Мы вспоминаем
Чаепитие на кухне в квартире на Краснопрудной.
Света Голубева с дочкой Катей, Аня, Борис Пащенко,
Оля, Таня, Владимир Иванович Голубев,
Всеволод Евгеньевич, Наталья Константиновна Панкова. 1993
Таня Михальцева вспоминает
...Как папа делал ей замечательные игрушки в то время, когда игрушек в магазинах было очень мало, а таких и сейчас нет. Первая игрушка –лифт, сделанный из дерева и фанеры. В кабинку можно было посадить маленькую куклу или зверюшку, закрыть дверцы и, вращая ручку, поднять кабинку на второй или на третий этаж, который находился на высоте письменного стола. Играть в такой лифт можно было бесконечно. Вторая игрушка – карусель с четырьмя кабинками – была сделана на основе патефонного диска. Вращая ручку можно было раскручивать карусель, кабинки разлетались в стороны и зверюшкам было очень страшно. Играть в карусель было несколько менее интересно, чем в лифт, но зато она была очень красивая. Таких игрушек не было ни у кого, и девочки мне, наверное, завидовали. Вполне можно было обе игрушки запатентовать.
…Как папа, чтобы приучить Юру чистить ботинки вечером, сам чистил ему вечером один ботинок, так что Юра утром находил два ботинка, но один, начищенный до блеска, а другой грязный. Судя по всему, приучил.
...Как папа подружился с одноглазой курицей. У нас была домработница – весёлая и несколько экстравагантная тётенька. Как-то она поехала за продуктами в Загорск (ныне Сергиев Посад) и привезла оттуда курицу, которую собиралась сварить на обед. Но сообщила, что встретила в Загорске старого знакомого, за которого собирается выходить замуж, причём уезжает она срочно, судя по всему боясь, как бы знакомый не передумал. Нам ничего другого не оставалось, как пожелать ей счастья и отпустить. А курица осталась с нами. Курица была одноглазая, но что гораздо более существенно, живая. Никто из присутствующих не хотел ее умерщвлять. Внезапно пошел сильный дождь. Курица с перепугу взлетела на ветку ёлки. Дождь усилился. Курица взлетела ещё выше. Всё женское население (а другого на даче в то время не было) стало просить папу снять курицу с дерева, чтобы она не промокла. Безусловно про себя чертыхаясь, папа притащил лестницу и под дождём попытался снять сопротивляющ уюся курицу – а обращаться с животными он не умел и не любил. В конце концов он совершил с его точки зрения бессмысленный подвиг, и курица оказалась на земле. Но стоило ему убрать лестницу, как курица взлетела на ту же самую ветку. Абсолютно мокрый папа сказал, что повторения не будет и народ может расходиться.
Выйдя из дома после окончания дождя, мы курицы на ёлке не обнаружили. Поискали её немного на участке и, не найдя, даже обрадовались: нет курицы – нет проблемы. Обнаружил её на следующий день папа. Когда он вошёл в мастерскую, то из под верстака вылетела возмущённая курица, которой очень понравилось сидеть в сухих стружках и опилках. Она погуляла по участку, но одним своим глазом следила за папой – как только он выходил из мастерской, туда залетала курица. Не знаю, на сколько бы хватило его терпения, но на следующее утро после вылета курицы он нашёл в стружках яйцо! Говорят, что курицы несутся через день – эта неслась ежедневно! Папа начал её уважать и они пришли к какому-то соглашению. Осенью, уезжая, мы подарили курицу соседям.
...Как папа делал гоголь-моголь. Мы любили по воскресеньям делать гоголь-моголь. Миксеров никаких не было, каждый растирал в своей кружке желтки с сахаром, а папа на большой плоской тарелке сбивал вилкой все белки. Мы с братом с замиранием сердца ждали окончания этой процедуры. Папа откладывал вилку и жестом фокусника переворачивал тарелку, на которой возвышалась гора белой пены. И о чудо – под перевёрнутой тарелкой висела эта белая гора – не падала и не соскальзывала. Мы знали, что так будет, но каждый раз ждали этого момента.
...Как папа устраивал уют на Шпалерной. Папа очень любил Ленинград и так как был связан с ленинградскими заводами по работе, то часто туда с удовольствием ездил. Обычно он останавливался на Шпалерной, где всегда была свободная комната или по крайней мере койка. Но когда никого из жителей квартиры не стало, все вещи вывезли или передали музеям, квартира стала собственностью города, который первое время не знал, что с ней делать – дом давно нуждался в капитальном ремонте. Каким-то образом у папы оставался комплект ключей от квартиры и он продолжал останавливаться там как настоящий бомж. Приехав в Ленинград в командировку, я зашла на Шпалерную, чтобы посмотреть, как он там живёт. Обосновался он в узенькой комнатке рядом с входом, где всегда был кабинет Евгения Владимировича. Сейчас там стояла суперузенькая койка, столик, трёхногий стул, электроплитка, помятый алюминиевый чайник с ручкой, обмотанной веревочкой, кружка с отколотым кусочком, гранёный стакан, тарелка неизвестного происхождения – в общем то, что уже никто не захотел взять из квартиры. Костюм висел на двери на вешалке, привезённой из Москвы. Не правда ли, звучит это ужасно? И тем не менее, в комнате было очень уютно. Две свежие булочки на бумажной салфетке, классически заточенные карандаши, папка с документами – всё лежало так аккуратно и удобно! Было понятно, что хозяин комнаты чувствует здесь себя очень комфортно. Это передалось папе от его матери - создавать комфорт в любом месте даже временного пребывания.
