Читать Руссо — это работа; причем дело не в труде понимания, а в том, что постоянно приходится преодолевать себя. В «Эмиле» слишком чувствуется сила, сила особого рода — сила нерассуждающей, недиалектической мысли. Точный и въедливый в критике существующих направлений воспитания, Руссо становится совершенным деспотом, когда дело доходит до его собственной воспитательной системы.
Деспотизм его тоже особого сорта — это деспотизм идеалиста. Не случайно для изложения своих взглядов на воспитание Руссо пришлось создавать Эмиля, идеального воспитанника, существо без свойств и корней; возьмись Руссо толковать о воспитании на примере реального ребенка, тут же дали бы о себе знать все противоречия, проявилась бы та самая человеческая природа, которую Руссо может безопасно идеализировать и восхвалять, поскольку чаще всего не имеет с ней дела.
Если во главу воспитательной доктрины ставится идеальный образ человека, эта доктрина косвенно или прямо становится общественным, политическим манифестом. «Эмиля» оценили по достоинству. Сначала — парламентское расследование, суд, папская анафема и сожженные тиражи. А десятилетия спустя Франсуа Бабеф, один из деятелей Французской революции, крайний сторонник политического и экономического равенства, дал своим детям имена из романа и воспитывал их по «Эмилю».
Сегодня, когда жанр «педагогической утопии» дискредитирован попытками воплотить его в жизнь, эпиграфом к «Эмилю» могли бы быть слова Вольтера: «…есть страниц пятьдесят достойных, чтобы переплести в сафьян».
Что же это за страницы? Это те места в «Эмиле», где Руссо, словно осекшись, отступает от построения воспитательной системы и судит о детстве и воспитании просто и прямо, как взрослый, не утративший связи с детством. И оказывается, что автор «Эмиля» может быть обаятельным и благородным, благородным в мысли. Что самое поразительное — это благородство возникает тогда, когда Руссо говорит о детях как равный о равных, рассуждает о ребенке, а не о воображаемом Эмиле. Наверное, это тоже опосредованный урок, который дает всем нам его педагогика.
Уважайте детство и не торопитесь судить о нем ни в хорошую, ни в дурную сторону. Дайте исключениям обнаружиться, доказать себя, подольше укрепиться, прежде чем принимать по отношению к ним особые методы. Дайте дольше действовать природе, прежде чем возьметесь действовать вместо нее, чтобы не помешать, таким образом, ее работе.
…Природа хочет, чтобы дети были детьми, прежде чем быть взрослыми. Если мы хотим нарушить этот порядок, мы произведем скороспелые плоды, которые не будут иметь ни зрелости, ни вкуса и не замедлят испортиться: у нас получатся юные ученые и старые дети. У детей своя собственная манера видеть, думать и чувствовать, и нет ничего безрассуднее, как желать заменить ее нашей; требовать от ребенка в десять лет рассуждения все равно, что требовать от него пяти футов роста. И действительно, к чему послужил бы ему разум в этом возрасте? Он служит уздою силы, а ребенок не нуждается в этой узде.
Так как из ребенка хотят создать не ребенка, а ученого, то отцы и наставники только и делают, что журят, исправляют, дают выговоры, ласкают, угрожают, обещают, наставляют, приводят резоны. Поступайте лучше этого: будьте рассудительны и не рассуждайте с вашим воспитанником, особенно с целью заставить его согласиться на то, что ему не нравится, ибо вечно приводить таким образом доводы разума в вещах, неприятных для ребенка, — это значит наскучить ему этим разумом и заранее уничтожить к нему доверие в душе, еще не способной понимать его.
Бойтесь всех чувствований, возникающих раньше суждения, умеющего их оценить. Дайте детству созреть в детях.
…Говорят, что в детском именно возрасте, когда скорби менее всего чувствительны, и нужно умножать их, чтобы предохранить от них разумный возраст. Но кто вас уверил, что вы что-нибудь выгадываете теми печалями, которыми вы так щедро его наделяете? И как вы докажете, что дурные склонности, которые вы претендуете искоренить, но порождены в нем гораздо скорее вашими дурно направленными заботами, чем природою? Жалкая предусмотрительность — делать человека несчастным теперь, в надежде — будь она верна или нет — сделать его счастливым потом!
…Кто не видит, что слабость первого возраста так сковывает детей, что было бы жестоко к этому подчинению присоединять еще подчинение нашим приказам, отнимая у них без того ограниченную свободу, которой они так мало могут злоупотреблять и лишение которой столь бесполезно и для них, и для нас?
