С Александром, фельдшером «Скорой помощи», встречаемся у входа в городскую больницу. Время завтрака: санитарки втаскивают на крыльцо желтые эмалированные ведра, обсуждая меню. Спрашиваю: неужели в этих ведрах действительно еда для людей? «Да это нормально, — пожимает плечами фельдшер. — Я как-то загремел в инфекционку. Утром заходит к нам в палату бабуля с тележкой и двумя такими ведрами, спрашивает громко: «Ты поносник или желтушник? Тебе из какого черпать?»
Александр признается, что самому оказаться в роли пациента «ужасно». Особенно потому, что медик, в отличие от обычного больного, без иллюзий оценивает состояние системы здравоохранения, от которой зависит его выздоровление или гибель: «Ну например: лежит в стационаре мужчина, аневризма брюшной аорты. Ему обрушивают давление, чтобы сосуд не лопнул, и ждут, пока принесут деньги, потому что для операции нужен протез, а его нет».
Никишин пришел на интервью сразу после смены. За сутки было 16 адресов, как говорит фельдшер, «это средненький показатель». «Инсульт, смерть, роды. Я в прошлом году первый и, надеюсь, последний раз на дому принимал. Женщина-алкоголичка не знала, что беременна, вызвала «Скорую» из-за сильных болей в животе. Когда я зашел на адрес, отошли воды. Роды были не первые, поэтому всё произошло за полтора часа. Мальчик. Его в детскую больницу отправили, ее — в роддом. В квартире был мужчина, которого я поздравил с отцовством. Он глаза округлил и говорит: «Я сюда первый раз в жизни зашел, чтобы выпить». После этой смены Александр сам так выпил, что на утро плохо было.
Подстанция, на которой работает Александр, обслуживает район частной застройки. Вызовов здесь меньше, чем в многоэтажных домах, но зато контингент — от депрессивного рабочего поселка до «долины нищих» в экологически чистой местности. Смена начинается в 9.00, работают четыре машины плюс пятая — «переходящая», которая укрепляет ряды в часы пик. На подстанции есть комната отдыха, микроволновка, чайник, телевизор. «Если адресов больше 20, работаем без заездов на станцию. Даже до туалета удается добраться только в стационарах, куда привозим больных».
Больные люди
По наблюдениям Александра, самые редкие пациенты «Скорой» — мужчины до 50 лет (за исключением неблагополучных), зато «с пятидесяти до семидесяти каждый — потенциальный смертник, а после семидесяти мужиков просто становится меньше».
Добрых людей на свете много, считает фельдшер, и они исправно вызывают «Скорую» к пьяным, лежащим на улице. Если к моменту приезда бригады тело встало и ушло, вызов считается ложным. «Старые советские алкаши» не просыхают десятилетиями, но живы до сих пор, «а молодежь за пару лет спивается до могилы». Спрашиваю: «Отчего это — напитки стали хуже?» — «Душа шире. Помещается больше», — полагает Александр. Эту категорию сограждан он называет «населением» и придерживается теории естественного отбора: «Скажу цинично и честно: существо, которое безбожно пьет, — не то чтобы недочеловек, это полутруп, наркоша на кодеине — уже покойник, просто еще шевелится, и к ним нельзя относиться по-другому. Был у нас на участке парень: дезоморфин, гепатит, ВИЧ, полный набор. Загноилась нога. Я его на себе вытаскиваю из дома и спрашиваю: «Скажи честно, на хрена тебе все это надо?» Отвечает: «А зачем жить, мне даже пожалеть не о чем?!» Врачей вызывают чаще всего не сами «полутрупы», а их мамы.
Однажды Никишин приехал на адрес (вызов был из категории «смерть под вопросом») и увидел, что у подъезда уже паркуется машина похоронной службы. Кто именно передает представителям ритуальных агентств сведения о потенциальных клиентах, сказать трудно. «Информация идет по цепочке: диспетчер — радиооператор — бригада. Если умер хронический больной, бригада отзванивается старшему врачу. Если причина смерти неясна, делается второй звонок — ментам. За телом приезжает специальная машина судмедэкспертизы. Теоретически с похоронщиками может быть связан кто угодно», — рассказывает фельдшер.
