Прямо сейчас на часах 20:33 по московскому времени, я сижу с какао в кофейне в сквере на Курской в пяти минутах от дома. На коленях — открытый блокнот для записей, рядом незаменимая бутылка воды, в наушниках — воодушевляющие саундтреки из аниме в оркестровой аранжировке.
Я пишу этот текст и в это же время сражаюсь. Битва, которую никто не видит — это битва с панической атакой. Пока на город опускается прохлада летней ночи, на садовом гудят машины, а в ушах разливаются звуки фортепиано, я пытаюсь выиграть очередную схватку с заходящимся сердцем, обильным потоотделениям и двоящимися прохожими. Романтика воскресного августа не на моей стороне.
У меня вообще нет союзников в этой битве.
...кроме корвалола, который живет в каждой моей сумке.
Такие баталии происходят два-три раза в неделю. В особенно напряженные периоды — чаще. Было время, когда каждое мое утро перед выходом на работу начиналось с заглатывания четырех таблеток анаприлина, без которых я не могла пройти пятнадцатиминутный маршрут до метро. И даже в такой «экипировке» одышка была моей лучшей подружкой.
Сколько длится эта война? Лет десять-двенадцать, наверное. В пубертате врачи хмурили брови и укоризненно говорили моей маме:
— А что вы хотите? Организм растет. Подростковый возраст — и не такое бывает!
Когда у меня потемнело в глазах прямо в кабинете врача и мне вызывали скорую, потому что я задыхалась и почти потеряла сознание, ответ «подростковый возраст» перестал удовлетворять моих родителей. Начались бесконечные походы к врачам.
Я потеряла нить объяснений и диагнозов: вегетососудистая дистония, дыхательная аритмия, внутричерепное давление, иммунодефицит, хронические заболевания, остеохондроз. Некоторые даже сердце советовали проверить — вдруг наследственность бабушки подарила мне порок — но все узи до сих пор говорят о том, что сердце у меня отличное. Спасибо Екатерине Ивановне и пятнадцати годам ее убойных тренировок на хореографии. Может, сама по себе я и не слишком выносливая, но точно сильнее, чем была бы без них.
Я победила паническую атаку.
Хотя слово «победа» не подходит: «победа» подразумевает под собой конечный результат. Скорее, «прогнала». Я «прогнала» паническую атаку — на этот раз, да. Бывало, что и не получалось ее прогнать.
Самый яркий такой пример случился весной прошлого года. Я была на работе и после обеда вышла покурить — как обычно. В это же время вышел мой коллега. Мы стояли молча, так, парой фраз перебросились, смотрели на бульвар. Я помню тот первый звоночек, который сейчас могу распознать и понять: о, начинается. Тогда я еще не знала о нем.
У меня раздвоилось в глазах. Причем раздвоилось выборочно, что сразу и не заметишь. Поэтому я сама посмеялась и бросила коллеге шутку:
О, смотри, матрица сломалась! Два одинаковых мужика идут!
На меня посмотрели как на умалишенную. Впрочем, и сама я стала понимать, что что-то не так, когда «два одинаковых мужика» синхронно подняли руки и посмотрели на часы.
— Может, тебе не стоит сейчас курить? — спросил меня Миша. — Ты хорошо себя чувствуешь?
Тогда я и правда чувствовала себя неплохо. Ну, пульс шалил, но я не обращала на это внимания. Когда живёшь с подобными штуками с двенадцати лет, перестаешь придавать значение голосу своего тела. Тем более, я выпила таблетки (которые, как оказалось позже, были абсолютно бесполезны). Мне казалось, что все нормально.
Я выбросила недокуренную сигарету в урну и в ту же секунду пошатнулась от того, как резко закружилась голова. Но и это я восприняла как должное — и пошла на свое рабочее место с мыслью о том, что нужно просто попить чая и посидеть пять минут в тишине.
