Первое июля в Петербурге. День рождения Павла Антокольского. Он вспыхнул для меня осенью 1991 года, на первой лекции по литературе в Институте культуры. Лектор Александра Андреевна вошла в океан студенческого дебютства со словами:
Вы встретитесь. Я знаю сумасбродство
Стихийных сил и ветреность морей,
Несходство между нами и сиротство
Неисправимой верности моей.
Мы отвлеклись от болтовни и вытянули цыплячьи шеи. «Павел Григорьевич и я приветствуем вас, Будем учиться равновесию в жизни и поэзии», — сказала наша литературная крестная. А дальше все так и пошло, как катится ладья по волнам:
И вот в отчаянье и нетерпенье
Ты мчишься вниз и мечешься летя,
Вся в брызгах света, в радугах и в пене,
Беспечное, беспутное дитя.
Мы смеялись, загорелые, вдохновленные новым рубежом, началом институтской главы, мы не ведали сомнений, а стих Антокольского звучал загадкой:
Перед тобой синеет зыбь морская,
Там злющие чудовища на дне,
А над тобою, весело сверкая,
Смеётся злое солнце обо мне.
Unsplash
Образ злого солнца для нас был непонятен. Почему злое, и как солнце может смеяться. Нам все объяснили и про солнце, и про цитаты из Бодлера. Про тайное и явное могущество поэзии. Но молодость чужда рассудку, она считывает жизнь через чувства. От стихов мы перешли к жизни самого автора. Видел революцию 1905 года, работал с Вахтанговым, поэтствовал с юных лет, потом шел драматургической колеей, писал пьесы, был ругаем именитыми пиитами за первичную декоративность стихов. Но собственному стилю остался верен. К тому же стихи его обладали даром пророчества, многое из им написанного воплотилось на физическом плане. Сборничек стихов «Мастерская» был подарен им моей маме в 1959 году с именной надписью. Маме моей тогда было 26 лет, и она была прекрасна, Павел Григорьевич нарек ее Мадонной.
1 июля 2021 года мама умерла. Мадонна земная вернулась в небесный дом. Единственная загадка, которую я до сих не могу разгадать, как моей маме удавалось пробуждать любовь в таких разных мятежных людях, для которых искусство было воздухом, иной реальности они не признавали. Кем она была для них: сказкой, мифом, идеалом красоты, Прекрасной дамой, Незнакомкой? Откуда в ней происходил внутренний свет, с которым она шла по жизни? В первый день июля года 21-го солнце погасло. До 1 июля 2024 года я отказывалась от мысли упрочить ее могилу основательным надгробным камнем с гранитным обрамлением по периметру. Нет, я не надеялась, что мама воскреснет, как сын Иосифа и Марии, но земной груз в виде могильного комплекта меня страшил.
И все-таки день настал: 1 июля 2023, 40-градусная жара, Петербург, 147 автобус не покрошил своих шин, не погнул рессор, заставив нас, измученных духотой пассажиров, томиться в ожидании на остановке в течение 69 минут. Механический рысак N147 грязно-серого цвета влился в поток своих лазурных сотоварищей на излете людского терпения, раскладные двери распахнулись, и мы понеслись к вратам печальной земной обители. Поджариваемые нещадным дневным светилом, подскакивая на раскаленных дерматиновых сидениях, мы неслись в смешанном потоке четырехполосной автострады. И вот, наконец...
***
Южное кладбище одно из самых масштабных в Петербурге, почти 5 миллионов захоронений. К кладбищу вплотную подступают новостройки. Вдохновляющий вид из окон у будущих жильцов, налево холмоподобная свалка, иначе говоря, бытовой могильник, впереди — море могил. Хотя кладбище для захоронения закрыто, справа от входа большой участок со свежими холмами — защитники Отечества, павшие на Третьей мировой. Прихожу к маме на 19-й рябиновый. Лежит моя красавица рядом с бабушкой и дедушкой. В головах три мощные березы «подопринебо». Верхушек не видать, купаются в небесах, земную благодать стерегут. У гранитной мастерской — красивый камень с есенинским пейзажем, на его фоне настоящая русская девица-краса Аленушка смотрит чистыми глазами, лет двадцати, не больше. Дат еще нет. Камень в работе.
Подходит ко мне мускулистый, такой же глыбообразный, как и памятник, мужчина. Олег Александрович. Твердокаменные бугры мышц, лицо цвета корицы и ослепительно белые зубы, на голове ежик почти сбритых волос. «Хочу похожее», — говорю я, кивая на «Аленушку». «Пойдемте». Мы идем в глубь двора, по бокам гранитные плиты, отшлифованные и «нулевые», с гравировкой и ручной выбивкой в камне. Пахнет раскаленным асфальтом, духота — умереть, не вздохнуть. Три ступеньки вниз, справа узкая клетка, где ревет, как раненый зверь, генератор. Слезы подступают к горлу. Я смотрю по сторонам, там молодые лица, дети, супружеские пары, даты — 20, 21, 22 годы. Время ковида. «Почему они здесь стоят?». «За ними никто не пришел».