Как он говорит, «смерти бывают часто, и они бывают разные»: «Одно дело, когда умирает столетняя старушка. Между собой мы это даже не обсуждаем. И совершенно другое дело, например, смерть от аритмии, когда я мог действовать так, а мог бы — этак. Вот тогда и вспоминаешь о том, что у каждого есть свое кладбище».
Во время разговора Александр выходит покурить — ежедневное созерцание чужих проблем со здоровьем ничуть не настраивает заботиться о собственном: «Наоборот, апатия какая-то наступает: вроде всё самое страшное уже видел, чего еще бояться?»
«Никого за спиной»
После окончания медучилища фельдшер может выбирать из двух зол — работа в стационаре или на «Скорой». По наблюдениям Никишина, половина выпускников вообще не работает по профессии, еще четверть уходит в первый год.
Три года фельдшер работает в одиночку: «В больнице, если сомневаешься в диагнозе, можно хоть ночью собрать консилиум, а на «Скорой» — никого за спиной». Знаний, полученных в студенчестве, «крайне недостаточно, 98 процентов учишь на месте». Прежде всего это относится к кардиологии. «В Москве на «Скорой» есть современные кардиомониторы, при помощи которых фельдшер может передать показания на станцию дежурному кардиологу. А я могу только по мобильнику проконсультироваться: вот, мол, на пленке линия идет вниз — что бы это значило?» Ресурсов для повышения квалификации у фельдшера немного. Как говорит Александр, в основном это простой поиск в интернете, да и то, «если поспорили с коллегой».
Кстати, перед встречей с корреспондентом Никишин с коллегами посоветовался, что донести до широкой общественности. В первую очередь просили сказать о машинах. «На «линию» (линейным бригадам. — Н. А.) машины давали последний раз, кажется, в середине нулевых и новых пока не обещают. В прошлом году выделили «Пежо» на «травму», но он ездит только по асфальту, которого в городе не так уж много». Сам Александр работает на УАЗе. Летом в нем так жарко, что у фельдшера и водителя однажды случился тепловой удар. Тем не менее в этой машине есть неоспоримые плюсы: «Это — транспорт-вездеход, и хожу я меньше, чем другие бригады». Впрочем, зимой даже изделие отечественного автопрома не может проехать в не чищенные улочки частного сектора, и Никишин отправляется к больным пешком, неся аппарат ЭКГ, сумку с лекарствами и баллон с кислородом (около 15 кг).
Водитель на «Скорой» — это не обслуживающий персонал, а полноценная часть бригады, как правило, медработники ездят на одной и той же машине с одним и тем же шофером. Санитаров в линейных бригадах практически нет. Как объясняет Александр, в больницах на эту должность идут в основном студенты, «у них в распоряжении лифты, каталки, можно тут же поспать, а на «Скорой» ничего этого нет, после нашей смены просто невозможно пойти на лекции».
Как говорит фельдшер, «самое и единственное», что принес медицинский нацпроект в оборудование «Скорой», — это небулайзер: «С ним к месячному ребенку можно ехать. И есть надежда довезти». Правда, этот прибор один на всю подстанцию.
«В последние год-полтора бывали ситуации, когда не хватало лекарств, особенно зимой — в простудный сезон выедается весь анальгин, а это у нас единственное жаропонижающее для детей». По словам Никишина, приходилось скидываться на покупку магнезии, но-шпы, фенозепама. Жаловаться в профсоюз фельдшер не пробовал — отношения с этой организацией ограничиваются тем, что Александр платит 100 рублей взносов и получает на Новый год коробку конфет для дочки.
В кармане белого халата
По расчетам Никишина, за сутки работы фельдшер получает чуть больше 1000 рублей. Максимальный заработок — 18 тысяч, это в «дорогие месяцы» с большим количеством праздников (в таком случае норма часов уменьшается, а оплата растет). В этом смысле лето — самый грустный для сотрудников «Скорой» сезон, так как практически никаких праздников нет, норма часов самая высокая и заработок низкий. Обычно Александр получает 15—16 тысяч рублей, проводя на работе по 15 суток в месяц. Две с половиной тысячи уходят на оплату детского сада, 3,5 тысячи — на кредиты, 1,3 тысячи — на телефон и интернет, остальное — на жилищно-коммунальные услуги и еду (точными суммами ведает жена). Из интеллектуальных развлечений самыми доступными остаются кино и недорогие книги из серии про «Метро» и «Дозоры». Кроме того, семья умудряется копить на отпуск: «Забудьте слово «летаем»! Но на машине раз в год на море выбираемся».
