Казалось бы, какое отношение имеет к Подмосковью фестиваль «Славянский базар», открывшийся в белорусском Витебске? Однако именно в рамках культурной программы фестиваля популярный актер Сергей Безруков рассказал о становлении своего Московского губернского театра, объединившего в себе два подмосковных. Сергей лично занимается развитием этого театра, являясь его художественным руководителем. Поводом для такого разговора стал показ в рамках фестиваля спектакля «Весна», поставленного по рассказам молодого Задорнова. Безруков также поведал «МК», каким, по его мнению, должен быть театр в целом, зачем надо знакомиться с женщинами в тамбурах и почему он не хочет стать слезящимся худруком а-ля Леонид Ильич Брежнев.
— Сергей, фестиваль «Славянский базар» фактически начинается со спектакля вашего театра «Весна»...
— Спектакль «Весна» поставлен на новой сцене театра, где у ребят есть возможность пробовать свои силы, экспериментировать. Поставлен по рассказам молодого Задорнова. Там Задорнов — лирик, а Михаил Николаевич может быть очень пронзительным лириком, чувственным. Фантазия же у наших молодых художников огромна, они интерпретировали рассказы по своему видению, Это спектакль, о том, что не надо откладывать жизнь: хочешь познакомиться с девушкой в тамбуре — познакомься, не уходи в мечты и фантазии, сделай это, не жди, когда найдешь работу, добьешься статуса. Это спектакль как некоторое предостережение нерешительным молодым людям, спектакль о любви.
— Что собой представляет театр вообще и какова история его создания?
— Возникла идея объединить два областных театра: Московский областной драматический им. Островского и Московский областной камерный театр. Нашей сценической площадкой стал областной Дом искусств «Кузьминки». Это большая сцена на 780 мест и на 200 — маленькая сцена.
Мы объединили две труппы и поставили спектакль «Нашла коса на камень» по трем пьесам Островского, в действительности это первая редакция пьесы «Бешеные деньги». В спектакле задействовано 70 человек из труппы, и я пригласил варяга Дмитрия Дюжева, он согласился, как я в свое время не отказался сниматься в его новелле. Мы знакомы 1000 лет, я предложил ему роль Василькова, у меня не было такого типажа. Дюжев хорошо вошел в труппу. И я придумал название «Московский губернский театр». И задействовал оркестр, который базировался в Доме искусств, там 78 инструментов духовых, они играют классику.
Кто сталкивался с объединением, знает, что сделать это очень сложно. Театр требует 24 часов отдачи в сутки. А наш находится в стадии становления, ему всего полтора года и восемь премьер за один сезон: так не работают! Жизнь не сахарная, но я говорю актерам: «Вы хотели работу, вы ее получите». И у нас есть все формы, даже детские спектакли.
— Вы сами принимаете участие в детских спектаклях?
— Да. Детские спектакли при отсутствии детского кино и телевидения — это очень важно. И наш спектакль «Маугли» — это блокбастер для детей, его надо работать по-взрослому. Там, кстати, играет Саша Соколовский, известный по сериалу «Молодежка», у нас он раскрылся как театральный актер. Саша — светлый по энергетике, искренний, замечательный артист. И у нас есть еще спектакль — «Остров сокровищ», я в нем сам сыграл, потому что надо показывать пример, выходить и играть, как во взрослом. Сыграл и не пожалел, хотя два часа этого спектакля было выдержать тяжелее, чем «Сирано де Бержерак», который идет 4 часа. Детский спектакль отбирает больше сил.
— Каким вы видите свой театр и его репертуар?
