Лариса Голубкина: «Знаете, есть люди, которые любят вспоминать школьные годы. Я не ностальгирую по школе – я вспоминаю «Гусарскую балладу»
Интерес к Ларисе Голубкиной не утихает со времён триумфа «Гусарской баллады», когда совсем юная актриса ворвалась в советский кинематограф на лихом коне, в гусарском мундире с саблей наперевес. Роль корнета Азарова в комедии Эльдара Рязанова принесла ей славу, любовь зрителей и толпы поклонников. Следом – служба в Театре Советской армии, новые роли и снова успех. Плюс 13-летний брак с народным любимцем Андреем Мироновым, который влюбляться влюблялся, романы крутил со многими красавицами, а руку, сердце и последние годы жизни отдал именно ей. Плюс дочь Маша, которая давным-давно сама популярная артистка… Согласитесь, это всегда любопытно!
Но нынче Лариса Ивановна живёт уединённо: репетиции, спектакли, гастроли, дом. Как многозначительно сказала она по телефону, «последние мужчины, переступившие порог её дома, – строители, которые несколько лет назад делали ремонт». В кино не снимается лет двадцать. Не хочет – неинтересно. Интервью даёт – исключительно по поводу премьер в театре, а их пока не предвидится. («День рождения в марте – это не повод, не круглая же дата!») И строго никаких откровений – свой внутренний мир и прошлое она охраняет как зеницу ока. «В интригах никогда не участвовала, сама себя режиссёрам не предлагала и не предлагаю. Я – кошка, которая гуляет сама по себе» – ещё одна цитата из телефонной беседы. Тем не менее актриса согласилась на откровенный разговор. И добавила несколько весьма неожиданных штрихов к своему, казалось бы, знакомому портрету.
Лариса Голубкина и Георгий Бурков (съёмки киноэпопеи «Освобождение», апрель 1968)
Фото: ВАЛЕНТИН МАСТЮКОВ/ТАСС
С ТРЁХ ЛЕТ Я ПЕЛА
– Лариса Ивановна, это правда, что в Театре Российской армии у вас звание – полковник?
– Придумываете… В нашем театре у актёров нет воинских званий.
– Значит, нет ни парадных мундиров, ни памятного табельного оружия?
– Если бы было, я бы давно всех перестреляла! (Хохочет.) Я бы выходила с пистолетом, как в «Оптимистической трагедии», и говорила: «Так не доставайся же ты никому!»
– Неожиданное начало… Готовясь к интервью, я нашёл информацию: якобы известный художник Маковский рисовал портрет вашей бабушки Агафьи – выбрав её как типаж исконно русской красавицы. Это так?
– Он, может, и рисовал – я не видела этого рисунка. Знаю только, что в молодости бабушка Агафья действительно славилась своей красотой. У неё был нос с горбинкой, глаза миндалевидные, голубые. «Типаж исконно русской красавицы»? Но подождите! Может, в нашем роду были какие-нибудь турки – кто знает?! В нашей семье все родственные связи были разрушены войной. Кто-то погиб, других жизнь разбросала по свету. Я и бабушку-то видела всего два-три раза… Мне известно, что предки жили в Зарайске Рязанской губернии, где были огороды и сады Голубкиных. Между прочим, там до сих пор есть лес Голубкиных – он так и называется – Голубкин лес. Знаю, что Анна Семёновна Голубкина, скульптор знаменитый мирового значения – папина двоюродная тётка. Но сказать, что я внешне на кого-то конкретно из родни похожа или кто-то на меня сильно повлиял, не могу.
Вот иногда себя спрашиваю: кто из взрослых на меня произвёл впечатление в детстве? У кого я чему научилась? Конечно, большущую роль в моей жизни сыграла и сильно на меня повлияла мама. Ведь упёртостью и упрямством я в отца. Я очень упёртая! И могла бы стать как он – вообще не могла бы ни с чем соглашаться. Но маме каким-то образом удалось смягчить мой характер, самортизировать. Думаю, вот эта упёртость папина передалась и Маше моей. Она тоже ого-го!
– Вы считаете, это не очень хорошая черта?
