Детей надо силой приучать к культуре, железная дисциплина в коллективе необходима, а слушатели от музыки ждут энергии. Об этом «Известиям» рассказал народный артист России, худрук и главный дирижер Государственного симфонического оркестра Республики Татарстан Александр Сладковский. Беседа состоялась в перерыве между записью всех симфоний и концертов П.И. Чайковского для авторитетного международного лейбла к 180-летию со дня рождения великого композитора.
— Инициатива записать оркестровые произведения Чайковского принадлежала вам?
— Да, это моя инициатива. Мы предложили лейблу этот проект под ключ. Для меня важно продвигать оркестр Татарстана за рубежом. Юбилей Чайковского в 2020 году будут отмечать музыканты и меломаны всего мира. Хороший повод реализовать то, что я всю жизнь вынашивал, — эта музыка звучит во мне.
Я учился в Петербургской консерватории, ходил по тем же коридорам, что Петр Ильич. Видел на доске со списком выпускников-медалистов имя Чайковского — оно там первое. В общем, Петербург — абсолютно город Чайковского, он пропитан его духом, что не могло не повлиять на меня еще в студенческие годы. К тому же, оркестр сейчас в прекрасной форме, и это надо зафиксировать. Хочу, чтобы мы оставили серьезный цифровой след.
— Есть мнение, что русских композиторов лучше всего играют русские исполнители. Согласны?
— Это стереотип.
— Меняется ли со временем подход к исполнению Чайковского?
— Конечно. Оркестровая музыка звучит сейчас совсем по-другому, чем несколько десятилетий назад. Если послушать старые записи, слышно, что качество игры на духовых инструментах и само их звучание существенно хуже. Инструментарий модернизируется, растет профессионализм духовиков, и, как следствие, это дает совсем другой результат.
— Проще говоря, сегодняшние валторнисты играют лучше, чем играли 50 лет назад?
— Бесспорно. И не только валторнисты — все духовики.
— Дело именно в технической составляющей?
— Не только. Сейчас время совсем другое. Мы сами меняемся, иным стало наше отношение к жизни и пространству... Представляю, как долго Чайковскому приходилось добираться из Москвы в Клин, а сейчас мы это расстояние преодолеваем менее чем за час.
Разумеется, это влияет на наше восприятие. Сейчас слушателю нужна от музыки энергия, в первую очередь, а Чайковский пропитан этой энергией. Не случайно он один из самых исполняемых композиторов в мире. Он «заряжен» невероятно сильно — на самые высокие «вибрации». Это помогает людям жить, дает надежду, окрыляет, вдохновляет.
— Но в то же время у него много и темных моментов, пессимизма.
— У него нет пессимизма!
— А Шестая симфония?
— Это уже не пессимизм, а самый настоящий трагизм, ощущение ухода. Вскоре после премьеры Чайковский умер. Он предчувствовал это и писал реквием самому себе. В этом плане он похож на Моцарта — тот тоже очень светлый и яркий, но при этом в некоторых произведениях невероятно трагичный. Чем ярче свет, тем темнее ад. Как раз на этих контрастах и выстраивается модель симфонизма Чайковского. Для исполнителя это значит, например, что чем ярче кульминации, тем тише должны быть начала.
— Вы хотите обострить контрасты?
— Я это делаю всегда, потому что это первое условие искусства. Чем ярче будет контраст, тем это окажется правдивее, доступнее, и тем быстрее будет попадать в сознание и подсознание слушателя.
— Недавно вы записали все симфонии Шостаковича. Известно, что мечтаете записать всего Малера. Откуда стремление к таким масштабным проектам?
— Люблю охватывать необъятное. Но с Малером пока сложно — у меня нет хора, который требуется в нескольких симфониях. Куда реальнее записать все бетховенские симфонии. В 2020 году будет юбилей Бетховена — 250 лет со дня рождения. К этой дате хочу приурочить такой проект.
Мы с оркестром играли циклами и все симфонии Бетховена, и все симфонии Чайковского. Чтобы постичь суть, надо не выборочно брать то, что популярно и известно, а постараться исполнить всё от первой до последней ноты. Ведь эти циклы — как живые организмы. Нельзя рассматривать голову отдельно от кровеносной системы. Запись Шостаковича была потрясающим переживанием, потому что я как будто прожил весь XX век вместе с ним.
