18 мая в прокат выходит «Чужой: Завет» — восьмой фильм франшизы о самом знаменитом пришельце мирового кино. В 1979 году именно он разорвал устоявшиеся отношения между кинематографом и инопланетянами, отказавшись служить прикрытием для решения земных проблем. Василий Степанов попытался разобраться, как ксеноморф Ридли Скотта и Ганса Гигера выбился из канона
Почти сразу после своего выхода в прокат в 1979-м «Чужой» Ридли Скотта привлек внимание ученых. Конечно, не тех, что занимаются изучением далеких планет или прогнозируют, какой будет встреча с внеземной жизнью, и даже не историков кино (фильм и его титульный монстр стали историей чуть позже), а культурологов, антропологов, этологов, психологов и других гуманитариев широкого профиля. Специалисты пытались объяснить публике и самим себе, как устроен фильм. Кто такой Чужой? Чем же на самом деле так страшен его мир? (Конечно, не только тем, что «в космосе никто не услышит твой крик».) В союзники брали Маркса и Фрейда, ссылались на Альтюссера, обращались к критике колониализма и постфеминистской риторике. В какой-то момент за «Чужого» и его сиквелы так серьезно взялись, что сама по себе эта фундаментальность в обстоятельствах анализа поп-культурного феномена начала выглядеть несколько иронично. Обыкновенно схожие научные пояснения можно увидеть в старинных фантастических хоррорах из 1950-х, где в моменты особо острой обывательской прострации перед персонажами и одновременно зрителем обязательно появляется условный профессор (аксессуары по обстоятельствам — белый халат или добротный твидовый пиджак, очки, трубка), который буквально у доски с указкой и мелом поясняет, чего именно ждать от очередного вторжения чужого разума. «Разум», конечно, здесь ключевое слово.
Вера в науку в середине XX века еще была непоколебима. Рационального объяснения можно было удостоить любое явление. Да и пришельцы 1950-х, как сейчас очевидно, вполне могли быть поняты, потому что имели внятные цели и мотивы. Представляли собой достаточно прозрачные метафоры. Чужой мог быть символом притаившегося под личиной благообразного соседа шпиона («Вторжение похитителей тел»), транслировать непознаваемость коммунистического разума («Нечто из другого мира») или, напротив, критиковать паранойю и враждебность к другим («День, когда Земля остановилась» или «Запретная планета»). Инопланетянин для землян всегда был существом предельно социальным (даже если исполнял всего лишь роль домашнего животного, как, например, в «Темной звезде» Джона Карпентера). А значит, к нему были применимы те или иные формы человеческого взаимодействия и общения: его можно было изучать, с ним можно было вести переговоры — или в крайнем случае воевать. Человеческая этика и принципы цивилизации настаивают на контакте и сотрудничестве, стремятся к нему.
Но с «Чужим» Ридли Скотта контакт оказался невозможен, потому что у этой твари не было ни одного мотива или цели, кроме одной: размножение. Особенно трудно было поверить в нереальность контакта в 1970-х, спустя всего несколько лет после «Человека, который упал на Землю» Николаса Роуга и «Близких контактов третьего рода» Стивена Спилберга. Как так не хочет общаться? Желание изучать «Чужого», научный интерес к предмету по обе стороны экрана, в общем, показывает степень обеспокоенности этой принципиальной герметичностью придуманного авторами «Чужого» существа. Если что-то не вполне понятно, человечество задает вопросы. И вслушивается в ожидании ответа. Чужой ответа не дает.
Сам Ридли Скотт настаивал на том, что «Чужой» не несет в себе никакого послания. В этом радикальном отсутствии месседжа и было очевидное отличие фильма от предшественников, ранее препарировавших неземные виды в назидание публике. Раньше фильмы выдавали советы: бойся красных, не бойся красных, береги экологию, будь лучше, тянись к прекрасному.