– Для женщины в упрямстве ничего хорошего нет. Я считаю, что девочку, будущую женщину надо воспитывать женственной, мягкой. Я бы даже сказала послушной – мудро послушной. Сейчас очень мы отпустили женщин в полёт и таким образом много семей разваливаются. Оказывается, сейчас женщины начинают узнавать, что им изменяют. А раньше этого не было? Было всегда! Было и будет, наверное. Если мальчиков воспитывали с мечом в руке, то девочек – у очага с вышиванием…
– Интересно, какая вы были в детстве?
– Мне очень нравится моё детство, которое прошло в Лефортове в Москве. Я там родилась, выросла. Кстати, Лефортовский парк мне до сих пор снится… Какая? Сколько себя помню, я была сама по себе. Притом что всегда очень активная была и якобы общительная, но своими «тайнами» и детскими секретами я не делилась ни с кем.
– Юная Лариса Голубкина была романтическая натура?
– Думаю, да. Знаете, как меня называли родственники в Калужской губернии, куда мы часто ездили всей семьёй? «Московичка, в попе спичка». (Смеётся.) Я вся была такая шустрая… в платьицах, с бантиком… «Приехала московичка…» С трёх лет я пела. Когда приходили гости, на бис исполняла весь репертуар Клавдии Шульженко и все военные песни, которые слышала по радио. И я уже тогда понимала, что во мне что-то есть особенное, потому что взрослые, чтобы послушать, как я пою, были готовы терпеть мои капризы.
– А как вас воспитывали? В «ежовых рукавицах»?
– Да нет… Сначала папа на войне был, а когда вернулся, мы уехали в Германию. Но из десяти лет, которые мои родители там провели, я жила только два года с ними. В гарнизоне, где служил отец, не было школы, поэтому я вернулась и все старшие классы жила в Москве самостоятельно. А знаете, что самое поразительное? Казалось бы, меня одну оставили. Делай что хочешь! Но у меня не было никакой смуты в голове. В девятом классе я поступила в дирижёрско-хоровое училище, позже стала ходить на лекции на биологический факультет МГУ. И никакие глупости мне даже не приходили в голову… То есть, видимо, что-то они заложили в меня вот так крепко. Ни шагу назад, ни вправо, ни влево. Расстрел! Причём я сама понимала, что мне не нужно.
Приведу такой факт. Когда родители вернулись в Москву, я уже снялась в «Гусарской балладе», толпы поклонников ходили за мной по пятам. Но мама с папой мне говорили: «Подумаешь, актриса! В двадцать два ноль-ноль – домой как штык». И я старалась – как штык. Помню, у нас на восьмом этаже было большое окно в коридоре, и мама меня там поджидала. Иду и думаю: «О-о! 15 минут одиннадцатого, а она уже стоит, ждёт». Время другое совсем было! Вот эти нынешние разговоры про секс-шмекс, пиво, всякие энерджайзеры на каждом углу… Сейчас идёшь по улице и – сплошное курение. И кто курит? Женщины! В наше время курили женщины, которые приходили из тюрем и лагерей. В нашем доме жила тётка, мамина сестра двоюродная, которая, отбывая за что-то срок, строила университет на Ленинских горах. Вот она «Беломорканал» курила – одна была на весь наш коридор курящая.
– Вы жили в коммуналке?
– Наш дом был построен в 1930-е годы по принципу американской гостиницы. В двухкомнатной квартире жили две семьи: в большой комнате мы и в маленькой соседка. Конечно, дом был просто роскошный – восьмиэтажный, с большим лифтом из красного дерева. В громадную парадную входишь, поднимаешься по лесенке – там огромное зеркало, а рядом слева сидел швейцар. Там же была парикмахерская, а внизу – прачечная… Я всё время наш дом вспоминаю. Так жалко, что его сломали. Рядом стоял дом военных переводчиков, и можете себе представить, сколько девочек из нашего дома повыходили замуж за этих парней.
1965 г.
