Правительства приходят и уходят — а искусство вечно. В том числе искусство политической фотохроники. Ну кто бы помнил, как горячо целовались Леонид Брежнев и Эрих Хонеккер, если бы не личные фотографы государственных мужей? На профессиональном жаргоне их называют «паркетными», поэты величают «ловцами великих мгновений». Легендарный фотограф, более полувека специализирующийся на ниве официального протокола, Эдуард Песов, личник «дорогого Леонида Ильича» и восьми министров иностранных дел, и сегодня в строю. Недавно в США он встретил свое 80-летие — в рабочей поездке с Сергеем Лавровым. Ценный кадр МИДа России поделился с «Итогами» закадровыми впечатлениями о своих ВИП-моделях.
— Эдуард Иосифович, как сохранили спортивную форму? Диета-фитнес?
— Весь мой фитнес — ежедневные походы на работу. Это и заставляет быть в форме, потому что жизнь без фотографии просто не представляю. Если не занят на съемке, нахожу работу на компьютере даже по субботам и воскресеньям, много летаю по командировкам. Одна из последних поездок — в Сирию в тяжелые для страны дни. То, что я там увидел и запечатлел, говорит о многом: сирийцы ждут не дождутся нашей помощи. От аэропорта до самой резиденции Башара Асада выстроилась огромная толпа людей, по оценкам сирийской прессы — больше миллиона. Кто-то стоял с плакатами в поддержку Асада, кто-то скандировал «Братья!», «Россия!», иные плакали. Колоссальный накал страстей! Конечно, был тут и элемент постановки: наверняка нагнали местных «комсомольцев», в толпе порой мелькали сотрудники службы безопасности. Но общее выражение лиц никому не под силу срежиссировать. С такой народной стихией за свой долгий фотографический век мне приходилось сталкиваться нечасто — разве что в Афганистане, Никарагуа и Чили...
...Президент Башар Асад встретил Сергея Лаврова и Михаила Фрадкова на пороге резиденции, хотя обычно он этого не делает. На переговорах Асад сидел в позе пай-мальчика: руки на коленках, с лица не сходила заискивающая улыбка. Он понимал, что это его последняя надежда.
Я бывал в Сирии еще при Асаде-отце, помню наши стройки, всю ту помощь, которую мы им оказывали. Да и вообще на Ближнем Востоке русских всегда уважали. Даже египтяне были в какой-то степени зависимы от нас, несмотря на влияние Запада.
Вообще же фотография — это не просто специальность, а образ жизни. Многие лидеры стран, дипломаты увлечены фотографией. Скажем, прекрасный фотограф — посол России в Вашингтоне Сергей Иванович Кисляк. Он не выставляется, не публикуется, но у него есть такие находки, что дай бог всякому профессионалу. Страстный фотограф и, к слову, замечательный человек — бывший генсек НАТО Джордж Робинсон. Помнится, в день, когда мне исполнялось 70 лет, я оказался в Брюсселе с тогдашним министром Игорем Ивановым. Во время перерыва между рабочими заседаниями Робинсон через помощника попросил меня зайти в его кабинет. Говорит: «Я хотел бы вас поздравить с днем рождения». И дарит натовскую флягу с виски из собственной коллекции.
— Как вы оказались в профессии?
— По образованию я металлург: окончил техникум в Тбилиси. Высшего образования так и не получил, приходилось все время работать. Дядька из Германии привез мне фотоаппарат, я стал понемножечку снимать. Когда тбилисская газета «Заря Востока» объявила конкурс, поехал снимать на погранзаставу в районе Батума. Моя фотография удостоилась премии в пятьдесят рублей — по тем временам бешеные деньги! Приняли внештатником. Стал публиковаться, волею случая мои фото попали в обзор газеты «Правда». Как раз в тот момент к нам приехал председатель правления Агентства печати «Новости» (бывшее Совинформбюро) Борис Сергеевич Бурков. Пригляделся, предложил приехать в Москву — посмотреть, как работает АПН. С тех пор все и закрутилось. Через два года стал корреспондентом, потом спецкором, объездил весь Союз. Вскоре меня послали в Канаду, на всемирную выставку ЭКСПО-67. Так началась моя заграничная эпопея.