«Если бы тебе пришлось жить под мостом, ты бы там тоже создал себе уютный уголок», – сказала я то ли с ехидством, то ли с завистью. Папа воспринял это как комплимент.
...Как папа приучал девочек к порядку. Аня и Оля любили заниматься в дедушкином кабинете за его столом. В кабинет никто не заходил «случайно», там было тихо, ничего не отвлекало и сама обстановка призывала к сосредоточенности и серьёзным занятиям. Папа не хотел лишать своих внучек этой возможности, но очень не любил, когда нарушался привычный ему порядок. Поэтому как-то на столе появилось объявление: «Девочки! Я рад, когда вы занимаетесь за моим столом, но старайтесь не вносить поправок в его вид». Так же обстояло дело и с инструментами. В какой-то момент на ящике появилась табличка: «Что нужно берите, но пишите!»
...Как одноклассница приняла папу за старшего брата. Я была в третьем класс. Как-то вечером в дверь позвонили. Папа пошёл открывать. Оказалось, что это моя одноклассница пришла, чтобы взять какую-то книгу. Когда я подошла к двери с этой книгой, она. улыбаясь, сказала: «А я и не знала, что у тебя есть старший брат!» Я объяснили, что это папа, а не брат. Она сначала не поверила, не знала что папы могут быть такими молодыми и симпатичными. А я почему-то была очень горда, хотя моей заслуги в этом не было.
...Как папа давал деньги в долг. Папа не любил занимать деньги и, по-моему, никогда этого не делал. Но у него нередко просили в долг небольшую сумму, а так как у него всегда был некоторый
«неприкосновенный запас», то почти всегда он давал эту сумму. При этом он помнил правило дедушки Жени: «давать в долг можно столько, сколько можешь себе позволить потерять». Как-то у него попросил небольшую сумму в долг один молодой пианист – они зарабатывали не очень много. Папа с удовольствием дал ему требуемую сумму, а тот вовремя эту сумму вернул. Через некоторое время юноша просьбу повторил, но отдал с опозданием. Так повторялось несколько раз и срок возврата всё больше и больше задерживался, хотя этот срок называл сам юноша. В какой-то раз папа ему одолжил необходимую сумму, но подумал, что делает это в последний раз – уж слишком хлопотливое получается занятие. Как и следовало ожидать, денег юноша не вернул. Папа конечно огорчился, но сформулировал для себя правило: «если считаешь, что что-то делаешь в последний раз, значит, не стоит этого делать вообще».
...Как папа учил играть в шашки и шахматы. Я никогда не любила игры: когда я выигрывала, мне было жалко противника, который огорчался, а всё время проигрывать тоже было не интересно. Совсем другое дело – играть с папой: когда он выигрывал – это было нормально, ведь он меня учил, когда он проигрывал (играя без какой-нибудь фигуры), он не огорчался, а радовался – значит чему-то я уже научилась.
...Как папа работал в санатории Друскенинкай. Папа рассказывал, что в санатории, несмотря на процедуры, у него оставалось довольно много свободного времени, которое он бы хотел тратить не работу. В комнате работать было неудобно, поскольку его сосед, хоть и приятный человек, был очень разговорчивым. Вскоре он нашёл подходящее место для роботы – соседнее почтовое отделение, в котором почти всегда было пусто, стояли два стола и несколько стульев, а служащая не возражала против такого соседства.
Аня Лукьянова вспоминает
Если рассказывать о Де подряд, то нужно рассказать всю мою жизнь до 30 лет, поскольку он был и остается одним из самых важных людей в моей жизни.
Объятия в нашей семье не были приняты: Де считал, что детей и младенцев можно целовать только в пяточку, в крайнем случае в макушку. Но воспоминания о детстве кажутся бесконечно счастливыми и теплыми. Что же я помню, вот так, навскидку? Как ни странно, запах. От дедушки пахло стружкой, клеем, олифой. Когда Де уже не было, я ходила общаться с ним именно в мастерскую, где еще сохранялся этот запах. Мастерская была для меня таинственным и волшебным местом. Страшный станок с циркулярной пилой и рубанком, узкий не струганный верстак с тисками и множеством инструментов, с отполированными от работы ручками, деревянные и жестяные коробочки и баночки со всякой всячиной: крючочками, винтиками и болтиками по размерам, маленькие и большие гвозди, колесики, шайбочки, сложенная из фольги малюсенькая ванночка с застывшей эпоксидкой , карандаши и линейки и, о восторг моей души, коробочка со сдвижной крышкой и множеством отделений, с непереводимым названием «KNIPFE», где лежали миниатюрные детальки от чего-нибудь сломанного, разобранного и ждущего своего часа. В мастерскую мы с сестрой ходили «мастерить». По-моему пилить, забивать и выдирать гвозди я умею с раннего детства. Сколько было сделано уродливых корабликов из обрезков досок и здоровенных гвоздей! Де никогда не настаивал на определенной модели корабля, он спрашивал: «Что ты хочешь получить?» и предлагал варианты. Говорил: «Советов не даю – мысли высказываю». Картинка перед глазами: моя голова не намного выше уровня верстака и я вижу дедушкины руки. Тонкие, сухие потрескавшиеся пальцы одной держат небольшой гвоздик, а в другой молоток аккуратно и неторопливо забивает его на нужное место, тут же находится проволочка для ограждения «палубы», веревочка для парусов и рождается самый лучший кораблик, вызывая мой восторг.
