«Аида» Верди в концертном исполнении с участием Валерия Гергиева, оркестра, хора и солистов Мариинского театра (среди них Татьяна Сержан, Екатерина Семенчук, Ованес Айвазян и другие) на сцене зала Чайковского прозвучала настолько же ослепительно, насколько привычно. Великолепная трагедия, когда-то написанная к праздничному случаю, не обманула ожиданий и была громкой и грандиозной, в чем убедилась Юлия Бедерова.
Если не знать, как плотно расписание Мариинского театра и как богат список его оперных названий, можно подумать, что за последние два-три года Валерий Гергиев и его команда представили в Москве в концертном варианте большую часть мариинского репертуара. На деле, как бы ни были регулярны появления Гергиева в Москве с многочасовыми полотнами Вагнера, Римского-Корсакова или Мусоргского, оперы Верди, с которыми театр редко появляется в Москве, составляют крепкую и обширную репертуарную основу гергиевской Мариинки. А Татьяна Сержан, одна из главных звезд московского каста гастрольной «Аиды», неотъемлемая часть сегодняшней элиты мариинского ансамбля, в сезоне-2019/20 занята практически во всех вердиевских названиях числом не меньше семи (включая «Реквием»), а также поет в Венской Штаатсопер — в «Набукко» и «Макбете». Исключение сделано для Deutsche Oper в Берлине, где Сержан участвует в пуччиниевской «Манон Леско».
Перекрывающий оркестр чуть старомодно могучий голос Сержан — яркого тембра, с блестящим форте и характерной манерой избегания пиано в границах широкой обобщенной фразировки без лишних деталей — такая же прочная и эффектная опора вердиевской музыки в исполнении мариинских музыкантов, как звучание их медных духовых. В сущности, все, что располагается между ними — голосом Сержан и ясной громоподобной медью,— в гергиевской «Аиде» выполнено мастерски, но на фоне их соревнования друг с другом динамично меркнет и оказывается не столь важным.
Многие полагают, что, несмотря на свою несколько одиозную по нынешним меркам историю представлений с участием живых слонов, «Аида» Верди отнюдь не только выдержанный в духе историзма памятник художественному колониализму, в очертаниях которого, кажется, запечатлена вся немыслимая парадность европейского оперного театра золотой эры. Но этим вечером ничто — ни скрытая за массой плотно сбитого звука логика и красота прозрачной инженерной конструкции партитуры, ни человечность ее мелодического и драматического обаяния, ни тень античного конфликта воли, судьбы и долга, лежащая на лаковой поверхности многофигурной романтической композиции,— не могло отвлечь слушателя от грандиозного и величественного музыкального представления, если угодно, именно что «про слонов», каким музыка «Аиды» становилась сама собой, как будто совершенно естественным образом. На самом деле сделать эту музыку такой сегодня мало кому по силам, но Гергиеву и его подопечным удалось безупречно.
Слушатель мог почувствовать себя счастливым обладателем билетов в первые ряды театра вроде «Арены ди Верона», где тебя накрывает с головой и массивом звука, и укрупненным величием зрелищности. Или даже изумленным участником фантастического фильма-катастрофы: что-нибудь такое, где гигантский океанский лайнер со всеми его мощными палубами, матросами, пассажирами и тысячами горящих огней могущественно и неуклонно взрезается в береговую линию, круша все на своем пути, но сам не давая почти ни трещины. Разве что где-то в средних голосах ансамблей что-то еле заметно расходится, но крайние точки, верхние ноты, акценты фраз — все крепки и надежны. А между ариями, дуэтами, хорами, оркестровыми эпизодами, наваливающимися на слушателя сверху вниз, ни миллиметра зазора, ни тени контраста, ни грамма неровно распределенного веса, чтобы заметить хоть сколько-нибудь чувствительную разницу в плотности.
Казалось, Гергиев с неохотой прервался даже на один антракт, настолько форма в его исполнении едина, неразрывна и развивается не от кульминации к кульминации, как это бывает в его, например, Вагнере, но внутри одной-единственной кульминации размером в четырехактную партитуру.
Притягательная в своей драматической тонкости и вокальной выразительности Екатерина Семенчук в партии Амнерис судьбу этой «Аиды» изменить не могла. И весь парадный ансамбль — Ованес Айвазян (Радамес), Роман Бурденко (Амонасро), Михаил Колелишвили (Царь Египта), Михаил Петренко (Рамфис) — решительно соответствовал размаху, возвышенно равнодушной слепящей ровности и уровню громкости героической музыкальной конструкции. Даже в финале, где герои умирают — внезапно — на фортиссимо.
Юлия Бедерова