Для меня Чайковский –— «русский Бетховен». Это абсолютный симфонизм, он развил жанр до совершенства. И для симфонического оркестра это азбука. Не может симфонический оркестр не играть циклами все симфонии Бетховена, Брамса, Чайковского, Шостаковича!
— Уже лет десять говорят об упадке индустрии звукозаписи — из-за распространения интернет-сервисов и мобильных устройств люди меньше стали покупать традиционные CD. На вашей работе со студиями это как-то сказывается?
— Нет, никак. У меня нет коммерческих целей. Мне важно фиксировать вехи моего сотрудничества с оркестром. Я считаю, это должно быть правилом для каждого дирижера. Евгений Светланов с Госоркестром трижды записал всего Рахманинова, а Караян с Берлинским филармоническим — весь бетховенский цикл, тоже трижды. Оркестр должен записываться, это его летопись.
После Натана Рахлина, возглавлявшего наш оркестр в 1960–1970-е годы, осталось всего три записи, одна из них — «Марш Красной Армии» Сайдашева. Получается, не сохранилось почти никаких музыкальных свидетельств о деятельности оркестра в тот период. Это преступление — не Рахлина, конечно, а самой системы. Тогда это было намного сложнее сделать.
— Как вы относитесь к тому, что ваши записи люди будут слушать в машине со смартфона?
— Очень хорошо. Мравинский говорил, что играет концерт для трех-четырех человек в зале, притом что зал был битком всегда. Людей, которые по-настоящему могут оценить наши усилия, очень мало. Но это не значит, что остальным не надо слушать классику.
У нас аудитория очень разнообразная. Очень много молодежи ходит на концерты, потому что мы активны в соцсетях.
— Вы чувствуете, что молодежная аудитория, которая к вам приходит, уже другая, с иным восприятием?
— Конечно. Я часто играю для университетов, даю концерты для студентов. Их с занятий приводят в зал, мы бесплатно играем открытую репетицию. У них есть огромный интерес — это самое главное. Какова глубина их оценок, я не могу сказать, но мне приятно, что в зале много молодых людей. Бывает, и с совсем маленькими детьми приходят.
— Родители должны приводить маленьких детей, которым это пока еще не очень интересно?
— Обязаны! Я считаю, всё, что касается эстетики и культуры в широком смысле, не приходит само — это надо прививать только извне. Меня учили в другое время и приобщали к высокому иногда даже палкой. А как по-другому? Без дисциплины невозможно воспитать человека, всё зависит от того, кто с ним рядом, кто его ведет — родители, учителя. Это настоящие поводыри, проводники, «сталкеры», которые направляют юное создание либо в одну сторону, либо в другую.
Без усилия невозможно привить любовь к искусству. Необходимы прививки культуры, усидчивости, терпения. Кстати, и в оркестре само по себе ничего не играет. Тоже нужна жесткость. Только дашь слабину — и всё.
— О дисциплине в вашем оркестре ходят легенды. Говорят, вы очень требовательный худрук.
— Поэтому у нас есть результат. Я это делаю абсолютно сознательно, потому что сам воспитан в таких традициях. Без жесткой дисциплины ничего не сделать. И это касается не только оркестра, а любого коллектива. Разве хороший футбольный или хоккейный тренер гладит своих спортсменов и говорит: «Спасибо, что ты сегодня пришел»? Нет! А ведь то, чем занимаемся мы, — тоже командная игра: художественный «гол» надо забить любой ценой.
Посмотрите, какая была Таганка при Юрии Любимове! А Мравинский что, добрым дядей был?
— Мравинский всегда был очень сдержанный — не поймешь, что у него на уме.
— Сдержанный, но его оркестранты сознание теряли от напряжения.
— Как вы расслабляетесь?
— Я не напрягаюсь (смеется). Хотя, конечно, даже на отдыхе приходится много учить новых произведений.
— Вы трудоголик?
— Я лентяй, но много работаю. Обожаю музыку и рад, что у меня есть возможность всё время развиваться и двигаться вперед.
Сергей Уваров