Облазил всю Канаду, снимал и с вертолетов, и с небоскребов. На Ниагаре был ровно пятнадцать раз. Знаете почему? Потому что у нас было пятнадцать союзных республик и все их главы приезжали посмотреть на знаменитый водопад в ходе визитов. А в 1975 году с нашими космонавтами я объездил пятнадцать городов США и столько же городов Союза. В АПН я проработал многие годы.
...Никиту Хрущева довелось фотографировать немного, да и то лишь официоз. Так что впечатление о нем складывалось понаслышке. Вот его дочку Юлю знал неплохо, поскольку она тоже работала в АПН. Хорошая была девчонка. У нас работали дети многих высокопоставленных людей — Галина Брежнева, дочь Романа Кармена... Знаете анекдот? Напротив АПН перекрыли улицу. Бабушка хочет перейти дорогу, но милиционер ее не пускает. Бабуля спрашивает: «В чем дело, милок?» Милиционер: «Сегодня в АПН родительский день».
— Галина Брежнева отличалась на трудовом фронте?
— Фактически она в АПН лишь числилась. Мы не приятельствовали, у нее был свой круг — из друзей семьи и детства. Все они работали в разных редакциях, но вместе пили кофе, курили роскошные сигареты. До простых журналистов Галя не очень-то снисходила, но при этом многим помогала даже квартиры получать. Очень добрая была — в отца.
— А к мастерам фотографического искусства Леонид Ильич был добр?
— Очень даже. Помню, скажем, такой случай. Как-то Брежнев приехал в Ленинград с визитом к Романову. Самолет был маленьким, трап невысоким. Мы с Володей Мусаэльяном (личный фотограф генсеков. — «Итоги») сбежали по нему вниз, приготовились снимать встречу. Раздается голос Романова: «Убрать их!» Леонид Ильич в этот момент уже спускался по трапу, все слышал. Когда к нам бросились «уборщики», он громко сказал, обращаясь к Мусаэльяну: «Володя, у тебя есть закурить?» «Уборщиков» как ветром сдуло. После этого за нами чуть ли не чемоданы носили.
— Как вы стали личником Брежнева?
— Мы сопровождали брежневский пул, и тогдашний директор ТАСС Леонид Митрофанович Замятин мне говорил: «Я создам тандем Мусаэльян — Песов, хочешь ты этого или не хочешь». Я же все время упрямился, поскольку в АПН у меня были потрясающие условия работы. Однажды он вызвал меня к себе, говорит: «Все, завтра вылетаешь с нами в Канаду. Ты уже работник ТАСС. Тут же позвонил шефу главной редакции фотохроники Льву Портеру: «Завтра придет Песов, оформляй его к себе». Я на всю жизнь запомнил этот день.
— Вы снимали первую встречу Джеральда Форда с Брежневым во Владивостоке. Что особо запомнилось?
— Волчья шуба, которую Форд привез Брежневу, и волчья шапка, которую ему подарил Леонид Ильич. Наверное, память сработала именно так, потому что в тот день я страшно замерз. Был жуткий мороз, журналистов разместили в новой, насквозь пропахшей масляной краской гостинице, переделанной из дома отдыха МВД. Суета и неразбериха была страшная. Тетя Маня из гардероба куда-то исчезла, и мое пальто оказалось под замком. Пока я ее искал, автобус с журналистами уехал, и я решил идти пешком. На мне был легкий костюм, и металлический сундук с аппаратурой буквально примерз к попе. От трагической судьбы генерала Карбышева меня спас корреспондент Гостелерадио Леонид Мирзоев — отдал мне свою шубу. Крепкий парень был, я ему до сих пор благодарен.
