Богословская комедия

«- Позвоните мне часов в двенадцать.

— Дня или ночи? — сострила  я. Не особенно удачно, кажется.

Богословский хмыкнул.

— Вначале хотелось бы разглядеть вас при дневном свете.

Я сделала вид, что крепко задумалась. Развеселившийся Богословский продолжал:

— А, простите, что вы пьете?

— Прозрачную жидкость не ниже 40 градусов, — ответила я, наглея«.

(Из книги Аллы Богословской «Как я оседлала Никиту Богословского».)

Так начиналась история их любви. Богословскому было под восемьдесят, но судьба отпустила им целых двенадцать лет!

— Вы встретились, когда Никита Богословский был в почтенном возрасте, но «стариком» его трудно было назвать.

— Да… Слово «старик» с ним никак не вязалось. Мне и в голову не приходило, что он вообще когда-нибудь может умереть. Плохо представляю Никиту Богословского, который, скажем, тихонько, по-стариковски шаркает по паркету. Он не ходил, как все люди. Он бегал! Его жизнь была расписана не по часам — по минутам! Укладывался спать в два часа ночи и немедленно засыпал. Просыпался ровно через восемь часов, в десять утра. Далее завтрак и всё такое… Ровно — скажу вам по секрету — ровно в 11 часов 10 минут (РОВНО!) найти его в квартире можно было лишь в одном укромном местечке. Сами догадайтесь, в каком именно. А ровно в 11.15 он разворачивал свежую газету.

— Неужели никакие обстоятельства не могли повлиять на заведенный порядок?

— Никакие. Мне рассказывал его водитель, что однажды, опаздывая в ресторан (!), Богословский вдруг на полпути, в категорической форме, приказал ему развернуться… домой. Виталий — так звали водителя — впервые в жизни попытался возразить: «Никита Владимирович! Мы же не на поезд опаздываем. На банкет!». Но Богословский предпочитал вовсе не явиться к назначенному часу, нежели опоздать. Кстати, и его опоздавшие гости также могли наткнуться на закрытую дверь «гостеприимного» хозяина.

— Известно, что он любил женщин!

— Конечно, любил! Как-то, взглянув на меня, на мою короткую стрижку и нехуденькую фигурку, он задумчиво произнес: «Как хороши длинные распущенные волосы у длинных распущенных женщин!». Услышав эту фразу, я не удержалась от язвительного комментария: «Богословский! О чем ты думаешь? Тебе с Богами пора разговаривать, а ты все «про это».

— Вы его ревновали?

— О-о-о!.. Это да! Поводов, разумеется, не было. Но я дико ревновала! К чему, к кому?.. Я ревновала его к ПРОШЛОЙ жизни. Подчас так, что просто не могла справиться сама с собой. Богословский никогда не рассказывал мне ни о своих женах, ни тем более о своих романах. Но я зачем-то все приставала и приставала к нему со своими дурацкими расспросами: «Ну расскажи, расскажи!..» Он изящно и ловко уходил от ответов, шутил, старался перевести разговор на другую тему, злился, наконец!.. Как правило, все это заканчивалось ссорой…

У него был взрывной характер. У меня — тоже. Мы вообще могли очень шумно выяснять наши отношения. Был как-то случай, когда соседи сверху, которые снимали квартиру и не знали, что под ними живет сам Богословский, устав от нашего спора в 3 часа ночи, вызвали-таки милицию. Ну, милиционеры приехали, Богословского узнали, честь ему отдали и, смущаясь, попросили автограф. На этом дело и кончилось.

— Как окружение Никиты Владимировича восприняло ваш брак?

— Если и находились люди, которые искренне радовались нашему союзу, то их было немного. Большинство считало, что Богословский в худшем случае рехнулся, в лучшем же — бес в ребро. Ну а у меня, ясное дело, брак по расчету. Я не обижалась, не удивлялась и не пыталась никому понравиться. В своей книге я упоминаю о них, называя всю эту честную компанию «серыми от зависти засранцами». Меньше всего я думала о них, с Богословским мне было не скучно.

Впоследствии они сами смущенно признавались мне, что были не правы, что ошибались, что, мол, просто опасались за «бесценного» Никиту. Но, видя, что он никак не торопится умирать в моих объятиях, а наоборот, все расцветает и расцветает, хором выражали мне свое восхищение.