Стружками и опилками всегда был засыпан почти весь пол мастерской. Стружки кудрявые колючие и пахнут смолой, а опилки мягкие и сыпучие, и хочется посидеть в них, перебирая руками. Опилки пахнут пылью и сыростью, и в них может затеряться упавший гвоздик, так что играть с ними мне не разрешали. Бабушка все мечтала убраться в мастерской, и когда мы стали постарше, была придумана повинность: мы делали «бомбочки»»:из газеты сворачивался кулек и нужно было забить его стружками и опилками плотненько, чтобы он стал похож на бочёночек. Использовали эти бомбочки для растопки котла отопления. А дедушка радовался и говорил: «Какой же это мусор, раз можно вскипятить полчайника воды!»
Я всегда очень гордилась тем, что у нас на участке было множество всяких диковинных новшеств. В МВТУ или где-то на заводах дедушке вытачивали или собирали приспособления для дачи. У нас был самый первый насос для воды из скважины. Я помню, как дедушка и отец без конца поднимали и опускали железные трубы, делали нарезку резьбы, прокладывая паклю, накручивали муфты. А сам насос похожий на нефтяную вышку качал воду в огромный железный бак, стоявший на высоте трёх метров на спроектированной дедушкой деревянной конструкции. Весь поселок знал, когда мы качали воду! Все механизмы того времени были исключительно шумные. Рядом с работающим насосом невозможно было разговаривать. Нам нравилось кричать и перекрикивать его, глядя как, брызгая во все стороны, вода поднимается из колодца и водопадом заполняет бак. К нам приходили соседи с ведрами за водой, заслышав лязг и грохот нашего насоса. Дедушка брал ключ, переключал воду на кран, и она с большим напором и с грохотом наполняла ведра. Важно было вовремя поменять ведра и не подставить голову под железное коромысло, качавшее воду. Еще у нас был первый в поселке водопровод , по которому вода из бака текла в дом и в душ. Мы мыли посуду под краном с горячей водой, когда наши соседи выносили ведра и тазики ….
Де очень уважал законы физики и любил наглядно их демонстрировать. Он часто цитировал Архимеда: «Дайте мне точку опоры и я переверну мир». Поскольку мужчины на даче появлялись редко, а выполнять все работы в одиночку просто невозможно, Де приходилось привлекать нас с сестрой. Утром за завтраком он говорил:
«Аня и Оля, мне сегодня понадобится ваша помощь на пять (десять, пятнадцать минут)»… А когда время приходило, фраза была: «Я все подготовил, нужно только подержать» . И правда, отверстия на досках были размечены, кисточка уже торчала из банки с олифой, шурупчики или гвозди лежали к коробочке, а для монтажа чего угодно уже были подготовлены приспособления: рычаги, блоки, упоры… Де всегда сначала объяснял принцип действия каждого приспособления и задачу каждого участника. Так втроем мы меняли столбики фундамента под душем, выдирали пни и валили деревья. С тех пор меня не покидает ощ ущение, что нет ничего невозможного: необходимо только правильно подобрать инструменты, найти нужной длины рычаги, достаточно прочный упор и позвать ребенка, чтобы в нужный момент он подержал в точно указанном месте…
Мои московские воспоминания о бабушке и дедушке начинаются гораздо раньше. С двери в бабушкину комнату. Она была не сплошь деревянная, как все двери в квартире, а со стеклом, видимо, для лучшей освещённости длинного коридора. Стекло было непрозрачным, и только в одном месте краска на нем была процарапана – как раз на уровне наших глаз и создавалось узкое окошечко в мир, куда нас не пускали. В эту щелочку мы смотрели, когда в бабушкиной комнате наряжали елку до потолка, когда к бабушке приходили важные врачи с саквояжами, когда к дедушке приходили сослуживцы или студенты. В дедушкину комнату мы попадали очень редко – он всегда работал. В комнате всегда царил полумрак и лишь на огромном столе, загроможденном стопками бумаг и папок, горела лампа под бумажным абажуром. Он сидел за столом, както сжавшись, скрючившись и низко склоняясь к бумагам. Его очки в толстой темной оправе делали его старше и суровее. Нужно было стоять и молча ждать, пока Де закончит писать. Потом он поднимал голову, клал ручку, поворачивался, опирался на подлокотники, сплетал пальцы и улыбался. Я всегда, даже когда была маленькая, поражалась как преображалось его лицо, когда он улыбался. Его мальчишеская улыбка делала его сразу моложе и доступнее. Он становился сразу добрым и все понимающим Де, можно было начинать спрашивать или рассказывать, или просить.
Каждый предмет в его комнате помню и сейчас. Какие разные вещи были в комнате у бабушки и дедушки! Большой темный и блестящий шкаф для одежды у Де. В нем висела не только вся его одежда, но на полках лежали какие-то папки, а на дне в уголке пряталась «авоська» с конфетами «Белочка», которые я таскала, когда удавалось прошмыгнуть в дедушкину комнату под каким-нибудь предлогом в его отсутствие. Самым частым предлогом был поиск карандашей или книги – почитать. У бабушки шкаф был светлый, желтый с двумя дверцами и пахло в нем лекарствами, розовой водой и жидкостью для укладки (как она называлась?). На полке рядом с коробками лекарств стояла коробка с алюминиевыми бигуди и прямоугольная жестяная коробка с крышкой . На крышке на черном фоне были нарисованы ужасно красивые розы, а в коробке хранились пастила и зефир, которые я тоже таскала в удачные моменты жизни.