Фото: ВАЛЕРИЙ ГЕНДЕ-РОТЕ/ТАСС
ВПЕРВЫЕ ПОЦЕЛОВАЛАСЬ – В 19 ЛЕТ
– Ваш папа был кадровый военный, мама – классная закройщица…
– Я её даже потом называла «Юдашкин в юбке». Она своими руками творила чудеса. А папа вообще много чего умел делать здорово. Например, в преферанс играл как бог. Друзья ему говорили: «Голубкин, дай хоть раз выиграть!» Ещё он был мастер спорта и чемпион ЦСКА по стендовой стрельбе. И охотник был невероятный, заядлый. Мы жили очень небогато – голь переголь. Пальто нет, ничего у нас нет, зато у нас есть четыре дорогущих коллекционных ружья. Вот, понимаете, папа был шикарный – обаятельный, артистичный. Тётки в него влюблялись! Он играл на инструментах, пел под гитару, классно делал степ. И всё ему давалось очень легко, как бы между прочим. Поэтому, когда я вдруг вякнула, что хочу быть артисткой, папина реакция была абсолютно негативной: мол, ну что это за профессия, мы же на раз степ делаем. Захотим – сделаем, захотим – не сделаем. Но это же не профессия!
– Разве родители не видели, что у дочери способности к музыке?
– Видели. Ну и что! Это, как они считали, само собой. Красивые ноги, хорошая фигура, стать, музыкальность должны быть у человека – вот так отец считал. Но это не должно быть возведено в ранг профессии. Поэтому я три раза в неделю исправно ходила на биофак на Моховой, «заметая следы». Это тактический ход был для родителей. У меня же ещё хоровое училище было…
– У кого-то мальчики в голове, а у вас – арии из опер?
– Нет, я не могла так разделить. Что же вы думаете, мне мальчики не нравились? Нравились. И арии из опер мне тоже нравились. Но мальчиков я побаивалась. Потому что, видимо, мама провела хорошую подпольную работу. Накапала мне в мозги, что это такие «очень опасные элементы» и с ними надо быть очень осторожной – на всякий пожарный случай. В первом классе мы учились раздельно. Вдруг пришли мальчики… Мне это было интересно! Они были постарше нас на год-два, такие… бандиты, знаете?! По два-три года в одном классе сидели. Очень смешно один парень сказал: «Если кто-нибудь Ларису тронет, будет иметь дело со мной!» До сих пор храню маленькую статуэточку – Минин и Пожарский – из белого фарфора, которую мне Володя Талалай и Кручев Толя в девятом классе подарили. Ещё был Валера Скрипников, с которым мы пели вместе. К сожалению, его брат убил лет пять тому назад… Это первые мальчики, перешагнувшие порог моего дома. Родители были за границей, а я свой день рождения устраивала. Наготовила, накупила всего: и икра была на столе, и осетрина по пять рублей за килограмм, и салат из крабов… В кондитерском магазине на улице Горького купила огромный торт шоколадный с зайцем. Родители мне присылали много денег. Верили в меня!
– За вами вообще никто не присматривал?
– Иногда приходила мамина приятельница Вера Николаевна, и, видимо, это была «слежка»: не опустилась ли девушка, не дошла ли до какой-нибудь ручки. И, если что, – доносила сразу. Был случай, я уже первый курс театрального закончила, но ещё не снялась, и за мной ухаживал очень симпатичный мужичок, который был постарше лет на восемь. Мы даже не целовались – можете себе представить? Никто не поверит! Мы общались, он меня возил на своём модном мотоцикле «Ява», и, конечно, у него были какие-то планы на меня наверняка. Но они не осуществились по причине того, что нас увидели вместе, и немедленно был выслан донос в Германскую демократическую республику, что, мол, «беда – Лариса пропала». Мама тут же приехала! Они с Верой Николаевной посадили меня около пианино на таком крутящемся стуле – как на суде…
– И какие меры были приняты?
– Мама-то всё равно меня любила, она была мягким человеком. Но меня осудили и выслали за сто километров – в Ступино, к родственникам, на всё лето. Мне бы оттуда этому Мише позвонить, он мог мгновенно сесть на свой мотоцикл и примчаться. Но от страха и ужаса я напрочь забыла его телефон! Самое смешное, что, когда я вернулась в Москву и ему позвонила, он сразу предложил пожениться. А я, как только слышала, что молодой человек хочет на мне жениться, мгновенно исчезала. Мне не хотелось замуж.
