Расставание с привычным, освоение нового никогда, наверное, не бывает легким. И не важно, совершаешь ты его сегодня, по настоянию ФГОСов, в окружении безбрежного моря методической литературы или четверть века назад — почти без информационной поддержки, вопреки скепсису чиновников. Тогда в первых решившихся на эксперимент школах новая педагогика придумывалась и пробовалась с великим азартом. Но преодолевать стереотип все равно было страшно и трудно.
Решение отказаться от старательно и подробно составленного плана урока возникло внезапно. Как только поезд метро выскочил из тоннеля под бесцветное небо. Стало светло и понятно, что урок я проведу не так, как собиралась. И даже знала как. Вся его архитектура придумалась мгновенно и целиком. Кстати, потом так бывало довольно часто. И всегда именно на этом открытом участке, перед станцией «Измайлово», как будто над лесом по утрам витало облако педагогических идей.
Но в тот, первый раз ситуация была из ряда вон. Я ехала на урок, имеющий статус открытого в высшей степени. В школе Тубельского проходила общественная экспертиза, чтобы получить «звание» экспериментальной площадки (в терминах могу ошибаться, но суть в этом). И ко мне на урок должна была ввалиться целая туча народа, самого разного, но большей частью компетентного и статусного. А я мало того что работала здесь всего четвертый месяц, так еще с первым классом. Первоклашки же в середине второй четверти еще совсем маленькие, бестолковые, непосредственные — одним словом, для демонстрации высоких достижений мало пригодны.
После нескольких лет работы в обычных школах по обычной же программе я, с одной стороны, чувствовала, что так учить скучно и неправильно — и с точки зрения нормального ребенка, и с моей. С другой стороны, в традиционном подходе, несмотря на его занудность, была основательность: иди себе по поурочному планированию и получишь более или менее ожидаемый результат. Оторваться от этой магистрали с надежными, равномерно расставленными столбиками, пойти своей дорогой, петляя, останавливаясь и сворачивая в приглянувшиеся места, было невыносимо страшно. Потеряешься, заблудишься — а с тобой дети, тридцать два человека. Мы за первые месяцы, конечно, позволяли себе вольности: и правила поведения обсуждали, и порядок уроков могли изменить, когда важное и интересное подворачивалось, и буквы изучали в произвольном порядке.
На этот день как раз букву «Ш» со вчерашнего дня запланировали. Придумали слово, хотели написать, а «Ш» пока не умеем, надо учиться.
Народу взрослого набилось — больше чем детей, ни одному театру такой аншлаг и не снился, кто-то даже по стеночке стоял. Хорошо, звонок прозвенел, мы дверь закрыли и опоздавших вежливо не пустили. Дети, надо сказать, совершенно спокойно отнеслись к этому нашествию. Тут их непосредственность даже кстати оказалась. А мне было очень не по себе. Но в конце концов мы ведь доказывали право работать по-новому.
Идея, осенившая меня, была в том, чтобы, говоря профессиональным языком, сделать содержанием урока способ исследования, а не знания о букве и звуке. Звук и буква «Ш» должны были стать просто материалом, а я впервые в жизни — не передавать знание, а организовать нашу жизнь на уроке так, чтобы ребята сами до него добрались. Опыт у них уже был, два десятка предыдущих букв мы осваивали, придумывая слова, исследуя звучание, анализируя написание. Но тогда я сопровождала их на каждом шагу.
Теперь, после того как мы вспомнили, что запланировано, пошипели и пошуршали «как листья в парке», «как мой кот, если испугается», «как кастрюля, когда из нее суп выплевывается», предложила: «Давайте попробуем быть исследователями. Вы самостоятельно изучите новый звук, как мы это делали раньше».
И совсем уж отрезая себе пути к отступлению, добавила: «Вместе работать легче и интереснее, поэтому можете обсуждать свои мысли с соседом по парте». Одним словом, запустила групповую работу. Первую в их жизни. И что гораздо страшнее, в моей тоже. Мы только обсуждали с коллегами, что на Западе она используется, кто-то что-то читал, слышал — литературы никакой про инновации тогда не было. Как это работает, непонятно. А уж на первоклассниках...
Я нарисовала на доске печатную, заглавную и маленькую «Ш» и с ужасом стала ждать нарастающую возню, шум, капризные вопли: «А у меня не получается» или «А он толкается». Но мои замечательные первоклассники на самом деле стали шепотом обсуждать эту несчастную, нет, эту прекрасную букву. Мелкие организационные трудности — кто-то без пары, кто-то пришел после болезни — удивительно легко утряслись. Педагогические боги были ко мне благосклонны. За мой кураж и чистый шипучий восторг «получается!» они простили мне ошибки, которых по неопытности было наделано множество — как я понимаю теперь.
Елена Куценко