Большой дедушкин диван, обитый синим бархатом и со вставками из шерстяного ковра. Этот ковер был ужасно колючим. Он кололся даже через хлопковые колготки, спасал только вельветовый сарафан. По какому случаю и кому пришла идея, что дедушка будет мне читать старинные книги про маленьких человечков, которых Носов потом превратил в Незнайку и его друзей? Наверное, в это время болела Алеша. Я приходила к дедушке, мучительно понимая, что буду сидеть на колючем диване и слушать про приключения маленьких человечков, где Знайка был главным спасителем и изобретателем и очень напоминал мне самого дедушку, а Незнайка был совершенно второстепенным персонажем. Истории были героическими, но лишенными того детского юмора, за который потом и ценили Незнайку и его друзей. Тогда же Де научил меня читать старинные книги с ятями. Когда в школе проходили «Недоросля», Фонвизин в домашней библиотеке нашелся только 1830 года издания, с которым я и ходила на литературу, поразив воображение как одноклассников, так и Серафимы Лазаревны…. Сколько связано с этим диваном! И задачи по физике, и любовь к раннему Маяковскому (считалось, что Де любит поэзию и все поэты стояли у него в комнате) и экзамены в 8 классе, когда в квартире шел ремонт, а меня посадили заниматься в комнату к Де и туда же «сослали» собрание сочинений Джека Лондона, которое я и прочитала, вместо подготовки к экзамену по русскому языку, и просто девчачие страдания все видел этот диван. Я не смогла с ним расстаться и храню колючие ковровые вставки, хотя совершенно не знаю для чего…
Алеша в детстве часто болела. И иногда вследствие этого на глазу у нее появлялся «ячмень». Почему-то считалось, что если поводить над ячменём золотым кольцом, то оно «оттягивает» воспаление. Самое золотое кольцо было у Де. Когда ячмень вскакивал, Алеша приходила к дедушке. Он выдвигал ящик стола, доставал черный матерчатый (бархатный?) мешочек и вынимал Золотое Кольцо. Украшений в нашем доме было не много. Тем более золота. Это кольцо казалось мне чем -то невообразимо драгоценным. Не знаю какое оно было на самом деле, но мне казалось розовым и сверкающим. Я ужасно завидовала сестре, когда Де водил над веком кольцом. Так как ячменя у меня ни разу не было, это волшебное действие так и осталось мне недоступным.
Оля Лукьянова вспоминает
С дедушкой я прожила всю свою жизнь с моего рождения до его
смерти. В детстве я часто слушала его рассказы, поскольку я приходила из школы, а он из Училища и мы вместе вдвоем обедали. Конечно, я мало что помню, осталось в основном ощ ущение. Например, он практически всегда ходил дома в рубашке и галстуке с булавкой. Всегда ел суп из глубокой тарелки, под которой стояла мелкая, наливал кипяток в стакан. в который ставил серебряную ложку, чтобы стакан не лопнул, всегда у него лежала салфетка в серебряном кольце рядом с тарелкой, салфетку он заправлял в ворот рубашки, чтобы не испачкать её едой. Он делал бутерброды крошечного размера, чтобы не откусывать хлеб. Хлеб он очень любил и ел всегда, с любой едой: с супом, с макаронами, с кашей, с тортом, снимая крем и намазывая его на хлеб (делая дополнительное пирожное, как он говорил). Утверждал, что из хлеба надо сделать фундамент, а потом уже есть вкусную еду, чтобы не съесть её слишком много. Меня это возмущало. Но мне кажется, что он лукавил, он любил хлеб, и получал от него удовольствие. Ещё он любил черничный или вишневый суп – компот с лапшой и сметаной. Мне в детстве казалось, что он портит три отдельно вкусных продукта. Любил манную кашу, сыр и красную икру. Ел он медленно и с большим аппетитом.
Рассказывал такую историю. В перерыве между занятиями в МВТУ он пошёл обедать, взял манной каши, бутерброд с сыром и чай. Напротив него сел обедать его студент, который ел полный обед. По окончании обеда студент сказал, что Всеволод Евгеньевич так аппетитно ест, что ему тоже захотелось манной каши. Взял он её или нет, история умалчивает. О его любви к манной каше свидетельствует и тот факт, что в девяностые годы, когда мы с детьми на лето уезжали на дачу, а дедушка оставался в Москве один, он брал кастрюльку, шел в соседнее кафе и покупал себе полную кастрюлю манной каши. Приносил ее домой, ел каждое утро всю рабочую неделю и был очень доволен.
Еще из ощущений – это воспоминание о его кабинете. Этот кабинет достался ему от отца, но прадеда я не знала, так что для меня все это связано с дедушкой Севой. В детстве в кабинет мы просто так не входили, а только если очень нужно и с разрешения взрослых. Я ходила туда, чтобы лечить ячмени, которыми страдают все девочки нашего семейства в детстве. Нужно было постучаться, получить ответ, и тогда можно было войти. В кабинете всегда был полумрак и освещённый стол. Дедушка вынимал из синей старой папки сверток, разворачивал и доставал золотое обручальное кольцо Евгения Владимировича, дул на него, три раза проводил над глазом, практически не касаясь его, дул на него еще раз и убирал кольцо. Как ни странно, через пару дней таких манипуляций, ячмень проходил.
