Игорь Ясулович снялся более чем в 120 фильмах. И хотя большинство работ актера — роли второго плана, зрители любят его ярких, подчас чудаковатых героев. Вот, скажем, инженер Щукин — муж Эллочки-людоедки в гайдаевской картине «12 стульев». Мало того, что Игорю Николаевичу достался персонаж жалкий и нелепый, так еще сниматься пришлось обнаженным — для советского кинематографа начала 1970-х явление весьма редкое. Зато какой запоминающийся образ получился!
Татьяна Уланова, АиФ.ru: — Игорь Николаевич, не мучили вас тогда сомнения: соглашаться на роль инженера Щукина или нет?
Игорь Ясулович: — Из-за той сцены, когда захлопнулась дверь квартиры и мой герой остался на лестничной площадке в чем мать родила?.. Ну что вы! Как я мог отказаться от еще одной работы с Гайдаем?! (До этого Ясулович сыграл эпизодическую роль в «Бриллиантовой руке», — Ред.) Он уже был признанным мастером, и я хорошо помню, какое впечатление произвели на меня его первые картины, в том числе «Пес Барбос». Когда этот фильм показывали в Доме кино, зал покатывался от хохота. Леонид Гайдай обладал поразительным чутьем комедиографа. Что же касается роли инженера Щукина, то сыграть ее было моей обязанностью. В Театре киноактера, где тогда служил, не принято было отказываться от работы, а я человек законопослушный.
Ту сцену снимали целый день в старом корпусе «Мосфильма». Стояла страшная жара, работали софиты. Так что без одежды я даже чувствовал себя комфортнее, все-таки было два или три дубля. Поначалу планировалось, что я буду сниматься в трусиках телесного цвета. Гайдай же хотел, чтобы все было правдоподобно, но стеснялся сказать об этом. На его счастье, упрашивать меня не пришлось: работа есть работа.
— Ну да, ведь до «12 стульев» вы снялись уже в нескольких картинах...
— Я довольно рано начал сниматься, но сказать, что был завален ролями, нельзя. Во ВГИКе мне пророчили, что с моей внешностью об успешной карьере в кино и мечтать не стоит. Правда, Михаил Ильич Ромм, у которого я учился в институте, встретив меня однажды на «Мосфильме», успокоил: «Ничего, не огорчайся, интеллигентные лица еще понадобятся». Одной из первых моих ролей был молодой физик в картине «Девять дней одного года», но преобладали тогда в советском кинематографе все-таки другие герои...
— Нетипичная по киношным меркам внешность досталась вам от родителей-интеллигентов?
— Родители не имели отношения к искусству. Отец — военный моряк, технарь — ушел в отставку в звании инженера-капитана первого ранга. Мама всю жизнь была домохозяйкой, воспитывала нас с братом (Борис на шесть лет старше, строил корабли, потом преподавал). Папе часто приходилось менять место службы (только на моей памяти это были Баку, Очаков, Бухарест, Москва, Измаил, Таллин), мы постоянно переезжали.
— На зарплату военного тогда легко могла прожить семья из четырех человек?
— Отец окончил войну офицером, занимал хорошую должность. За границей советские военнослужащие всегда жили лучше — в Румынии оклада и пайков вполне хватало. В Измаиле просто была очень дешевая жизнь. Большую часть продуктов мы покупали оптом в колхозах, и на террасе дома всегда лежала гора арбузов. А когда в воскресенье мама возвращалась с рынка, за ней частенько шел человек в меховой шапке, неся на шее заколотого барашка. Слава богу, я не видел, как бедное животное лишали жизни...
— Переезды, наверное, неизбежно были связаны с бытовой неустроенностью? Или в те времена и жилье у офицеров было приличное?