— Говорят, дипломатия в основном строится на личных симпатиях-антипатиях ее творцов. Не приметили, с кем у Брежнева сложились самые теплые отношения?
— С Героем Советского Союза генсеком ЦК СЕПГ Эрихом Хонеккером. Помните их знаменитые поцелуи взасос?
— Как делили производственную поляну с Мусаэльяном?
— Я снимал на цвет, Володя — на ч/б, так Замятин решил. Хроника вся была черно-белая, а у меня на цвет хорошо получалось. Правда, из-за этого самого цвета меня однажды чуть не уволили с работы. Я снимал Андропова, а у него очень близко были расположены сосуды на лице, оттого нос казался красным. На одном из кадров этот недостаток был особенно заметен, и Юрий Владимирович это отметил. Некий ретивый помощник решил выслужиться — тут же, выйдя из кабинета, позвонил Портеру и потребовал меня уволить.
Мы возвращаемся из Кремля со съемки, мне перезванивает главный редактор, говорит: «Завтра можешь не выходить на работу, ты уволен». Я в свою очередь звоню в приемную Андропова, чтобы предупредить, что завтра меня на съемке не будет, и объясняю почему. Мне говорят: «Не обращай внимания и приходи».
Юрий Владимирович был спокойным и интеллигентным человеком. Но просто терпеть не мог сниматься. Кстати, я был единственным, кому довелось запечатлеть его в рабочем кабинете на Лубянке. Это фото было сделано, когда его избрали секретарем ЦК КПСС и понадобился официальный портрет.
— Одна из самых известных ваших работ — мистер Нет Андрей Громыко.
— Поймать его жест, когда Андрей Андреевич сказал свое знаменитое нет, было действительно тяжко. Громыко обычно фотографировался в позе оловянного солдатика: стойка «смирно», руки по швам. Главный принцип: лучше сразу скажу свое нет, а потом десять раз все обдумаю, чем скажу да и не сделаю.
— В отличие от своего преемника...
— Действительно, есть с кем сравнивать. Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе был администратором, партийцем, а не дипломатом, но при нем работала плеяда потрясающих послов: Юлий Квицинский, Олег Трояновский, Анатолий Добрынин... Эдуарда Амвросиевича я знал давно — с тех времен, когда он был секретарем ЦК КП Грузии. Он очень умный и потрясающе хитрый человек. Не так давно я встретился с ним в Тбилиси, он мне говорит: мол, жив еще, ну и хитрый ты! А я ему: «Мне было у кого учиться, Эдуард Амвросиевич». При этом он был честен, некоррумпирован.
Одна из самых запомнившихся поездок с Шеварднадзе — в Афганистан, на вывод российских войск. В Кабуле мы провели сутки. Остановились в небольшом частном доме, который снимали наши дипломаты. Нужно было ехать на аэродром, но это было невозможно, поскольку кругом стояла кромешная тьма и постоянно стреляли. К тому же там была очень тяжелая посадочная полоса, и самолет, который за нами прислали, при посадке сломал шасси. Пока ждали другой самолет, поехали в гости к президенту Наджибулле в его резиденцию. Угощал он скромно: чай и фисташки. Вышла его жена, дети прибежали. Шеварднадзе подозвал самую маленькую дочку, посадил на коленки. Другие девочки были постарше, и председатель КГБ СССР Крючков постеснялся пристраивать кого-то из них на коленки, просто усадил рядышком в кресло. Третья девочка встала рядом с красавицей матерью. Так я их и снял, но фотография нигде не публиковалась.
Что стало с Наджибуллой после прихода талибов к власти в Афганистане, всем хорошо известно. Он был очень преданным нам человеком. Если и обижался за вывод войск, если и опасался за свою жизнь, то не подавал виду. Восточные народы — это особая стать, отличная от европейской.
— С Андреем Козыревым сработались?
— Козырев — тяжелый человек, единственный министр, с которым у меня не сложились отношения. Пожалуй, одно из немногих ярких впечатлений о нем со знаком плюс — то, что он в загранпоездки брал художников, устраивал вернисажи в посольствах. В общем, Андрей Владимирович имел пристрастие к искусству.