Иногда по вечерам он нам читал старые книги про путешествия Мурзилки и других маленьких человечков, которые сам читал в детстве и очень любил. Читал он нам всегда у себя в кабинете. Мы сидели на диване, обитом тёмно-синей материей – красивой, но очень колючей. Сидеть было неприятно, но мы ни разу не пожаловались – слишком любили, когда он нам читал.
Когда мы подросли, то стали пробираться к нему в кабинет тайно днём, когда он был на работе, и таскали конфеты из пакета, который висел в авоське между балконными дверьми. Сейчас мне кажется, что он знал, что мы таскаем конфеты, и вешал их отчасти для нас. Еще мы таскали мелочь у него из карманов пальто или плаща, которые висели в прихожей. Пальто и плащ были длинные, карманы глубокие, а мелочи много. Об этом он тоже, скорее всего, знал, но никому не говорил и нам не запрещал.
Еще с дедушкой связано слово «кукла», так он ласково называл бестолковых нас. Прибегаешь к нему и что-то начинаешь быстро говорить (а он уже неважно слышал), и уже знаешь, какая будет его реакция: «Цыц, кукла, не тарахти». У него это получалось так ласково, но твердо, что я сразу затихала и начинала говорить все по порядку.
На даче я много ему помогала, поскольку была под рукой, да и нравилось мне его слушать. Сколько мы с ним перепилили дров, сколько починили заборов (я держала кувалду, чтобы слега не вибрировала). Благодаря ему я очень рано узнала, как менять прокладку в смесителе, как положить рубероид на крышу, как, пользуясь полиспастом, можно поднять тяжелые предметы на второй этаж или вытащить яблоню. Ему тоже нравилось со мной работать, я молчала, не торопилась и с удовольствием слушала, но, честно говоря, слушала я его в пол уха.
Больше всего он любил работать один, поскольку работал медленно и любил подумать, прежде чем что-то сделать. Верхом его мастерства была срубленная елка. У нас на участке около внешнего забора и столба с электричеством стояла старая огромная ель. Почему-то ее надо было срубить. Это все происходило в девяностые годы, когда денег было мало, а дедушка уже ходил на костылях, поскольку одна нога у него плохо работала. Мы сидели дома на даче и не знали, что он валит эту елку. Когда мы вышли гулять с детьми, елка была срублена и кусками уложена рядом с высоким пнем, оставленным вместо столба для забора. Спускал он ветки и куски ствола с помощью верёвок, но как он это сделал один с огромной елью и неработающей ногой, я не знаю.
Вспоминаются некоторые истории, которые он рассказывал мне за обедом. Зашла речь о том, сколько можно выпить и не захмелеть. Он сказал, что однажды ехал в поезде в купе и на спор выпил стакан спирта залпом и остался совершенно трезвым. Наверное, очень сильно собрался. Еще учил меня просыпаться без будильника. Надо было очень четко представить перед сном, во сколько надо проснуться. Попробовала, действительно получается; иногда, когда надо рано встать, я этим пользуюсь.
Рассказывал, что, когда он пришел молодым специалистом в ЦИАМ, ему поручили руководить мастерскими, которые находились на первом этаже, а лаборатория находилась выше. Попасть из лаборатории в мастерские можно было на лифте. И вот он первый раз приходит в мастерские в качестве начальника, чтобы дать какое-то задание, и обращается к рабочим, а они его не замечают, не обращают внимания. Он поднимается в лабораторию и жалуется старшим товарищам, что не получается дать задание. Тогда кто-то спрашивает, а как он с рабочими говорил. Дедушка начинает произносить какие-то слова, над ним смеются и объясняют, что надото с матерком. Дедушка снова спускается в мастерские и, перемежая свою речь разными нецензурными словами, начинает снова объяснять задание. Рабочие оживляются и со словами: «Ну так бы и говорил, Евгенич», – начинают выполнять работу. С тех пор он так и работал: спускался на первый этаж и общался с рабочими на понятным им языке, поднимался в лабораторию на лифте и общался совсем по-другому. Кстати надо сказать, что теплые отношения с рабочими у него остались на всю жизнь. Когда домой или для дачи надо было выточить или сварить какую-нибудь деталь, ему это делали всегда.
Забавная история произошла с ним уже после болезни, в девяностые годы. Дедушка ездил на дачу на электричке с Ярославского вокзала. Даже когда передвигался на костылях, любил это делать один, чтобы идти в своем темпе и ни от кого не зависеть. Однажды он пришел на поезд перед самым отходом, поезд был забит, и ему пришлось стоять. Несмотря на костыли уступать место ему никто не собирался, хотя в купе перед ним сидели достаточно молодые парни. Дедушка не очень хорошо видел, и ему показалось, что там стоит сумка и сидят всего два человека. Тогда он возмутился в душе, присел на краешек скамейки, уперся костылем в соседнюю скамейку и, подвинув телом сидящих, сел на крайнее место. Никто ему ничего не сказал. Каков же был его ужас, когда вставая на станции Радонеж, он увидел, что на скамейке сидело кроме него еще трое. Но какой же он был сильный духом, ведь никто ничего не сказал и не возразил.