В словах этих нестерпимая боль не от того, что умерли, а от того, что никто не пришел. Олег показывает на два камня: на одном девочка лет пяти, Саша, и надпись: «Доченьке-роднульке, незабудке нашей»; на втором камне молодая пара. Смотрю на даты, разница в смертях две недели.
«Это семья, сперва дочка от ковида умерла, потом оба родителя, осталась бабушка, одна, жила на пенсию. Еле-еле их похоронила. Через год заказала два камня, на внучку и дочку с мужем. И сама умерла, не успела расплатиться...».
Олег заводит меня в мастерскую. Мы делаем эскиз маминого портрета на камне. Меня преследует мысль, что гравировка на камне не сможет отразить тот свет, который был в моей маме. При жизни она мне дала наказ: когда умру, не вздумай дорогой памятник мне ставить. Мамочка, в России дешевых памятников не бывает.
Обсудили с Олегом детали, поехали на могилу, он посмотрел на три «подопринебо», головой покачал: «Рубим? А если упадут на памятник? Отвечаю: «Нет, не рубим, не упадут, их мама сажала». Слева от могилы в 88-м я посадила дубок и ель, оба дерева срублены. За нашими могилами начинается топь, пахнет стоячей затхлой водой. Огромная иссиня-черная ворона прилетает на березу и, поблескивая нефтяными переливами на крыльях, вперивает в нас черный глаз соглядатая. На нас с Олегом остервенело накидываются комары, лезут в глаза, нос, уши. Никакими отмашками и бранью от них не избавиться. Мы с Олегом подписываем договор. К сентябрю у родных будет обновка. Он смотрит на меня: «Не плачьте, им там хорошо, это мы здесь корячимся... ».
Уезжаем с кладбища. Пыль, колючий песок в обуви, едва ощутимый запах лютиков, и глаза, лица, имена на камнях, отшлифованных до зеркального блеска. Смотрят как живые, те, что еще год назад смеялись, пили кофе, зависали в вк и гоняли на велике. Очень много молодых здесь.
Олег довез меня до жд-станции Аэропорт. Там, где шоссе, духота немилосердная. Небеса темнеют. В висках пульсирует кровь. В автобусе запах разгоряченных тел, в раскрытые окна врываются порывы ветра, но легче не становится. На Московской небо совсем темно-серое с редкими проблесками света. Струи фонтанного ансамбля водяной стеной поднимаются к небу. Прошлый раз в них играла радуга. Сейчас от налетевшего ветра они, как гигантские волны на море, выгибаются гребнем. Следующий порыв ветра обрушивает водяную стену на людей, раздаются крики, женщины, дети, влюбленные пары вскакивают с гранитного парапета и бегут прочь. Ветер превращается в стремительную бурю: гудят стволы голубых елей, с треском ломается сук молодой осины и падает за нашими спинами.
Сверкает молния, от перекатов грома пульсирует асфальт. Буря настолько сильная, что ветер побеждает вес наших тел и несет нас над землей. Схватиться не за что. Слева от нас рушится рекламная растяжка. Впереди спасительная подземка. Меня и девушку сбивает с ног кустодиевская «купчиха». Купчиха приземляется, а нас несет дальше. Мы влетаем в подземку и намертво вцепляемся в поручень, чтобы не скатиться вниз. Ветряной вихрь несет в глаза грязь, мелкий песок, мусор. На нас летит девочка лет семи, ловим ее, подтягиваем к поручням, вслед за ней с воплями ужаса «Даашаа...» в нас влетает мама девочки. Ее ловим тоже. Стоим вчетвером, вцепившись друг в друга и в перила. Глаза безумные, на зубах скрипит песок. Оглядываемся, проспект накрывает ливень. В нашу подземку мчит толпа мокрого насквозь народу. Отцепляемся от поручней и бежим в метро.
Там, на глубине подземки, буйство стихии кажется дурным сном. Выйдя на поверхность, вижу, что низкое небо поднялось до уровня солнца. Город пахнет первоиюльской влагой, распределяя летний жар по всем семи чувствам. Кудрявый Юлиус приветствует ошалевших от урагана жителей. После его променада по городу домам сорвало крышу, повалило строительные краны, деревья лишились веток, а некоторые и вовсе вышли из земли. Гром объявил Божественную волю: мы должны быть смиренными. Молния голубой иглой впилась в купол Лахта-центра. Ролевые расстановки свершились по справедливости. Укрощение строптивых состоялось. Помилуй нас, июль, приветствуем тебя.
Кристина Французова-Януш