А еще фельдшер сам покупает себе спецодежду (казенную выдавали лет пять назад, и для летней жары она не подходит): пижама стоит от 1500 рублей, халат — от 2 тысяч. Простенький стетоскоп — 350 рублей. Отдельный вопрос — обувь: открытые сандалии недопустимы по СанПиНу, закрытые ботинки невозможны для практического использования, потому что, «когда бригада разувается и ложиться поспать, на станции цветы вянут».
В нынешнем году служба «Скорой помощи» перешла на финансирование из фонда медицинского страхования. Начальство обещало сотрудникам новые аппараты ЭКГ, телефоны и прочие златые горы. Пока реформа для фельдшера Никишина материализовалась в виде 700 рублей премии за 3 месяца.
Есть и неприятные новшества: «Больше не оплачиваются повторные вызовы. Это в основном относится к умалишенным. Например, живет у нас на территории такая Оля: она может вызывать «Скорую» по восемь — десять раз за сутки, а мы не имеем права не ехать». Повторным считается также вызов «на себя» спецбригады (если медик линейной бригады, уже будучи дома у больного, считает, что не справится своими силами, и просит прислать вторую машину, например реанимационную). Начальство заблаговременно разъяснило, что делать в таких случаях: «Вы должны понимать, что денег не будет. Если есть возможность — везите в стационар сами». — «В «большой» реанимации есть врач, фельдшер, санитар. Как я могу одновременно снимать кардиограмму, ставить капельницу, тащить носилки и делать всю работу за троих?!» — пытался возразить Никишин. Начальство ответило: «У вас в дипломе написано, что вы можете всё и имеете право работать без врача».
По подсчетам Александра, за три года с подстанции ушли три врача (не пришло ни одного) и восемь фельдшеров (пришли трое).
На вопрос, что держит его в профессии, Никишин раздраженно отвечает: «Было бы куда, давно бы ушел». Подумав, добавляет, что «надо было сразу бросать, пока не вляпался»: «Еду я в трамвае, слышу, как кто-то кашляет. И думаю, не хочу, но думаю: какой это кашель — сухой или влажный, симптомом какого заболевания может быть? И никуда я от этого кашля уже не денусь, понимаете?»
Начальство промолчало
Разговор прерывается звонком из Малой Екатериновки: неизвестная женщина кричит в трубку, что в их деревню уже три года не ходит рейсовый автобус. Александр терпеливо объясняет, как составить жалобу в общественную приемную объединенной оппозиции, — он трудится координатором саратовского протестного учреждения, предназначенного для аккумулирования коммунального гнева граждан. «Дороги, работа, детские сады, коммуналка, — Никишин загибает пальцы, перечисляя «диагнозы» страны. — Некоторые просто денег просят. Лежит у меня письмо от одной бабушки: «Помогите мне материально, я хочу покинуть страну». Человеку 89 лет».
О том, что на свете существует политика, юный выпускник медколледжа узнал в середине нулевых. Накопил впечатлений, участвуя в различных выборах, которые в медицинских учреждениях имеют определенную специфику. Александр не верит, что большинство медиков и пациентов в больницах голосуют «как надо»:
— На закрытых участках в стационарах вообще не имеет значения, кто куда галочки поставил. Комиссия всё равно выдаст нужную цифру. А кто в комиссии сидит? Не путайте администрацию с врачами! Как бы ни относились к медикам, дураков не так много. Но понимать и сопротивляться — разные вещи. У нас профессия психологически затратная, на общественную деятельность у большинства сил нет.
После последнего скандала с зарплатами медиков врачи в разных регионах пытаются протестовать. «Не думаю, что из этого что-нибудь выйдет. Люди, получающие микроскопическую зарплату, согласны на всё ради 3,5 тысячи рублей стимулирующих, а ведь за невыполнение показателей их легко отобрать», — полагает фельдшер.
На выборах в 2011 и 2012 годах Никишин был наблюдателем от «ГОЛОСа». Рассказал о впечатлениях коллегам на подстанции. Вопреки устоявшемуся мнению, ничего ему за это не было. Начальство слова не сказало. Как он говорит, «сам удивился».
Надежда Андреева