Еще одна история приключилась уже со мной, когда я делала диплом в Университете. Мне понадобились какие-то статьи, которые находились в журналах в Ленинской библиотеке, а дедушка туда ходил часто. Тогда он вызвался меня туда проводить и всё там показать. Я тогда была очень молодая, с короткой стрижкой, носила джинсы, бегала с рюкзачком,. А дедушка одевался, на мой взгляд, очень плохо… Ходил он в болоньевом плаще, у которого порвался рукав, и дедушка его сам через край зашил. Еще были серые брюки, карманы которых латали в соседнем ателье, старые рубашки, у которых в том же ателье был поставлен новый воротник. И завершал всё это старый зеленый рюкзак, с которым он ездил на дачу. Рюкзак тоже был десять раз заштопан, но дедушке он был удобен, поскольку позволял переносить вещи и иметь свободные руки. Мы с мамой переживали, что дедушка отказывается надевать новые вещи. Нам казалось, что вся кафедра должна нас осуждать – он нас кормит, а мы не можем купить ему приличный костюм. Дедушка, чтобы успокоить нас, соглашался получить на какой-нибудь праздник новую рубашку или джемпер, говорил спасибо, складывал в шкаф и продолжал ходить в старых вещах, штопая и перештопывая их в ателье у знакомой хромой мастерицы. Только потом я поняла, что он не любил новые вещи еще и потому, что они были жесткие первое время, а у него была очень сухая и нежная кожа, ему все натирало, он не хотел приспосабливаться, привыкать к новому, ему было жалко сил и времени на это.
Возвращаясь к нашему походу в Ленинку, надо сказать. что мне было очень неловко идти с дедушкой рядом. Тогда в Москве начали появляться бомжи. Многие из них были вполне приличного, даже интеллигентного вида, еще не спившиеся, но потерявшие жилье или работу. И мне казалось, что дедушка выглядит примерно так. Мы шли медленно от метро, он сердился на меня, что я тороплюсь, а я на то, что мне неудобно идти рядом с ним. Но каково же было мое удивление, когда из библиотеки выбежала какая-то служительница и открыла перед дедушкой дверь, не обратив, конечно, никакого внимания на меня. Ему помогли снять плащ и, очень мило беседуя, проводили в профессорский зал, на меня по-прежнему внимания не обращая. Разумеется, я оформила читательский билет, сделала все свои дела, но всё время удивлялась, что с дедушкой многие здоровались и очень уважительно разговаривали. Это был весьма полезный для меня урок. Я и так, конечно, знала, что не всегда «по одёжке встречают», но реально столкнулась с этим впервые.
Дедушка был удивительно ответственным человеком, при этом он брался за любые дела, которые считал важными. Для него не существовало слишком мелких, недостойных его дел. Однажды нам с сестрой решили заменить детские кресла-кровати на взрослые диванчики. Чтобы их купить в то время, надо было с утра дежурить у магазина, чтобы быть в первых рядах покупателей и получить талоны на дефицитную мебель. Машины у нас не было, поэтому дедушка, который решил, что это действительно нужно, взял складной стульчик, фонарик, термос, бутерброды, и какие-то бумаги по работе. Сел на последний поезд метро, пришел к дверям магазина поздно ночью, устроился поудобнее и проработал всю ночь до утра. Конечно, он был первый, получил заветные талоны, все оформил, поехал домой завтракать, а потом на работу. Для него это не было чем-то особенным или героическим: у него было дело, и он его сделал.
Когда я еще была маленькой, у нас был только довольно старый черно-белый телевизор. В семье известна моя просьба, которая стала крылатым выражением: «Дедушка, если ты увидишь цветной телевизор без очереди и недорого, то купи его, пожалуйста». Все посмеялись, а ведь дедушка его купил, и я не думаю, что он был «без очереди и недорого».
Когда дедушка имел уже все звания и был инвалидом второй группы мы переехали на другую квартиру. В это же время он вернулся преподавать в МВТУ. «Добрые» женщины в учебной части дали ему нулевую пару, которая начиналась в семь утра. Конечно, так рано просыпались и успевали на нулевую пару совсем не все студенты, но дедушка всегда исправно готовился к лекциям интересного для него нового курса, который он придумал, пока был в больнице (свои старые курсы он все, конечно, раздал). На эти пары ему надо было выходить из дома очень рано и бежать на костылях на остановку трамвая, что было трудно зимой в темноте и в метель. Ступеньки из нашего подъезда очень крутые, а зимой еще и скользкие, дворники их чистили плохо. Дедушка сделал два больших и один маленький скребок, и каждый вечер мы втроем (дедушка, Ваня и я) выходили чистить ступеньки. Жители подъезда этого не поняли, решили, что мы подрабатываем дворниками, и указывали нам, где еще надо почистить. Им и в голову не приходило, что перед ними не очень здоровый заслуженный деятель науки РФ – наверняка единственный в доме. Может, это его смешило, а может и задевало, но вида он не показывал.
Еще дедушка взял на себя организацию нашего нового очень неорганизованного и недоброжелательного подъезда. Квартиры тогда в большинстве были коммунальные, люди бедные, пожилые и обозленные, а время было тяжелое и в районе вокзалов появилось огромное количество бомжей. Иногда утром невозможно было открыть дверь квартиры, так как снаружи привалился спящий бомж. Ваня стал бояться выходить утром в садик. Тогда дедушка провел собрание, нашел фирму (Интернета тогда не было), собрал деньги, добился, чтобы Управа поставила нам две железные двери, и установил домофон с улицы. Как нас ругали в подъезде, сколько раз ломали домофон! Теперь жители этого не помнят, а на нас сыпались все эти проблемы. Недостающие средства дедушка доплачивал из своего кармана. А все были уверены (об этом говорили), что за организационную работу он получает определённый процент собранных денег. И ни разу никто не сказал ему спасибо. Вероятно, этого он и не ждал, просто как всегда делал то, что считал нужным.