— Сегодня можно по-разному подходить к деятельности на сцене: можно загадывать ребусы, ставить непосильные задачи, требовать разгадывать замысел режиссера, можно идти с ногу с европейским театром, можно ставить спектакли для серьезных театроведов. Но мне кажется, что театр в первую очередь предназначен для зрителей. Не то чтобы мы потакаем вкусам, которые в наши дни роняет телевизор, мы за тот вкус, который был привит советским театром, теми актерами, потрясающими, режиссерами еще со времен Театра на Таганке, МХАТа, Театра Вахтангова. Актерский театр никто не отменял. Мы за психологический, умный театр, чтобы происходящее на сцене трогало, цепляло, чтобы зритель ушел с ощущением, что к нему отнеслись бережно. И еще это театр для людей с ограниченными возможностями.
— Расскажите, как это?
— Во-первых, театр оснащен подъемниками для колясочников. Можно по пальцам пересчитать те помещения, которые оборудованы специальными пандусами и специальным лифтом, который помогает попасть в зал. МГТ — единственный театр, где есть услуга тифлокомментирования. Этим занималась Ирина Безрукова, мы озадачились таким вопросом после знакомства с Дианой Гурцкая, и выяснилось, что это возможно, и это не такое уж трудоемкое занятие в масштабах страны. У нас 5 специалистов получили дипломы и работают теперь над спектаклем для незрячих и слабовидящих. Для этого требуется не такая уж серьезная аппаратура: элементарный наушник, как при синхронных переводах. В рубке, где есть микрофон и экран, который увеличивает зеркало сцены, находится человек, и ему каждую реплику нужно разложить. И это именно не тифлоперевод, а тифлокомментирование. Мы-то все видим и все понимаем, а незрячие спрашивают родственников: «А что это было? откуда этот звук?» А комментарии помогают им ориентироваться. Приведу пример: скажем, в спектакле «Сирано де Бержерак» у нас забавно падает французская штора, так называемая маркиза. Но если, так сказать, незрячий человек не поймет смысл, потому что в спектакле есть настоящий, живой маркиз. И надо говорить «упал занавес», это точная передача действия. И надо точно попадать в паузу, а ведь спектакль каждый раз идет по-разному. Кстати, на Западе почти все кинотеатры оборудованы тифлокомментированием. Следующая задача — чтобы наш театр был адаптирован для глухонемых, то есть был доступен для всех.
— Органично ли вы — популярный артист — чувствуете себя в роли художественного руководителя, то есть в чем-то театрального менеджера?
— Я бы не сказал, что художественный руководитель театра — это менеджер. Наоборот, художественный руководитель — большой фантазер, он придумывает репертуар, темы, которые были бы интересны и зрителями, и артистам. И когда я вижу, как у артистов горят глаза и как все больше они сплачиваются, я понимаю, что самое главное в театре — это команда. А что касается общения, гастролей, взаимодействия с Минкультуры, с губернаторами, я думаю, это не менеджмент, а наличие общительности. Надо общаться, надо делать это обаятельно, доказывать, что театр нужен зрителю и властям, что без него мы теряем культуру, а если не уделять внимание классике, то мы потеряем целое поколение.
Коммунальное же хозяйство я на себя не взваливаю. Я же работаю как актер, продолжаются киносъемки, режиссерская работа, восстановление спектаклей... Но и во время съемок я продолжаю думать о театре, о своих артистах, они ведь как дети, и если ты ушел и забыл о них, они начинают тосковать: а вдруг ты ушел навсегда? Когда я дал согласие сниматься в кино, привел с собой двадцать трех актеров из своего театра. Это проект «Временно недоступен», современная игровая история. Я предложил: «Вам же надоели медийные артисты — придите посмотрите моих!» Пришли, утвердили.
— Процесс реформирования, реорганизации, тем более слияния нескольких театров в один всегда крайне болезненный. Мы знаем, как сейчас неспокойно в Театре на Таганке, у вас возникали какие-то бунты в связи с объединением?