Лучше не становилось. Даже по прошествии и пяти, и десяти, и всех пятнадцати минут.
Сердцебиение ускорилось, я чувствовала биение пульса во всем теле. Сердце колотило по ребрам и легким так, что стало трудно дышать. Примерно такое же состояние обычно испытываешь после интенсивной пробежки, причем не спортивной, а когда действительно несешься со всей силы. Я попросила коллег открыть окно, пересела поближе к воздуху. Начальница заволновалась. Когда я выронила из рук бутылку воды, потому что тряслись руки и не сжимались пальцы, коллеги решили вызвать скорую. Я хотела отказаться, потому что до истерик боюсь ложиться в больницу, но воздуха не хватало настолько, что одышка не позволяла сказать двух слов. Меня колотило. Кисти рук и ступни онемели, их свело до боли. Голову откинуло на спинку кресла без возможности ее поднять. Тело на стуле плясало от тряски, пока вокруг бегали коллеги с мокрыми тряпками, лекарствами и водой, пытаясь растереть мне конечности.
Это длилось всего минут семь, но единственное, о чем я думала — лишь бы меня смогли откачать. Только бы мне не дали умереть.
Так я узнала, что такое полномасштабная, поистине королевская паническая атака. Это было самое мощное и, надеюсь, единственное ее всеобъемлющее проявление.
К приезду скорой меня отпустило, остались только подергивания в теле и беспощадная слабость. Забирать с работы меня приехал муж.
Так начался новый этап приключений «угадай, что с тобой происходит». И впервые за десять лет врач сказал мне не о мифической вегетососудистой, а о том, что с такими вещами нужно обращаться к психологу. И психиатру. Потому что панические атаки не лечатся препаратами, выравнивающими пульс.
Сегодня, когда я вышла прогуляться перед сном и заглянуть в кофейню за миндальным рафом, оно снова напомнило о себе. Как будто внутри живет спящий монстр. И вроде бы — спит, ну и черт с ним. Не мешает. Даже забываешь про него. Но как только ты расслабляешься, он, будто чувствуя твою безмятежность, лениво поднимает голову и с хищным оскалом тыкает тебя острым когтем. Ненавязчиво. Легонько. Но с мерзким пугающим посланием.
Я здесь, внутри. Не забывай про меня.
Такие стычки — это обыденность. Механизм его усмирения один и тот же: корвалол, покой и время. Надо расслабиться и переждать.
Самое сложное — это расслабиться. В этом и кроется опасность панических атак: человек, переживший сильный приступ, при любом симптоме ПА начинает сильнее паниковать. Ты знаешь, что нужно расслабиться, но на задворках маячит мысль о том, что случится, если не получится, и ты паникуешь еще больше. Одергиваешь себя, заставляешь, нервничаешь, снова пытаешься успокоиться — и так по кругу. Либо пока не подействует успокоительное, либо пока ты не пересилишь себя, либо тебя не накроет.
Методики «отвлечь мозг задачами» пробовала, не работают. И плитки на полу считала, и уравнения решала, и пыталась изучить пять вкусов, запахов и цветов — не работало. Помогала только резинка на запястье. Оттягиваешь ее, отпускаешь, и она бьет тебя по коже. Оттягиваешь — отпускаешь — бьет. Оттягиваешь — отпускаешь — бьет. Клин клином: кратковременная вспышка боли лучше всего отвлекает мозг от панического состояния.
Как я и говорила, такие сражения происходят стабильно пару раз в неделю. Чаще всего в рабочее время. Говорить об этом коллегам мне неудобно, потому что не хочется показывать себя таким неуклюжим и слабым сотрудником с постоянно повторяющимися проблемами. Поэтому я закидываюсь корвалолом и ухожу посидеть в тихое место на пятнадцать-двадцать минут.