Очень своеобразное у него было отношение к женщинам. Судя по всему, он их любил, но мало кого из них уважал. Рассказывал, что когда собирался жениться, то его мама была сильно против бабушки Оли. Тогда он сказал маме, что, если она не хочет потерять сына, то ей придётся смириться с его выбором. Ольга Ивановнастаршая спросила тогда, кто же для него важнее – жена или мать. И получила соответствующий ответ: «Я женился, и теперь для меня главная женщина – это жена». После этого Ольга Ивановна старшая долго с ним не разговаривала, а потом поняла, что это бесполезно, и смирилась. Насколько он был счастлив в браке, мне судить сложно. Когда я появилась на свет и стала обращать внимание на происходящее вокруг меня, я видела, что бабушка его часто раздражала, хотя ни одного скандала никогда не было, даже разговоров на повышенных тонах я не слышала, но и особой нежности тоже не было. У них была семья, дети, внуки и масса проблем, которые они решали вместе. Он никогда не произносил избитую фразу, что «хорошее дело браком не назовут». Он говорил, что брак – это защита детства и материнства, что если мать и дитя защищены, остальное уже не имеет значения.
Дедушка обладал еще одним даром – он умел слушать женщин. Только с возрастом я узнала, что это умеют совершенно не все мужчины, а только некоторые. А выросла я на том, что дедушка меня всегда выслушает, никогда не прервет, никогда не осудит, что бы я ни говорила, а потом выскажет свои соображения по этому поводу (тоже характерная для дедушки фраза). И каждый раз получалось, что эти соображения очень совпадают с тем, что я хотела услышать, только в более чёткой и обоснованной форме. Наверное поэтому его так любили все женщины. Когда он был уже на костылях, к нему всё равно приходили длинноногие студентки и аспирантки и подолгу у него сидели, звонили ему по телефону и спрашивали советы совсем не всегда по темам научных работ, а по поводу своих жизненных ситуаций. Он всех выслушивал, а потом позволял себе порассуждать на эти темы, тем самым поддерживая и подбадривая собеседниц. Ведь женщины обычно знают, что им делать, просто хотят, чтобы их кто-нибудь выслушал, и дальше бегут вперед. И как часто, когда его не стало, мы с мамой говорили друг другу, что нам не хватает дедушки, некуда пойти и посоветоваться.
Дедушка всегда был готов помочь нам с физикой, если мы приходили, но, естественно, должен был сначала разобраться в задаче, а мы сердились, что он всё так медленно делает. Когда я училась в Университете, он писал мне тушью плакаты на защиту диплома, поэтому плакаты у меня были самые красивые. Когда Анёчка захотела учиться пению и ей нашли преподавателя, дедушка взялся оплачивать занятия. Как-то вечером я мыла посуду, а он вытирал (он вообще любил вытирать посуду, а мыть не любил) он начал уговаривать меня заниматься английским с преподавателем, а он бы его оплачивал, чтобы мне тоже чем-нибудь заниматься. Я сделала умный вид и сказала, что мне этого не надо, все равно я за границу никогда не поеду. Он не стал меня уговаривать. Но сколько раз в жизни я об этом жалела и вспоминала о его предложении! Дедушка вообще никогда не уговаривал, он только предлагал. А еще рассказывал, что Ольга Ивановна-старшая часто повторяла, что «предлагают только один раз», а он утверждал, что если что-то твоё, то тебе предложат ещё и ещё раз, и не надо бояться что-то пропустить.
А ещё у нас была собака Бася. Дедушка не любил животных, как он говорил «не любил в два слова», то есть не испытывал к ним нежных чувств. От них много грязи, они требуют заботы и времени и ещё «никогда не знаешь, чего от них ожидать». Но появилась Бася и её полюбили все. Дедушка её никогда не гладил, никогда с ней не гулял, не мыл, не кормил и не лечил. Басе не разрешалось напрыгивать на дедушку, когда он возвращался с работы (он ходил в темных костюмах, а её шерсть оставалась на них рыжими клоками). Но она чувствовала в нем хозяина дома, и когда он приходил, садилась перед ним, скулила и безумно виляла хвостом, так что казалось, что он сейчас оторвётся. Он ей говорил «хорошая собака, хорошая» и уходил к себе. Но был случай, когда дедушка возился с Басей. У нас в доме произошел пожар – горел лифт. Пожарные первым делом разбили все окна в подъезде, хотя был январь, всё затушили и уехали. Когда пришло время гулять с собакой, ей завязали лапы полиэтиленовыми мешками и вывели на площадку, но она испугалась запахов и битого стекла на полу. Тогда дедушка взял её на руки и понёс вниз, а потом обратно наверх на шестой этаж. Так продолжалось несколько дней, пока подъезд не убрали.
Вот несколько фраз, не им придуманных. которые он часто говорил в соответствующих ситуациях, и они запомнились: «Расстраивается больше тот, кто расстраивается раньше времени». «Пьяный проспится, дурак – никогда». «Смотри, куда идёшь, думай о том, что делаешь». Любил рассказывать анекдот, как НИИ взял обязательство научиться делать из навоза сливочное масло, и прислал отчёт за первый год: «Успехи достигнуты: уже мажется».
Дедушка часто сокрушался, что с появлением компьютеров, студенты перестали понимать, как они делают расчёты. Помню случай, когда дедушка пришел домой сильно огорчённый. Спрашиваю за обедом, что случилось. Он рассказал, что пришел к нему студент, принес курсовую, а в ней написано, что КПД двигателя сто десять процентов. Как же так, говорит дедушка, ведь КПД должен быть меньше ста процентов, вы же рассчитываете реальный двигатель.