— Он был пижоном?

— Скорее модником. Выходя из дому, он мог направиться куда угодно, хоть на прием к английской королеве. Всегда благоухал, был идеально выбрит и одет дорого и со вкусом. Арно Бабаджанян говорил, что, когда в Союзе композиторов ощущался легкий запах французского одеколона, значит, где-то рядом прошелся Никита Богословский.

— Не обидно было, когда вас, композитора и певицу, чаще воспринимали как жену великого Богословского?

— Во-первых, никакая я не певица — этого еще не хватало, — а композитор и автор-исполнитель. Во-вторых, считаю себя самодостаточной и очень занятой, чтобы, как говорится, «париться» по этому поводу. Когда однажды известная певица, с которой мы репетировали мою песню, сказала, что я из Аллы Сивашовой превратилась в мадам Богословскую, я, допив свой чай, которым она меня угостила, вытерла рот салфеткой и с удовольствием послала ее на три буквы, заодно назвав дурой. Забрала свои ноты и ушла.

— Вам приходилось заниматься домашним хозяйством?

— Совсем немного. Богословский в кулинарных изысках, разумеется, толк знал, но при всех своих барских замашках он был очень неприхотлив в еде. Однажды, услышав в какой-то передаче о пользе сои, я подала на обед эти самые соевые котлеты с гарниром тоже из сои. Он быстро, как всегда, поел и удалился в кабинет. Через пару минут позвал меня: «Алик! Забыл спросить: что за говно ты сварила?»

— Слышала, что он был большим эгоистом. Не ходил даже на похороны, чтобы не расстраиваться.

— А вы, Лена, сначала думаете о Родине, и только потом — о себе? Да все мы эгоисты. Если без лукавства, то вы согласитесь со мной. Да! Богословский не делал в своей жизни ничего такого, чего бы ему не хотелось. Он имел на это право.

— Никиту Богословского называли королем розыгрышей. А вас он разыгрывал?

— Было и такое! Однажды повесил на стене нашего дома объявление: «Сегодня в „Красном уголке“ в корпусе „Б“ состоится творческий вечер композитора Аллы Сивашовой. Начало в 22 часа. Вход пенсионерам и школьникам — бесплатный. Явка совсем не обязательна». Объявление это провисело целый день, и я могла только ужасаться тому количеству народа, которые читали его. Когда я влетела в квартиру, сгорая от стыда и гнева, Богословский прямо у лифта встретил меня радостным возгласом: «Тут уже звонили и спрашивали, почем билеты».

Бороться с ним было бесполезно, оставалось только выругаться и махнуть на все рукой. Долго сердиться на него было невозможно. Мне не раз приходилось читать его объявления типа: «Продам мужа за СКВ» или «Здесь живет секс-символ подъезда». Как-то позвонил мне на мобильный и плачущим голоском сообщил, что только что сломал руку: «Хрусть! И пополам!» Я, не обратив внимания на последнюю фразу, развернулась и, включив все фары, сигналы и аварийку, помчалась домой. Вбегаю в квартиру, а на диване, целый и невредимый, сидит Богословский и спокойно читает газету. От злости я стала икать, не в силах вымолвить ни слова. А Богословский, скользнув по мне взглядом, высказался, зевнув: «Я вижу, ты шуток совсем не понимаешь, и Булгакова, похоже, не читала».

— Чувство юмора у него было колоссальное.

— В больнице он спросил меня: «Когда меня выпишут, Алка?» «Об этом рано пока говорить, — ответила  я. — Ты четыре дня был без сознания». — «Без классового?» Ему оставалось жить считанные дни. Врачи и медсестры, стоявшие рядом, и заплакали, и зааплодировали. Это были его последние аплодисменты.

— У него были друзья?

— Скорее знакомые. Близкие, далекие… Вообще, на этот вопрос, который мне часто задают, я отвечаю так: друзья Богословского — Зига Кац, Вася Соловьев-Седой, Юрий Олеша, Миша Светлов, Ив Монтан и Симона Синьоре, Жан Габен и Жан Маре, Далида и Мишель Мерсье… Они умерли… Скажите! Кто, равный им, мог занять место в его сердце? Никита не был сентиментальным, но я видела его слезы, когда он стоял у портрета Бернеса. Он говорил: «Многие пели „Темную ночь“, но так, как Марк, ее не пел никто». Их дружба продолжалась тридцать лет.

