Среди одноклассников была и Нина Дыховичная, Нинка-Дыха, как ее называли, чтобы не путать двух Нин. Она окончила архитектурный институт, а ее брат Владимир стал известным писателем-сатириком. Сначала он образовал литературный дуэт с Морисом Слободским, потом дуэт превратился в трио: к Слободскому и Дыховичному присоединился Александр Раскин, поэт, автор многих эпиграмм. Четвертым в этом, уже квартете, стал Всеволод Иорданский. Тоже мамин одноклассник.
Какое-то время Слободской и Иорданский работали в «Комсомольской правде». А первые шаги в журналистике они делали в «Сталиногорской правде» (тогда она называлась «Подмосковный гигант»), в Бобриках. Бобрики…
В середине XIX века в имении Бобринских в Богородицком уезде заложили первую каменноугольную шахту. Через десять лет началась промышленная добыча угля.
На месте села Бобрики и возник Новомосковск, второй по величине город Тульской области. Сюда, на торфоразработки, посылали молодежь по комсомольским путевкам.
В 1931 году, едва окончив школу, в Бобрики помчался 18-летний
Всеволод Иорданский. Работал на строительстве, потом в газете. Он участвовал в организации первой городской партийной конференции бобриковских строителей. Именно к этой конференции выпустил, в соавторстве, маленькую книжечку-брошюрку «Шагаем в ногу». Подзаголовок: «Эпизоды из жизни и работы Бобриковского комсомола». Привез ее маме.
Этой книжечки я не нашла ни в Российской Государственной библиотеке, ни в Исторической. Значит, у нас редчайший экземпляр.
Новомосковский химический комбинат моложе меня на десять дней. 23 декабря 1933 года этот гигант нашей промышленности, первая очередь Бобриковского строительства, начал выдавать свою продукцию. На открытии выступили Г. Орджоникидзе и Л. Каганович.
Всеволод Иорданский в 1934 году ушел в армию, служил на Дальнем Востоке. С 1938 года военный корреспондент, потом член редколлегии «Комсомольской правды». В последние годы – в журнале «Новое время».
Я видела его только на школьных фотографиях, аккуратно наклеенных мамой в альбомы. Под каждой – фамилия, имя. А тут – Севка. Коротко и ясно.
И вот умер Севка! Телефон у нас не умолкал:
- Слышали: умер Севка!
Он умер в 47 лет, за рабочим столом, не дожив несколько месяцев до 30-летия своей первой газеты.
Юбилей «Сталиногорской правды» отмечали широко, выпустили специальный номер. А через несколько дней к нам домой пришел Шура Раскин. И принес маме этот номер. На развороте большая статья Раскина о своем друге, называется «Газете моих друзей». Фотография и подпись: «Сотрудник газеты «Подмосковный гигант» (1931–1934 гг.) Всеволод Иорданский».
- Ниночка, я там и о тебе написал.
Вот отрывок из этой статьи: «Тридцать ет назад моим школьным товарищем был ева Иорданский – веселый голубоглазый ноша. В свои 16 лет он уже был членом аких-то литературных объединений, ездил какой-то газеты на торфоразработки и мог рочесть на память чуть ли не все стихи ладимира Луговского, которому он остался ерен всю жизнь.
Красивый, порывистый, вечно куда-то ешащий, замечательно остроумный, Сева ыл нашим любимцем. Он выпускал стенные азеты, школьный журнал, вел школьные ечера. Его любили ребята, все девушки были в него влюблены.
В школе, где мы учились, в 8-м классе образовательный уклон заменили чертежно-конструкторским. Вместе с Севой мы бежали из огня да в полымя – в школу с педагогическим уклоном, где было тринадцать (!) специальных предметов, в том числе пение, ритмика, пластика, лепка из глины и отдельно лепка из папье-маше… Мы пошли искать третью школу. С нами отправилась тихая девочка Нина Мушкина (выделено мной. – Е.М.), которая всюду следовала за Севой…
Был солдатом, связистом, разведчиком, Жил всегда на переднем краю.
Ты родился и умер газетчиком, До последней минуты в строю.
Без тебя заверстаются полосы. Ты их сдал, а прочесть не успел. И грустит над тобою вполголоса Молодой и бессмертный Шопен…
Севка, Севка, душа своевольная, Хорошо мы дружили с тобой. Дружба светлая, первая, школьная, Вспоминают ее, как любовь.
Как любовь… И глаза затуманятся… Мы любили своих дорогих.
Мы любили, но наши избранницы Выходили, увы, за других.
За других, за спокойных и добреньких. А газетчика жребий жесток –
Ты в тридцатом отправился в Бобрики. В тридцать пятом – на Дальний Восток.
Поредели волнистые волосы. За верстой убегала верста.
И верстал ты газетные полосы,
Только счастье свое не сверстал.
Чем-то симпатичен мне этот человек, которого я никогда не видела. Наверное потому, что в маминых альбомах просто одно слово – Севка.
Много лет спустя, уже после смерти мамы, меня разыскал сын Всеволода Иорданского:
- Узнал, что мой отец учился в одном классе с вашей мамой. Разрешите зайти?
Открыла дверь и ахнула: передо мной стоял человек лет на двадцать моложе меня.
- Вы сын или внук?
- Сын.
Я родилась, когда моей маме было двадцать лет, а он, когда его отцу было сорок пять…