Феномен Чужого, конечно, влечет, но на экране с идеей его изучения носятся обычно не люди, а корпоративные киборги — в каком-то смысле идеальные представители человеческой породы, лишенные слабостей и пороков своих создателей. «Вы им восхищаетесь»,— выговаривает Эллен Рипли инженеру Бишопу, еще не зная, что тот робот. Бишоп действительно с восторгом высказывается о живучести нового вида и его «чистоте» (важное понятие в мире, скомпрометированном идеями), после чего Чужой разрывает его пополам, наглядно подтверждая невозможность научного подхода и навешивания ярлыков. Раз за разом попытки научного осмысления Чужого по ходу франшизы терпят крах. Можно ли понять то, что невозможно изучать?
Реальные ученые Земли в налаживании контакта с Чужим были куда продуктивней своих экранных собратьев. У них было намного больше времени для наблюдений и сбора информации, на них не лилась кислота из вен монстра, не клацали у уха его двойные челюсти. Фильму Ридли Скотта посвящали специальные номера серьезные издания, а некоторые авторы всерьез пытались осовременить по материалам «Чужого» принципы описания гуманизма. Чем стал человек в мире Чужого? Тут в ход шел не только персонаж-робот Бишоп, но и, например, кот, которого спасала от чудовища Эллен Рипли. Все они формировали «человечность» главной героини от противного: человек — это тот, кто не является роботом, котом или космическим монстром. Оказывалось, что человек — это женщина. Исследователи, анализировавшие фильм с феминистских позиций, называли Чужого phallus dentatus по аналогии с vagina dentata, на полях замечая, что «зубастая вагина» тоже при нем — смотрите, как приветливо раскрываются перед людьми инопланетные яйца. Вообще, гендерная принадлежность Чужого вопрос туманный до чрезвычайности, особенно учитывая способ его размножения. По всему выходило, что в «Чужом» заложено много возможностей прочтения, несмотря на все заверения Ридли Скотта. Но кого именно нашли астронавты «Ностромо» на далеком планетоиде LV-426? Сегодня кажется, что двухметровый монстр был идеальным объектом, который можно наполнить чем угодно (в 1979-м Time Out называл фильм мусорным мешком, в который накидали чего попало), черным квадратом, особенно эффектно смотревшимся на фоне космической бездны. Быть не тем, кем он кажется, Чужому помогает и странная визуальная изменчивость. В каждой новой части франшизы он умудрялся принимать новый вид с сохранением основной функции — не поддаваться никакому взаимодействию, кроме уничтожения. Присвоить и адаптировать Чужого, дать зрителю возможность с ним свыкнуться смогли только девяностые с их культом коммуникации и глобального взаимопроникновения. Сначала, в 1992-м, Дэвид Финчер внедрил зародыша в главную героиню Рипли. А затем за дело взялся Жан-Пьер Жене. Мифология непознаваемого существа была окончательно разрушена, когда Рипли, родившую странный гибрид человека и Чужого, вернули на Землю. «Я и сама здесь чужая» — такой была финальная фраза фильма («Чужой: Воскрешение»). Человек стал равен своему антиподу.
Можно ли вернуть Чужому невинность? Заставить его адаптироваться к новой информационной и кинематографической среде, где мы знаем о фильме так много задолго до выпуска фильма в прокат? Можно ли подарить зрителю возможность бояться темноты или наградить Чужого свойствами (он склонен к метаморфозам), о которых никто из нас не подозревал? Ридли Скотт и сам уже не ответит на этот вопрос. Его «Прометей» неспроста сосредоточился на других инопланетянах из первоисточника 1979 года — «наездниках», но и он не снискал успеха. Во многом потому, что был слишком нагляден: фигура ученого-всезнайки из 1950-х в нем обыгрывалась в полной мере. По своему духу и деталям «Прометей» походил скорее на «Планету бурь» Павла Клушанцева. Что само по себе едва ли плохо, но как-то расходится с мифологией Чужих. В своем новом фильме Ридли Скотт возвращается к «чужим» во всеоружии карго-культа — он вынужден разговаривать с фанатами, которые знают прошлые фильмы серии дословно и покадрово,— и поэтому неизбежно будет повторяться. Но есть вещи, которые повторить нельзя.