— По-разному бывало. Баку помню смутно. В памяти остался только трехколесный велосипед, который выбросили во двор. Я сумел наладить и долго катался на нем. В Бухаресте мы жили в замечательной квартире, быт был хорошо налажен. В Измаиле тоже вроде неудобств не испытывали. Впрочем, в детстве этому и внимания-то особо не уделяешь: ты маленький — и места тебе нужно немного. В небольшом патриархальном Измаиле я постоянно пропадал на улице: интенсивного автомобильного движения тогда не было, мы с ребятами бегали к Дунаю, к крепости, которую когда-то штурмовал Суворов, играли в войну. Помню, только однажды папа привез мне из командировки ружьишко, стрелявшее пробками. В основном же мечи, шашки и ружья строгались из обыкновенных палок. И даже игрушки для новогодней елки — чудная была традиция! — делались из специальных бумажных заготовок. Наша семья занимала шикарные полдома: три большие комнаты с кухней и террасой. Во дворе — прачечная, подсобные помещения. В саду — роскошная шелковица, орех... В Таллине уже все было иначе — нам выделили маленькую двухкомнатную квартирку.
— А родились вы где?
— В селе Рейнсфельд Куйбышевской области, в эвакуации. В Поволжье тогда много было немецких поселений, и с немцами обходились очень жестко, если не сказать жестоко... Я то время, конечно, не помню — когда война закончилась, мне не было и четырех лет, но на людей моего поколения она наложила отпечаток. Все, что с ней связано, вызывает у меня особые эмоции. Помню, после института путешествовали компанией. Остановились под Смоленском в кемпинге. А там — немецкие туристы. Высыпали из автобуса, смеются. Сцена — ну, почти как в фильме Сергея Герасимова «Молодая гвардия». И такая вдруг к ним неприязнь возникла, так я возненавидел их, что довольно долго потом не мог избавиться от этих ощущений... Похожие чувства испытывали эстонцы к русским в Таллине. Там стоял наш флот, большая часть русскоязычного населения были военными и членами их семей. Мы жили обособленно. Местные мальчишки лезли с нами драться, писали оскорбительные слова на стенах. А я по-детски возмущался из-за того, что в русских школах заставляют учить эстонский язык. В Измаиле преподавали украинский, здесь — эстонский. А если отца переведут в Баку, я должен буду говорить на азербайджанском? И все равно толком ничего не выучу. Никто не объяснил нам тогда, что надо просто чтить традиции страны, в которой живешь, и знать ее язык хотя бы на бытовом уровне.
Я начинал учиться в мужской школе, а в седьмом классе нас соединили с девочками, и месяц или два мы все ходили под впечатлением. Потом привыкли, грандиозное событие превратилось в обыденное явление. А жаль! Вечер в женской школе — это особо острые ощущения, волнение, трепет! Танцев всегда ждали с нетерпением. Тогда как раз началась мода на буги-вуги, рок-н-ролл. В Эстонии можно было легко настроиться на финскую или шведскую радиостанцию, где звучали всякие самба-мамбо, но больше других мне нравилось танго. Многие мелодии я знал наизусть. На танцах мы ставили и трофейные пластиночки, вывезенные отцами из Германии, и первые джазовые — из Чехословакии. Помню, как были потрясены информацией о культе личности Сталина, событиях в Венгрии, Польше, Берлине. Начиналась «оттепель». В Таллин приехал на гастроли джаз-оркестр Олега Лундстрема, опять зазвучали «Рио-Рита», знаменитая утесовская песенка военного времени «Барон фон де Пшик покушать русский шпик давно уж собирался и мечтал». Почему прежде она была запрещена?..
Забавно, что на танцах кто-нибудь из учителей непременно следил за порядком. И если вдруг мы начинали танцевать, по их мнению, вольно, то есть на расстоянии друг от друга дальше, чем полагалось, нам делали замечание.
— Вы не оговорились? Именно дальше?
— Да, да, танцевать надо было классически: обняв девушку за талию, двигаясь рука в руке... При этом невольно касаешься всех выпуклостей, ну, и взмокнешь. Словом, и удовольствие испытываешь, и одновременно сгораешь от смущения. Потом украдкой курили. Табачный дым смешивался с ароматом духов партнерш, и это было блаженство. Правда, всем мои школьные увлечения были несерьезными. Драмкружок привлекал больше. Им руководил артист Таллинского Русского драмтеатра Иван Данилович Рассомахин, благодаря которому и мы иногда играли на профессиональной сцене. Это было очень престижно. Многие потом поступали в театральные вузы. Среди выпускников нашей 32-й школы, занимавшихся в том драмкружке, немало известных артистов: Володя Коренев, Лариса Лужина, Виталий Коняев из Малого театра...