По большому счету МИД ожил после того, как там появился Примаков. Евгения Максимовича я знаю более полувека: мы родом из одного города, росли на одной улице. Правда, его компания была постарше нашей. Но мы поддерживали отношения с Примаковым, когда я приезжал в Москву и Каир, где он много лет проработал корреспондентом. Он замечательный, ради своих друзей готов на все, и даже ради меня. Скажем, был такой случай. Я — инсулинозависимый человек и однажды, перед вылетом из Москвы в Нью-Йорк, забыл шприц дома. Без него я больше пяти часов не могу, а лететь десять. Оставался час до отлета, Николай Иванович Нефедов, наш хозяйственник, отправил водителя ко мне домой. Пятнадцать минут до отлета — машины нет. Приходит Евгений Максимович, спрашивает, что случилось. Я мнусь, говорю, вот такое дело, я, наверное, не полечу. Он мне: «Хорошо, на десять минут задерживаемся, больше не могу». Машина появилась на летном поле, когда уже убрали трап и самолет тронулся. Водитель его нагнал и на ходу забросил мне мою сумочку со шприцами. Самолет взлетел. Поворачиваюсь — стоит Евгений Максимович, хлопает меня по спине, говорит: «Все в порядке, успокойся». Кто бы еще это сделал? И таких случаев с его друзьями было много. Вообще если что-то в жизни случалось, то самый верный совет давал именно Евгений Максимович — и по жизни, и по работе.
...Билл Клинтон принял его на своей половине в Белом доме, когда сломал ногу. Я был свидетелем этой встречи, запечатлел ее на пленке. Всего же в Розовой гостиной Белого дома я был несколько раз: помимо Клинтона снимал там и Никсона, и Форда, и Картера, и Бушей — старшего и младшего.
Мадлен Олбрайт очень уважала Примакова. К слову, в первый же ее приезд он устроил прием у себя дома. Олбрайт вообще была расположена к россиянам — видно, чешские корни давали о себе знать. Она и со мной была очень дружелюбна. Не так давно через посольство обратилась ко мне с просьбой разрешить опубликовать в ее книге три моих фотографии. У нас такую порядочность редко встретишь.
— Вы были на борту во время разговора Примакова с Гором перед знаменитым разворотом над Атлантикой?
— Мы стояли на дозаправке в Шенноне. В телефонном разговоре Гор сообщил Примакову, что будут бомбить Югославию. Примаков решил: визит отменяется, летим обратно. Внешне — никаких эмоций. Он всегда все держал внутри и не боялся ответственных решений. Например, летал к Саддаму Хусейну в драматическое для Ирака время. В это время министр Шеварднадзе находился с визитом в Нью-Йорке, и я был с ним. Он страшно возмущался тем, что спецпредставитель президента без его ведома отправился договариваться с Хусейном.
— Саддама вам довелось снимать?
— Разумеется. Скажем, с Примаковым я был у него в Басре. Вообще-то я его давно знал, как и Слободана Милошевича. Кстати, мой последний кадр с Милошевичем — уже из закрытой Югославии.
— В премьеры Примаков пошел с легким сердцем?
— С удовольствием. Но ему не дали там развернуться. И просто съели. Однако мрачным его никогда нельзя было увидеть. Он вообще очень мужественный человек. Перенес много операций, но генетически очень крепкий, до сих пор прекрасный пловец. И по сей день к нему все относятся уважительно, особенно в МИДе. Игорь Иванов — его креатура. Примечательно, что президент подписал указ о назначении Иванова министром моментально, в день ухода Евгения Максимовича с этого поста.
С Ивановым я сделал немало хороших снимков, в том числе неофициальных. Помню, к нему подошел священник, склонился и что-то долго говорил. На этом фото у Игоря Сергеевича особенное выражение лица: вдумчивое, слегка печальное.... Сейчас он занимается научной деятельностью, преподает, консультирует.