– Почему?
– В молодые годы? Ой, не-е-т. Я очень поздняя пташка – в 19 лет только первый раз поцеловалась… Там целая история! Повесть можно писать. Зимой поехала в Ленинград на соревнования по настольному теннису среди студентов творческих вузов, и там мне очень понравился Олев Субби, художник эстонский. Я ему тоже понравилась. После соревнований мы разъехались по разным городам.
– Олев – ваша первая любовь?
– Это любовь, которая сквозной линией прошла через всю мою жизнь. Абсолютно чистая, непорочная – не было ни объятий, ничего! Во многом придуманная, нафантазированная. Как мечта! Как будто бабочка – летящая… И с его стороны тоже, что самое поразительное. После той первой встречи мы виделись всего два раза: однажды совершенно случайно в московском метро и ещё лет через двадцать, когда я приехала в Таллин на гастроли и пригласила его на свой спектакль. Потом в кафе он признался, что любит меня до сих пор! Поинтересовался, замужем ли я? Я ответила, что вышла замуж за Андрея Миронова. «А кто это?» – спросил Олев. В августе 2013-го он умер…
Некоторые люди довольно примитивно мыслят и чувствуют, как мне кажется. Когда не стало Андрюши, мне говорили, мол, ты Олеву позвони, вы будете встречаться. Бред! В этом же вся и прелесть, что всё осталось как бы незавершённым. Обычно о таком люди мечтают всю жизнь и сами же всё потом растаптывают. А во мне это осталось и живёт.
Шурочка
Фото: «РИА НОВОСТИ»
ПОСЛЕ ВОСЬМОГО ДУБЛЯ УНЕСЛИ НА НОСИЛКАХ
– Как вы решились поступать в ГИТИС?
– Абсолютная случайность! Я же в художественной самодеятельности в школе никогда не участвовала – меня она раздражала. Я видела, что это самодеятельность. (С иронией.) Я была выше этого! А получилось так. Накануне выпускного вечера в школе пожилая соседка, бывшая актриса, меня спросила: «Лариса, ты уже решила, куда будешь поступать?» Я рассказала, что хожу на биофак МГУ. «Да какой биофак! – воскликнула она. – Иди в театральный. Гарантирую, что тебя возьмут!» С её лёгкой руки я пошла и поступила на музыкальное отделение ГИТИСа.
– Признайтесь, вы в юности влюблялись в киноактёров?
– Никогда в жизни! Самый первый мужчина-актёр из наших, который мне с экрана понравился, был Слава Тихонов. В фильме «Максимка» он играл военного моряка русской царской армии. Красавец! Но сказать, что я им грезила и он во сне мне снился… Нет. Более того, я потом долгое время даже себя оберегала от компаний мужчин-актёров. Когда после «Гусарской баллады» у нас начались совместные поездки, концерты, я быстро поняла «обстановку» и про себя решила: та-а-к, всё это не для меня. И в театральном институте я всяческих студенческих посиделок сторонилась.
– То есть весёлая бесшабашная студенческая жизнь прошла мимо?
– И не жалею! Помню, на первом курсе была какая-то студенческая пирушка в общежитии. Вместе собрались, выпивали… Мне это так не понравилось, что я больше не ходила на подобные мероприятия. У меня была своя московская компания, где было очень весело.
– Правда, что мама до 25 лет даже на съёмки с вами ездила?