— Слышала, что сам Богословский «Темную ночь» не очень любил.

— Не то чтобы «не любил». Просто ему смертельно надоело рассказывать журналистам о ней. Этот вопрос все кому не лень задавали ему миллионы раз, не давая себе труда поинтересоваться другими его сочинениями. Ведь Богословский написал более трехсот песен!

— Он ведь писал вам какие-то необыкновенные записки. Вы их сохранили?

— Конечно. Все его записки в целости и сохранности. Теперь это самое дорогое для меня. Я находила их повсюду: под подушкой, в косметичке, в туалете. И даже в газете, в рубрике частных объявлений было напечатано его признание ко мне: «А.Н.С. Я тебя люблю. Н.Б.» И последнюю, написанную на бланке от рецепта, которую передал мне доктор. Там фломастером нарисовано плачущее сердце, пронзенное стрелой, и короткая фраза: «Я люблю тебя, Алка!»

— Я вижу у вас уличный указатель «Богословский переулок», который Никита Владимирович утащил на память. Вот доска с брелоками, которые он собирал всю жизнь. А что еще из его вещей осталось?

— Много чего. Его смокинг, концертные туфли, бабочки, шарфики, пишущая машинка, за которой он работал, тысячи разных мелочей… Документы, ноты, рукописи отвезла и пополнила его личный архив. Очень многое просто раздала людям. Кстати, совершенно случайно узнала, что рядом с нашим домом находится подворье Афонского мужского монастыря, в котором находится храм Святого Никиты. Отнесла туда его костюмы, теплые вещи, обувь. Попросила молиться за него. Он был православный человек, носил крест и умер с крестом.

— В предисловии к вашей замечательной книжке «Как я оседлала Богословского» вы пишете, что он не любил чиновников и вообще с властью у него были довольно натянутые отношения…

— С большим удовлетворением хочу подчеркнуть, что власть отвечала ему взаимностью. Браво! Я, например, мечтаю открыть музей Никиты Богословского, но пока не смогла даже добиться, чтобы на дом, в котором он прожил 50(!) лет (знаменитый дом на Котельнической набережной), установили мемориальную доску. Спустя год как его не стало я обратилась с этой просьбой к председателю Мосгордумы Владимиру Платонову. Этот влиятельный чиновник отказал мне, ссылаясь на существующий закон, согласно которому должно пройти пять лет после смерти человека, дабы убедиться в его нетленной значимости для благодарного человечества.

Я не стала расспрашивать его, почему, к примеру, проспект Кадырова появился на одной из улиц Москвы через пять минут после его убийства? Но вот почему на нашем доме водрузили мемориальную доску в память о чудесной артистке, нашей доброй знакомой Клары Лучко, скончавшейся спустя два года после Богословского, я поинтересовалась. Задав этот вполне, по-моему, резонный вопрос одному чиновнику рангом пониже, я услышала ответ, простой и очевидный до изумления: «Клара Степановна была членом партии „Справедливая Россия“. За нее попросили». Я чуть не умерла от смеха! Ну как же было не догадаться!.. Ведь Богословский ни одного дня не состоял ни в одной партии. Тем более в «Справедливой России».

* * *

…Если бы Никита Богословский написал одну только «Темную ночь», он все равно навсегда остался бы в памяти народной. А были еще «Спят курганы темные», «Шаланды, полные кефали», «Любимый город», «Три года ты мне снилась», «Звезда моих полей»… Их поют и по сей день.

P.S. «Оформляя бумажку на «Грим и Одевание», я увидела двух парней с фиолетовыми лицами и зелеными распухшими носами, идущих по коридору.

— Кого нынче «танцуем», Петровна? — весело спросили они приемщицу.

— Тише вы! Тут жена его… Композитора вот провожаем. Богословского… Никиту…

Парни взяли пакет с одеждой:

— Ты, Надя, денег с нее не бери. Мы бесплатно все сделаем. Хорошие песни сочинял мужик…«

(Из книги «Как я оседлала Никиту Богословского».)

Елена Светлова