Если нет зрелища, более достойного смеха, как высокомерный ребенок, то и нет зрелища, более достойного жалости, чем боязливое дитя. С наступлением разумного возраста наступает гражданское подчинение; зачем же нам после этого предупреждать его домашним подчинением? Допустим, чтобы хоть один момент жизни был свободен от ига, которого не налагала на нас природа; предоставим ребенку пользоваться естественной свободой, которая хоть на время удаляет его от пороков, порождаемых рабством.
…Мы одержимы страстью вечно учить детей тому, чему они гораздо лучше научились бы сами, и забывать о том, в чем мы одни могли бы их наставить. Что может быть глупее этого старания научить их ходить, как будто где видано, чтобы кто-нибудь, будучи взрослым, не умел ходить вследствие небрежности кормилицы? Напротив, сколько мы видим людей, которые всю жизнь дурно ходят потому, что их дурно учили ходить!.
…Ложь детей — это дело наставников и что желать научить детей говорить правду значит не что иное, как учить их лгать. …Особенно берегитесь приучать ребенка к пустым формулам вежливости, которые при случае служат ему магическим словом для подчинения себе всего окружающего и для получения в одну минуту чего угодно.
…Как страдание часто составляет необходимость, так и удовольствие иной раз является потребностью. Значит, существует только одно желание у детей, которому никогда не следует угождать: это желание заставлять других повиноваться себе.
…Соглашайтесь исполнить желания ребенка не потому, что он этого требует, а потому, что это ему нужно. Когда он действует, пусть не знает, что это — послушание; когда за него действуют другие, пусть не знает, что это — власть. Пусть он одинаково чувствует свободу как в своих действиях, так и в ваших. Вознаграждайте в нем недостаток силы ровно настолько, насколько это нужно ему, чтобы быть свободным, а не властным; пусть он, принимая ваши услуги с некоторого рода смирением, мечтает о том моменте, когда сумеет обойтись и без них и когда будет иметь честь сам служить себе.
…Бывает излишек суровости, и бывает излишек мягкости: того и другого нужно одинаково избегать. Если вы не обращаете внимания на страдания детей, вы подвергаете опасности их здоровье и жизнь, делаете их несчастными в настоящем; если же вы с излишней заботливостью охраняете их от малейшего страдания, то вы приготовляете им большие бедствия, делаете их изнеженными, чувствительными; вы их выводите из положения людей, к которому они со временем возвратятся помимо вашей воли.
…Вот маленькие шалуны, играющие на снегу: они посинели, окоченели, едва в состоянии шевелить пальцами. От них зависит пойти и обогреться, но они не делают этого; если их принудить к этому, то жестокость принуждения они почувствуют во сто раз сильнее жестокости холода.
…Разве я сделаю ребенка несчастным, подвергая его лишь тем неудобствам, которые он желает сам выносить? Я делаю ему добро в настоящий момент, оставляя его свободным: я делаю ему добро и для будущего, давая ему оружие против зол, которые ему придется переносить.
…Предупреждайте ребенка об ошибках прежде, чем он их сделает; когда он сделал, не упрекайте его — вы этим только подзадорили бы и разожгли его самолюбие. Урок, который возмущает, не идет впрок. Я ничего не знаю глупее фразы: «Ведь я говорил тебе». Лучший способ заставить ребенка помнить, что ему сказано, — это сделать вид, что вы забыли об этом.
…Один только урок нравственности годен для детства и в высшей степени важен для всякого возраста — это не делать никому зла. Самое наставление делать добро, если оно не подчинено этому правилу, опасно, лживо и противоречиво. Кто только не делает добра? Все его делают, и злой не отстает от других: за счет сотни несчастных он делает одного счастливым.
…Чтобы внушить любовь к ближним, заставляют их подавать милостыню, как будто самим не стоит вовсе этим заниматься. Нет, не ребенок должен подавать, а наставник: какую бы ни питал он привязанность к своему воспитаннику, он должен оспаривать у него эту честь, он должен дать ему понять, что в его годы он не достоин еще этого. Милостыня — дело человека, который знает цену того, что дает, и нужду своего ближнего. Ребенок ничего этого не знает, и в пожертвовании нет для него никакой заслуги.
Я предпочел бы, чтобы воспитанник похитил у меня мое право и подавал бы тайком. Такой обман свойствен его возрасту и единственный, который я простил бы ему.
…Научите нашего воспитанника любить всех людей и даже тех, кто их презирает; сделайте так, чтоб он не помещал себя ни в один класс, но чтоб оказывался во всех классах; говорите при нем о роде человеческом с умилением, даже с жалостью, но никогда не отзывайтесь о нем с презрением. Человек, не позорь человека.
Жан Жак Руссо (
Французский философ-просветитель, политический мыслитель, писатель, поэт, драматург, теоретик искусства. Своими сочинениями заложил фундамент радикальной и масштабной реформы педагогики XVIII — XIX вв.
Руссо Жан Жак