— Не могу сказать, что у нас происходило уж слишком болезненно, во всяком случае, бунтов не наблюдалось, хотя отдельные случаи недовольства, конечно, были. Просто я понимал, что надо будет сразу что-то активно делать. И когда меня представили труппе, молодежь, конечно, восприняла этот факт на ура, они аплодировали, это понятно, на то она и молодежь. А старшее поколение напряглось. Они не понимали, что я буду делать, что мы будем ставить и что их ждет. Пришлось отвечать за все свои слова и обещания. Для начала мы затеяли большую постановку, чтобы задействовать сразу многих, чтобы сплотить всю команду, получить возможность работать как режиссер и как педагог. Если актер не справляется, не говорить: ну будь что будет, нет — проработать с ним с самых азов, добиться, чтобы он раскрылся на сцене. И был первый прогон, который называется «для пап и мам», ну, вы понимаете, это когда приглашают родственников и приходят артисты, не занятые в спектакле. А как всегда не было времени на дополнительные прогоны, на то, чтобы освоить декорации. Но когда с первых сцен пошел смех и зрительская реакция, актеры расслабились и уверовали в меня окончательно. И я помню эти лица в зале «доброжелателей», то есть тех, кто не был занят в спектакле и кто пришел посочувствовать начинающим... Потом они подходили и говорили: «Займите хотя бы в массовке, вот просто по сцене походить, просто завидно...» И было приятно, что есть чему завидовать. Но с другой стороны, это повышает чувство ответственности, приходится постоянно думать: если есть актер, то ему надо дать работу. А с другой стороны — испытание: покажу ли я сам, на что способен. Словом, если бы мы тогда в первый раз провалились — то и коллектива бы не сложилось.
— Какие достопримечательности Витебска вы планируете увидеть и что хотели бы перенести из Белоруссии в Россию?
— Я уже посетил Музей Шагала, причем мне говорили, что он вроде бы закрыт, но я пошел туда пешком и оказалось, что сегодня — день рождения Шагала и все, что с ним связано, как раз открыто. Это было очень приятно. А еще мне в Витебске нравится чистота, причем как было чисто пятнадцать лет назад, так и сегодня чисто. И мне бы хотелось, чтобы и у нас была бы такая данность и чтобы про нас говорили: «Тогда было чисто и сейчас чисто». И здесь, в Витебске, улицы моют с любовью. Я утром видел, как вымывали вход в театр, именно вымывали, бережно. И именно вот так, чтобы бережно, редко встретишь. И эта чистота предается на все: и на работу, и на мысли... Хорошо!
— За те15 лет, которые прошли с вашего первого «Славянского базара», вы изменились, повзрослели, стали, быть может, черствее, циничнее? Или все так же способны растрогаться в каких-то жизненных ситуациях?
— Мне кажется, абсолютно ничего не изменилось, хотя, конечно, я повзрослел, мудрость пришла с годами. Все-таки я сегодня в возрасте 41 года и считаю, если к 42 годам ума нет, его и не будет. Если ты не приобрел опыт, не понял то, что тебе надо, то это уже будет сложно понять. И тогда начинаются депрессии, особенно это актуально для мужчин, когда ты понимаешь, что не сделал того, что мог бы. Но, конечно, остается чисто актерская ранимость, у меня не стало меньше драматических ролей. А что касается искренности, порой стараешься не показывать, что думаешь и чувствуешь. Потому что если 15 лет назад можно было списать на молодость тот факт, что человек расчувствовался, прослезился, то сегодня уже думаешь, как бы не превратиться в старика, который плачет по любому поводу. Хотя мне до старика еще жить и жить. Я стою во главе театра, а слезящийся худрук — это к Леониду Ильичу Брежневу. Но иногда на спектаклях, когда бывают особенно трогательные моменты, я могу... Например, в нашем спектакле «Прекрасное далеко», с которым мы были на многих фестивалях. Там очень много трогательных сцен и хорошие актерские работы — да, несколько раз пробивало настолько, что удержаться было сложно. Но в темном зале никто не заметит — ведь я смотрю как зритель, который на все реагирует искренне и непосредственно.
