Они готовы помогать всем и всегда, даже в ущерб самим себе. Почему некоторым из нас так трудно сказать «нет»? Как формируется этот тип поведения? Размышления писателя Николая Крыщука.
Не знаю, почему мне захотелось рассказать о человеке, который не умеет сказать «нет». Время жесткое, на арену давно вышли прагматичные ребята, которые, уж если на что и способны, так это отказать.
Не так просто, однако.
У каждого супермена в кармане платочек для слез, или талисман, или память о малодушной минуте. Не надо на этот счет обольщаться. Но дело еще и в том, что многие преуспевающие сделали свою карьеру как раз на неумении сказать «нет». У меня таких друзей, приятелей, знакомых целый хоровод, могу лепить собирательный образ.
Не умеющий сказать «нет» не обязательно неудачник. Совсем нет. Он не слишком счастлив, может быть. Но у всех для несчастья свои причины. У него — эта.
В школе он учился прилежно, не из любви к знаниям, а потому что пуще всего боялся огорчить родителей. Не столько даже боялся огорчить, но скандал в доме рождал у него тревогу, он чувствовал себя дискомфортно, а душевный комфорт ценил превыше всего. И еще, пожалуй, вот что: ему нравилось нравиться.
А при этом была у него в те годы одна страсть. Ну, допустим, он увлекся историей Месопотамии. Сначала это было делом случайного любопытства. Попалась книжица, там речь шла о каких-то чернильных орехах и финиковых пальмах. По страницам разгуливали львы, газели и страусы — сказочно грациозные. Потом другая книга, потолще, потом третья.
Но главное: она его любила. А никто до этого нашего героя особенно не любил. Родители не в счет
Перед ним открылся загадочный мир, с которого историки числят вообще начало человечества, потому что шумерская клинопись — первый письменный источник. И сама клинопись — чудо изобретательности. Небосвод, например, зачерченный штрихами, означал «ночь», а также «черный», «темный», «больной», «болезнь». Знак ноги означал «идти», «ходить», «стоять», «приносить».
Постоянные разливы Тигра и Ефрата научили их строить дамбы. Шумеры были блестящими математиками и астрономами. Они авторы древнейшего календаря, рецептурного справочника, библиотечного каталога. Но главное, главное, писали все книги, это, конечно, «Сказание о Гильгамеше».
Я прервусь, чтобы не создавать о себе ложное впечатление знатока Месопотамии. Важно, что страсть ребенка заметили родители и использовали как средство стимулирующее. Сначала все уроки, говорили они, потом Месопотамия. Он не был отличником по природе, которому все науки даются одинаково легко, а потому выполнение домашних заданий заканчивал к ночи, времени на Месопотамию уже не оставалось. Возможно, при другом раскладе из него вышел бы выдающийся ученый. Но Месопотамия осталась областью мечты, а потому и говорить нам не о чем.
Поступил в технический ВУЗ, потому что не мог отказать отцу, который так для него старался, возобновил связи со старыми приятелями. Женился тоже потому, что не мог сказать «нет» своей подруге. Вообще-то она ему нравилась, и никаких угрызений совести он не испытывал. Но главное: она его любила. А никто до этого нашего героя особенно не любил. Родители не в счет. Ну, вот и женился.
Поинженерил до того момента, когда в стране все пошло кувырком. Наш герой, продолжая еще тянуть лямку на падающем производстве, стал слушателем корпоративного семинара по маркетингу. Новая работа подвернулась быстро. Деньги приличные, статус солидный. Интуиция в нем была развита средне, но природного педантизма вполне хватало. А что еще надо? Он подозревал, что давно уже живет не совсем своей жизнью, о Месопотамии вспоминал только в конце застолья, чтобы блеснуть.
Его желания были всегда вторыми, на остаток. Первыми — потребности и желания тех, кто рядом
Жена не то что разлюбила его, но и прежней пылкой нежности уже не испытывала. Вместе они уютно скучали и вместе воспитывали сына. Тот учился посредственно, но собрал однажды из старья собственный компьютер. Башковитый. И дай ему Бог. Отец, помня собственный опыт, не понукал его. Может быть, электроника и есть для сына его Месопотамия.
Героя нашего все считали очень добрым человеком, да таким он, в сущности, и был. Он готов был мчаться на другой конец города, чтобы участвовать в задуманной друзьями перестановке мебели или переезде, добывал лекарства, составлял протекцию. Никто не знал, что часто этот альтруизм вызывал у него самого раздражение, но он не привык отказывать. А имидж безотказного друга и славного малого был ему дорог. На себя времени, правда, почти не оставалось. Но зачем оно ему?
Сказать по правде, он не слишком ценил себя. В этом, может быть, изначально и было дело. Его желания были всегда вторыми, на остаток. Первыми — потребности и желания тех, кто рядом. Так сложилось его поведение, такой была его дорожка в жизни, которая временами казалась ему беличьим колесом.
Нельзя даже сказать, чувствовал ли он себя несчастным, потому что давно привык не слишком в свои чувства углубляться. Пожалуй, правда, что в разговоре он был не слишком изобретателен и остроумен, сведения черпал по большей части из телевизионных передач, но друзья и родные все прощали ему за его безотказность и доброту. Можно сказать, что эти гармоничные отношения он создал и изо всех сил поддерживал работой собственной души.
А Месопотамию все-таки жаль.
Николай Крыщук