Но, конечно, гениальный министр — это Сергей Лавров. Блистательная речь, безупречное знание языков, превосходное чувство юмора и просто нереальная работоспособность. При этом со всеми держится на равных — от глав государств до простых людей.
Впрочем, есть у него один недостаток: не переносит вспышек фотокамер и терпеть не может позировать перед объективом. Снимать же Сергея Викторовича интересно: у него живое, подвижное лицо, он очень улыбчивый.
— Какой кадр считаете лучшим за всю свою творческую биографию?
— Как говорится, лучший кадр еще впереди... Считаю удачей, скажем, фото хохочущего Колина Пауэлла с нашим триколором в руке. Дело было так. В Брюсселе в небольшой комнате, отведенной для переговоров, почему-то не оказалось американского флага, а надо было делать протокольную съемку. Пауэлл вдруг хватает российский флаг и в шутку говорит: «Ничего страшного, снимусь с ним». В этот момент я его и щелкнул. Сергей Викторович шутку Пауэлла тут же отфутболил: не дождетесь, мол, давай возвращай знамя!
Или, скажем, мне посчастливилось стать единственным фотографом, запечатлевшим исторический момент пуска российско-американской перезагрузки: Сергея Лаврова с Хиллари Клинтон, нажимающих на символическую красную кнопку. Кинокамеры успели этот момент заснять, фотографы — нет, я влетел в зал первым.
Нравится мне и фотография четы Горбачевых на борту самолета — она очень живая, теплая. Кстати, из-за этой фотографии вышла целая история. Не успел вернуться из командировки — вызывает замруководителя 9-го Главного управления КГБ, спрашивает: где негатив того снимка. Отвечаю: «Лежит в моем сейфе». Он мне: «Имеется информация, что вы его продали за 10 тысяч долларов». Поехали в редакцию, предъявил негатив, его изъяли. Что я пережил по дороге, страшно вспомнить, могло же случиться всякое... Для чего им нужен был этот самый негатив, до сих пор не знаю.
— Может, Раиса Максимовна сочла, что плохо получилась на фото?
— Вряд ли. И ей, и Михаилу Сергеевичу снимок очень понравился — говорят, что они даже повесили его у себя на даче. Конечно, у Раисы Максимовны был непростой характер, хотя в ней наверняка было много такого, за что ее так любил Михаил Сергеевич. То фото просто дышит его любовью.
Дороги мне и фотографии знаменитого Виктора Луи, его жены Дженнифер, их детей.
С Виктором я был очень хорошо знаком. Он стал «модным» после освобождения из тюрьмы, куда на десять лет попал восемнадцатилетним мальчиком за шпионаж, работая в норвежском посольстве переводчиком. Сам же он был фрилансером, работал от случая к случаю.
— На кого?
— Да на себя... Создал по сути первый современный путеводитель по Москве, который пользовался диким успехом в дипкорпусе. После одного случая стал спецкором западной газеты в Москве. Дело было так. Ехал он как-то в три часа ночи из своей квартиры на Кутузовском на дачу в Баковку. По дороге видит, что у гостиницы «Москва» стоит какая-то машина и со здания снимают портрет Хрущева. Приехав на дачу, он позвонил в редакцию одного зарубежного издания и сказал что-то вроде того, что, мол, ждите перемен, Хрущева снимут. Все так и случилось. Он сказал это по совершенному наитию, его никто не предупреждал, я точно знаю. После этого случая его стали просто на руках носить. Вокруг Виктора вилось много неоднозначных личностей, и о нем ходили разные слухи...
Очень ценю и свою фотографию с младшим сыном Николая Рериха Святославом. Снял его, когда он последний раз прилетал из Индии в Москву и встречался с Брежневым. На этом фото он буквально лучится светом, а Леонид Ильич — в серых тонах. Ведь главная задача фотографа — даже в строгих рамках протокола суметь показать жизнь. Если удается — это счастье!
Валерия Сычева