– Правда. Я тут недавно в Доме литераторов Ксюшу Рябинкину (мама популярного актёра театра и кино Евгения Стычкина. – Ред.) встретила. Мы с ней снимались вместе в «Сказке о царе Салтане» – я играла Царицу, она – Царевну Лебедь. Так вот в 1965 году мы с ней приехали в Севастополь на съёмки этой картины, и тут же подъехали наши мамы. Не в качестве надсмотрщиков – мы их сами с собой взяли. Мы жили в гостинице «Севастополь», кормили нас там же в ресторане, причём за столиком сидели мы вчетвером и две актрисы постарше – они параллельно снимались в каком-то другом фильме. И было безумно смешно: на столе стояла четвертинка водки, салатик, лучок нарезанный… А мы не пили ведь с Ксюшей. И наши мамы, чтобы поддержать компанию, выпивали наши рюмки… Между прочим, и отец мой носился на съёмочную площадку «Гусарской баллады» – приставал к Рязанову, чтобы мне меньше стригли волосы и не трогали брови, потому что моя гордость брови были.
У кинотеатра «Россия», июнь 1965
Фото: ВАЛЕРИЙ ГЕНДЕ-РОТЕ/ТАСС
– На главную роль в «Гусарскую балладу» был просто невероятный кастинг. Как думаете, почему Эльдар Рязанов известным артисткам предпочёл вас – дебютантку?
– Пробовались и Светлана Немоляева, и Людмила Гурченко, и Алиса Фрейндлих… Ещё Ольга Забара… Недавно умерла жена Юрия Никулина. Татьяна у нас играла в массовке, но почему-то долгие годы всем навязчиво рассказывала, что именно она должна была играть Шурочку Азарову. Ну очень многим хотелось её сыграть, понимаете? Хотите, я скажу, как было? Многим хотелось, а я согласилась в «Гусарской балладе» играть, потому что поняла: это моя роль. Во-первых, я была девица, а это очень много значило для образа. Я была очень худая – весила 49 кг. Грудь была первого размера. Они же все тётеньки были – а на экране это всё видно. Во-вторых, я пела. В-третьих, темперамент у меня неуёмный был, энергия… Аж брызги летели! Ещё я неплохо умела стихи читать, а там же всё в стихах. Каждый съёмочный день, который проходил на «Мосфильме» в павильонах, – в перерывах я стояла в гусарском костюме около окна, смотрела и думала: «Боже мой! Завтра этот же троллейбус будет ехать мимо этого окна, но это будет завтра…» Мне хотелось остановить время! Потому что вся обстановка на съёмочной площадке была просто потрясающая.
– Постановщик фехтовальных трюков Владимир Балон вспоминал, как на съёмках было весело: зима, подмосковная деревенька, преферанс по ночам, как по просьбе Николая Афанасьевича Крючкова он бегал за водкой – 25 км на лыжах…
– Вот все эти «водочные» моменты меня мало касались. Я помню, что Балон сначала на шпагах меня натаскивал, потом дали настоящую двух с половиной килограммовую саблю образца 1829 года, и в кадре я с этой саблей дралась. Сама скакала на лошади и практически все каскадёрские трюки делала сама. Единственная заминка вышла, когда я должна была со шпагой в руке прыгнуть с балкона.
– Эльдар Рязанов рассказывал, как, чтобы придать вам уверенности, решил сам показать пример.
– Он действительно прыгал…
– А потом в своей книжке написал, что чудом ничего себе не сломал, а «на третьем дубле у Голубкиной подвернулась лодыжка, и её на носилках унесли в медпункт…»
– Всё верно. Только не на третьем, а на восьмом дубле! Тем не менее я же говорю: красотища была! Хотелось бежать, бежать и бежать туда. Знаете, есть люди, которые любят вспоминать школьные годы. Я не ностальгирую по школе – я вспоминаю «Гусарскую балладу». Бум для меня самый главный в жизни – эти съёмки. Квинтэссенция – всё было в кулак собрано именно там.
В роли Царицы в фильме Александра Птушко «Сказка о царе Салтане», 1966
Фото: СЕРГЕЙ ЛИДОВ/«РИА НОВОСТИ»
ЖАЛЕЮ, ЧТО НЕ СТАЛА ОПЕРНОЙ ПЕВИЦЕЙ
– Вы заканчивали музыкальное отделение ГИТИСа… То есть не собирались работать ни в драматическом театре, ни сниматься в кино, мечтали о карьере оперной певицы?