«Но это компьютер так посчитал», – отвечает студент и ни минуты не сомневается в правильности своего ответа. Отсутствие сомнения, показывающее полное непонимание вопроса студентом, даже не абитуриентом, очень расстраивало дедушку.
Сам он всегда проверял все расчёты с помощью логарифмической линейки. Я училась в школе, когда уже были карманные счетные машинки и всем давали таблицы Брадиса. Как пользоваться логарифмической линейкой в школе объясняли, да и дедушка показывал, но я, как, вероятно, и все мои одноклассники, пропустила эту информацию мимо ушей. А жаль.
Когда он был еще вполне в силах, но уже лежал и на работу не ходил, мама как-то рассказала, что видела неплохие и недорогие дубленки, а у меня совсем не было приличной зимней одежды. Дедушка загорелся идеей подарить мне дублёнку. Заставил взять деньги у него из стола и отправил нас с мамой за покупками. Мы купили дублёнку, она мне очень шла. Когда мы вернулись домой, дедушка попросил показать ему обновку, которая ему очень понравилось, и он был доволен. А я в этой дублёнке проходила ещё лет пятнадцать, пока не протерлась кожа у карманов. Он даже больной баловал нас с мамой.
Однажды, перед самым уходом, дедушка вдруг проснулся и закричал мне: «Алеша, Алеша открывай скорее дверь, там звонят, за мной Владимир Васильевич пришел». Я сказала, что там нет никого, открыла дверь, и действительно там никого не было.. Дедушка махнул рукой и закрыл глаза: «Опоздали, он уже ушел, а ведь он за мной приходил». Я тогда не поняла, что он решил, что за ним приходил Владимир Васильевич Уваров, это мне потом объяснила мама. Сознавал ли он, что умирает или нет, я не знаю. Больше он толком не разговаривал и в себя не приходил.
Светлана Голубева вспоминает
Всеволод Евгеньевич – мой дядя Сева... Самые добрые, самые яркие воспоминания о нём связаны с детским отдыхом на даче. Время было хорошее, лето, каникулы! И хотя мы – мой двоюродный брат Юра и моя двоюродная сестра Галя – постоянно ныли, что нам скучно, теперь я понимаю, что наш отдых был организован правильно. Мы, конечно, повторяли школьные предметы, но много гуляли, играли в спортивные игры, много читали. Взрослые нами занимались и много времени проводили вместе с нами.
Дядю Севу я помню высоким, красивым, с румянцем на щеках, пшеничными волосами и доброй ироничной улыбкой. Он никогда не кричал при разговоре, внимательно смотрел в глаза собеседнику. А уж когда общался с детьми – много улыбался, и если и делал замечание, то без занудства, коротко и по делу.
Дядя Сева был очень спортивным, ловким, с быстрой, лёгкой походкой. Мы играли с ним в волейбол, в настольный теннис, довольно далеко ездили на велосипедах. А уж как мы все любили походы за грибами! Взрослые вставали рано, делали бутерброды, собирали корзины и часов в 6-7 мы большой компанией отправлялись в путешествие. Путь лежал далёкий – за деревню Глебово, а там мы уже разбредались по лесу. Дядя Сева обычно надевал видавшую виды тюбетейку, брал специально изготовленную «грибную» палку (мы тоже делали себе похожие палки), большую корзину и... очень успешно собирал грибы, хотя было известно, что он даже в очках очень плохо видит. Но самым удачливым грибником у нас была Таня – моя старшая двоюродная сестра – дочь дяди Севы. У неё был просто какой-то особый «нюх» на грибы.
На даче дядя Сева построил настоящ ую столярную мастерскую, где делались разные полезные вещи и даже дачная мебель. В этой мастерской стоял приятный запах дерева, смолы, было много дощечек, фанеры, разных деревянных брусочков, кудрявых душистых стружек и множество столярных инструментов. Нас тянуло туда как магнитом. Дядя Сева разрешал нам тоже что-то делать, показывал, как работать с деревом, учил обращаться с инструментами, и мы с увлечением делали какие-то гладкие разделочные досочки, игрушечную мебель и другие поделки.
А ещё дядя Сева замечательно танцевал и иногда учил нас танцевать вальс, фокстрот и танго. Он двигался очень легко, красиво. Мы, конечно, старались, но спотыкались, путались, наступали на ноги... Зато поняли, как нужно правильно и красиво танцевать.
Вечером по выходным все дачные жители собирались в столовой при свете двух керосиновых ламп и играли в карты – в «кинга», в «репетуру», иногда в преферанс. Дядя Сева играл хорошо, но, по-моему, карты не очень любил, в отличие от моего папы, который играл с удовольствием и всегда с шутками.
Дядя Сева всегда был занят делом, даже не отдыхе. На даче он вставал рано, часов в 5-6 утра и работал в своей комнате до завтрака, а после завтрака занимался целый день работами по даче, которым, как известно, конца и края нет. Но тем не менее он с удовольствием .участвовал во всех наших коллективных спортивных и развлекательных мероприятиях.
Вообще мне очень повезло с родными людьми. Все они – и те, кто, к сожалению, ушёл, и те, кто, слава богу, рядом, и те, кто появился на свет гораздо позже – наши посланники в будущее – все они самые замечательные, самые любимые близкие люди.