— Что же, любовь к морю не передалась вам от отца?
— Я гордился отцом, бывал с ним на корабле, вместе с офицерами обедал в кают-компании... Обстановка и красивая форма, конечно, производили впечатление. Но я не был силен в точных науках. В драмкружке нравилось больше. После школы сразу поехал в Москву. В трех вузах меня «забраковали» (тешу себя мыслью, что просто опоздал на экзамены), а во ВГИК, по счастью, поступил. Попал на курс к Михаилу Ильичу Ромму! В 16 лет я был как белый лист бумаги. В голове — полная вкусовая мешанина. Книги у родителей были случайные, в кинотеатрах показывали ширпотреб. Только Чаплин, которого удалось посмотреть еще в Румынии, на всю жизнь остался в памяти как эталон. Но в тот период для меня всякое кино было событием. И, когда взрослые студенты-режиссеры рассуждали о достоинствах и недостатках какой-то картины, я искренне не понимал: как это фильм может не нравиться?
— Жили в общежитии?
— Нет, у тетушки, в Пушкинском студгородке недалеко от ВГИКа (теперь там Останкинская башня). В городке было два типа построек: деревянные двухэтажные бараки — с общим коридором и комнатами-клоповниками и одноэтажные — сортиры. А я еще застал время, когда воду приходилось таскать из колонки.
— Невесело. В такой ситуации выход один — побыстрее жениться на москвичке...
— Побыстрее не вышло. Женился только после окончания ВГИКа, когда уже в Театре пантомимы работал — в начале 1963 года. А познакомил меня с моей будущей супругой Наташей Всеволод Абдулов. Он был женат на ее школьной подруге, у них тогда как раз дочка родилась. И вот однажды летом Севе вдруг пришла в голову мысль сосватать меня и Наташу. Почему-то ему показалось, что мы подходим друг другу. Больше полувека нашей семейной жизни доказали, что он не ошибся.
— Где же состоялось знакомство?
— Вчетвером посидели в ресторане «Будапешт». Смотрины оказались успешными. Возникла симпатия. На следующий день мы с Севой пришли к Наташе и пересидели ее давнего ухажера.
— Вот она, девичья легкомысленность! Появился новый ухажер — и прежний уже «списан на берег».
— Что вы! Я тогда такой красивенький, такой смазливый был!.. Помню, в то время как раз снималась картина «Через кладбище», где у меня была первая большая роль. Меня чуть-чуть подгримировали, сделали фотопробы. Посмотрев их, автор сценария Павел Нилин сказал: «Нет, нет, этот артист не годится. Уж больно красив»... Режиссер Виктор Туров, правда, отстоял мою кандидатуру, и Нилин признал меня.
— Ваша супруга тоже актриса?
— Искусствовед. Когда познакомились, она училась на третьем курсе истфака МГУ, а я оканчивал ВГИК. Через два месяца пришли к ее родителям: «Любим друг друга. Хотим пожениться». Они стали отговаривать: «Любите, кто вам мешает, но со свадьбой-то зачем спешить?» (К слову, когда спустя много лет наш сыночек Леша сделал подобное заявление, и мы вели себя так же). В общем, год мы с Наташей хороводились, встречались почти каждый день, а потом все-таки поженились... Я ведь хитрый, с будущей тещей сразу подружился. Мама у Наташи была замечательная — легкая, веселая. У них тогда как раз появился магнитофон, мы записывали постановки, с помощью включенного пылесоса, к примеру, озвучивали подъезжающую машину. Играли в английские шарады, устраивали праздники. Много шутили, смеялись. В общем, грех жаловаться, большая Наташина семья — мама, папа-режиссер, бабушка с дедушкой, другие родственники — приняли меня как своего. А через три года семья увеличилась — на свет появился наш сын. Когда Наташа носила Алешу, специалисты стали говорить, что музыка благотворно влияет на будущего ребеночка. Мы старались чаще ходить в консерваторию, я начал собирать пластинки. Сейчас коллекция уже очень большая, я даже со счету сбился.