– Конечно! В восьмом классе, ещё когда в Германии училась, помню, танцевала с каким-то молодым человеком, и он говорит: «Ну ты, конечно, будешь артистка, будешь выступать на эстраде…» Я чуть дар речи не потеряла: «На эстраде? Ты что, с ума сошёл?! Я буду только в оперном театре!» Мой педагог – знаменитая оперная певица Мария Петровна Максакова видела меня только на оперной сцене. У меня есть даже её рукописное пожелание: дескать, Лариса, нельзя зарывать в землю талант, который тебе дан природой. Но не учитывалось одно важное обстоятельство: я стала очень известной практически мгновенно. За первые полгода «Гусарскую балладу» посмотрело 49 миллионов зрителей. И отныне я должна была соответствовать этой известности каждый шаг. Если пою, то уж должна переплюнуть «Гусарскую балладу». А для этого мне надо было копытом рыть землю, делать репертуар…
– Что же помешало?
– Ну как вам сказать? Уже прошло много лет, и я теперь понимаю, что, конечно, большая глупость, что я не стала профессионально петь. У меня было меццо-сопрано, красивый тембр, он и сейчас неплохой, кстати говоря. Можете себе представить – на экзамене я пела «Аиду»?! Но для того, чтобы петь в опере, о-ох, это надо быть семи пядей во лбу, я считаю. Мало иметь красивый тембр и диапазон. Ещё должен быть характер, уверенность в себе и внутренняя дисциплина невероятные. Невероятные! А мне уверенности в себе не хватило – я очень боялась своего исполнения и всегда безумно волновалась. Эту мою особенность нужно было побороть в зародыше – в самом начале жизни. А для этого мне надо было, чтобы родители и педагог посеяли во мне это зерно уверенности. Или как Елена Образцова рассказывала… Её педагог закрыл в классе на ключ: «Пока не выучишь вот эту вокальную партию – не выпущу!» Я же наивно думала, что приду в драматический театр с красивым голосом и как драматическая артистка буду петь там на сцене. А когда пришла в театр, во мне никто не был заинтересован – ни режиссёры, ни актёры. «Подумаешь, пришла звезда какая! Сейчас прямо мы для неё будем музыкальные спектакли ставить». Меня взяли на роль Шурочки Азаровой в спектакль «Давным-давно» и только через пять лет возобновили эту постановку. А пять лет я болталась без дела. Ну кто это мог предвидеть?! Это же всё нужно пройти, прожить, понять…
– Какая ирония судьбы: вы дочь кадрового военного, сыграли корнета Азарова в своём кинодебюте и много лет выходите на сцену Театра сначала Советской, а теперь Российской армии. Совпадение?
– Абсолютное. Я же нерешительная сама была молодая. Могла б повыбирать театр-то. Были возможности!
– Может, надо было делать ставку на кино и больше сниматься? После «Гусарской баллады» режиссёры наверняка вас разрывали на части…
– Как только я стала известной, наоборот, стали ко мне придираться: не так встала, не так села, не так спела, не так сказала. «Не надо – обойдёмся без неё». «Не будем её снимать – она и так уже популярная». У меня были сплошные концерты, да? Людям увеличивают ставку, а мне нет. Спрашиваю: почему? «А ты и так в шоколаде!» Понимаете, актёрская профессия требует неуёмного тщеславия, амбиций, фанатического желания первенства. И чем дальше – тем больше, больше, больше… А у меня никогда не было таких желаний. Может, потому что отец всё время талдычил, что это позорище.
– Недавно Никита Михалков забавно высказался о своём делении актёров на настоящих и не очень: «Вот Гурченко – настоящая. Скажи ей: ты получишь эту роль, но надо съесть свою бабушку, – и она, не задумываясь, съест». То есть вы не из тех, кто за хорошую роль душу продаст?
– Наоборот, отдаю с лихвой своё. Вот сделала ремонт, и могу матрас отдать кому-нибудь хороший на кровать. Другой продаст, а я отдаю бесплатно.
– А если серьёзно?
– Надо было с кем-то специально дружить, мелькать, ходить по «Мосфильму» – унижаться… Нет! Если бы был режиссёр, заинтересованный во мне, мы бы могли интересные вещи делать.