Это больная тема. Возможно, я относилась бы к этому проще, если бы с детства не была тем самым «слабым ребенком», который вечно болеет. Мама намучилась со мной еще в младенчестве, когда в полгода я подцепила коклюш. Четыре месяца она гуляла со мной у реки, обвешивая коляску влажными тряпочками для увлажнения воздуха, чтобы мне было проще дышать. Невероятно терпеливая женщина.
Она всегда говорила мне, что у меня слабое здоровье. Поэтому мне нельзя было многое из того, что позволялось другим детям. Меня одевали теплее, чем остальных, потому что меня могло «продуть». Мне нельзя было есть всякую вкусную химозную дрянь, потому что с десяти лет я мучилась от жутких болей в животе, причиной которых оказался хронический гастродуоденит. При этом с аппетитом у меня были проблемы; я помню, как в детстве сильно заболела то ли гриппом, то ли чем-то схожим, и мне давали таблетки строго по часам с интервалами приемов пищи. В какой-то момент я подошла в маме и сказала, что хочу есть.
Как она радовалась! Я сама попросила есть!
В детстве я не испытывала чувство голода. Поджелудочный пузырь развернулся как-то не так, поэтому не было аппетита. Я всегда выделялась худобой и бледностью на фоне пухлых и румяных сверстников. Зато на танцах меня ставили в пример: вот, посмотрите, балерины должны быть худыми, как Наташа, чтобы ребра просвечивали!
Родственники назвали меня «прозрачным ребенком».
Мне нельзя было долго гулять, потому что я должна пообедать. Мне не разрешали беситься и вымещать свою детскую энергию наравне с другими, потому что я не рассчитываю свои силы и заболею. Нельзя есть мороженое не в теплое время года. Нельзя купаться в прохладной воде. Нельзя тусить в шестнадцать всю ночь напролет, потому что я гонюсь за теми, кто сильнее меня по здоровью.
Как будто я всегда не дотягивала.
Иногда я думаю о том, что, родись я лет на сто-двести раньше, я бы не дожила и до трех. Эволюция всегда убирала слабых особей, чтобы не портить генофонд. Спартанцы вообще скидывали больных детей со скалы. Но я родилась в самом конце двадцатого века, когда человечество научилось лечить практически все, и детская смертность резко пошла на убыль.
Спасибо, конечно, но как-то тупо выходит.
«Слабым» людям подарили возможность прожить среднестатистическую человеческую жизнь, но расплата за нее — чувство собственной неполноценности.
Родители, близкие друзья, даже бывший муж: никто не делал это намеренно, но мне всегда напоминали о том, что я будто бы «не такая». Со мной вечно что-то случается. Постоянно что-то болит. Постоянно что-то нужно лечить. Время идет, а список диагнозов только пополняется. Со мной нельзя спокойно поехать в отпуск, потому что в любой момент что-то может случится. Мне всегда нужны таблетки в ближайшей доступности. То понос, то золотуха. То одно, то другое.
Мне страшно признаваться близким в том, что у меня снова что-то случилось. Не со зла, но они будут закатывать глаза, вздыхать, будто говоря этим, что я уже надоела со своими проблемами. Родители будут звонить и переживать, напоминать, что и как правильно делать, будто я не смогу справиться без чьей-то помощи.
Битва, которую никто не видит, длится всю мою жизнь. И дело не только в слабом здоровье. Это битва за право жить наравне с другими, без предрассудков, без чувства собственной слабости. Это битва за то, чтобы завтрашняя я, сталкиваясь с препятствиями, перестала слышать в голове мамин голос: ты слабенькая, ты не справишься, тебе нужно беречь себя, ты не угонишься за остальными.
Угонюсь. Я угонюсь. И перегоню.
Вот, что это за битва. Это битва с самой собой.
И у каждого человека — своя битва.
И человек сам решает, хочет ли он ее проиграть.
И я решила. Я не хочу.
Я выиграю. Сколько бы сил ни пришлось на это потратить. Выиграю обязательно.
Наталья Кирюхина