— Сын, должно быть, хорошо разбирается в музыке?
— После школы у Алексея и вопроса не возникло, куда идти — только в театральное. Снялся в нескольких картинах («Башня» Трегубовича, «Королева Анна» Юнгвальд-Хилькевича), потом год учился в актерской школе в Англии. Это как курсы повышения квалификации, только западного образца: кроме актерства преподают мастерство оператора, звукорежиссера, осветителя. Плюс менеджмент. Вернулся в Москву — работы нет, это было самое начало 1990-х. А у него дочка родилась. Устроился в рекламную фирму, увлекся... Верочка же (у Ясуловича есть еще внучка Глафира, — Ред.) долгие годы с большой радостью ездила с нами в деревню (у нас дом под Торопцом, в 400 километрах от Москвы). Помню, совсем маленькой я привез ее туда и очень переживал, мне казалось, через пару дней внучка начнет рыдать: «Хочу домой, к маме!» Но Верочка так увлеклась сельской жизнью, что довольно долго могла проводить время в полном одиночестве. Она обожала всякую живность — ящериц, червячков, других ползучих гадов. Ловила, устраивала виварий. Однажды жена увидела, как, склонясь над лягушкой, Вера говорила ей комплименты: «Жабочка, красавица! Люблю, люблю, люблю!» причем, абсолютно искренне. А иногда она просила меня сделать... животных. И я мастерил из слег и чурбачков корову, овечку, коня...
— Как же вы умудряетесь ездить в такую даль? У артистов обычно и летом довольно плотный график, гастроли...
— Наташа живет там подолгу. А мне достаточно и двух недель, чтобы хорошо отдохнуть. Бывает, удается с перерывами прожить месяц. Конечно, это далеко, но зато спокойно, никто не тревожит. И — абсолютная свобода. Мы научилась не нагружать друг друга проблемами. Никакой обязаловки! Получилось открыть сезон пораньше и остаться подольше — сажаем то, что идет на стол: петрушку, лучок, кабачки. Не получилось — не беда. И так хорошо. Можно «в рыбу сходить», как говорят местные. Это же отроги Валдайской возвышенности, озерный край. С удочкой посидеть — удовольствие! Наташина сестра Алена снимает на видео хронику нашей дачной жизни, сама комментирует, а осенью, смонтировав, устраивает показ. Каждый год ее фильм называется одинаково: «Рай на земле».
— Поближе в Москве рая уже не найти?
— Раньше у нас с Наташей участка не было, и, когда родился Леша, мы каждое лето снимали дачу. Они жили там постоянно, а я, отыграв спектакль, с полными сумками продуктов садился в электричку и ехал к ним. Вечером ворота дачных участков закрывались, нужно было перемахнуть через забор. А утром — снова на станцию, в Москву. И так — почти каждый день. Само собой, субботу и воскресенье надлежало проводить на даче. Словом, терпеть каждый год эту обязаловку я не мог, и мы нашли нашу деревеньку. Она вымирающая, местных жителей становится все меньше. И вот что удивительно: если хозяина нет, дом на глазах разрушается. А если приезжать хотя бы летом, жизненные силы в доме сохраняются. Мы уже 20 лет там. Прошлым летом поменяли сруб колодца, раскатали старую баньку и поставили точно такую же, по-черному, новую. Моему другу, фанатику бань Владимиру Александровичу Грамматикову, она тоже очень нравится, он любит бывать у нас... Многие до сих пор считают: по черному — значит, что-то грязное. А это особенная баня, хотя на первый взгляд таковой не кажется: сруб, вода, камни, огонь. Открываете окна — как следует протапливаете. Водичку на камни плеснули — смрад ушел. Все протерли, окна закрыли, когда банька настоялась, входите туда... А там — нечто! Не жаркая сауна, не русская парная, но что-то необыкновенное, удивительный баланс.
— Рай на земле?
— Вот именно! А вы говорите: «Такая даль!..»