– Удивительно, почему за столько лет не появился такой режиссёр? Вы искали?
– Искать и найти можно только ягоды и грибы в лесу… Когда я совсем молодая была, мне казалось, что режиссёр – вообще, как таковой – это уникальный человек, который знает всё. Это клад с несметными сокровищами! А артист – дурак! Он может прикинуться, и под чутким руководством при полном доверии способен делать любые чудеса. А когда тебе встречаются режиссёры, которые толком ничего не знают, только орут, топают и под себя неизвестно что «рубят», мне просто неинтересно.
Лариса Голубкина и Владимир Зельдин в спектакле «Последний пылко влюблённый», октябрь 1981
Фото: МИХАИЛ СТРОКОВ/ТАСС
ОНИ МЕНЯ НЕНАВИДЕЛИ…
– Каждая популярная артистка сталкивается с интригами, сплетнями, завистью. Проходили через это?
– Я никогда не обращала внимания, как ко мне относятся. Но… Был случай в 1974 году, когда я опоздала на дневной спектакль «Давным-давно». Делала ремонт в квартире, поздно уснула и проспала. Спектакль начался с опозданием в 8–10 минут, поскольку мне позвонили, а театр-то рядом. Я прибежала, чуть ли не на ходу переодеваясь в гусарский мундир. Но меня судили. Собрался весь худсовет, старейшины театра, дирижёр… Боже мой! Что они мне говорили, как они на меня покатили бочку. Я стояла, слушала, слушала. Когда все закончили, я воскликнула: «Какое счастье, что я проспала! Я теперь знаю, как вы действительно ко мне относитесь!» Я к каждому из главных «ораторов» обратилась, каждого разложила по полочкам, и ушла.
– Ответили для себя на вопрос: почему они устроили это «показательное шоу»?
– Ненавидели меня. Я всегда как прыщ на носу у них была! Пусть я снималась нечасто, но с 1963 года я ездила со своими фильмами по два-три раза в год куда-нибудь за границу – на фестивали, на Неделю советского фильма. Мне повезло в этом смысле. И это раздражало людей безумно. Мне всячески ставили ножки, какие-то приглашения, которые приходили на моё имя, прятали в стол. Первые годы я ещё говорила, что куда-то поехала, а потом просто уже молчала. Даже если мне удавалось на сэкономленные суточные иногда купить там красивую пару обуви или красивую сумку, я в театр не надевала привезённые новые вещи. Мне не нравились бегающие глаза завистливые. «Ишь, какая! Вон я в Мытищи реже езжу, чем она во Францию или Америку!» «Лариса Ивановна!» – меня в Кишинёве ловил в аэропорту начальник театра, чтобы я не ехала в Париж. «А что происходит? Вы же сами год оформляли эту поездку!» «Я боюсь…» И называет фамилию одной из ведущих в те годы актрис театра. Начальник театра боится актрису! Видимо, она устроит ему такой скандал: почему это Голубкина, такая-сякая, уехала на гастроли в Париж!
– Правда, что советских актрис за «железным занавесом» принимали как королев и был особый ажиотаж?
– Никакого ажиотажа не было – всё придумывают. Если был кинофестиваль, понятное дело, с большим любопытством смотрели на нас. Даже такой комплекс вырабатывался: во что она одета? Что за платье на ней? Помню, мы приехали в Италию в том, что у нас было. То есть… почти в чём мать родила. (Смеётся.) Смешно! Я, конечно, не красилась. Меня спрашивали: «Почему вы не в макияже?» «Да потому, что мне 22 года! – отвечала. – Какой макияж?»
– Были же положительные стороны популярности. Например, верные поклонники, богатые, успешные ценители красоты и таланта…
– Никаких поклонников богатых у меня отродясь не было. У меня были толпы девиц – пятнадцать лет за мной носились как кони девчонки, начиная с 13 и до 20 лет. Сыры так называемые. Наверное, потому, что я сыграла роль в мужском костюме, они рассмотрели во мне своего лирического героя. Это было что-то! Ужас! Единственное – я всегда была в цветах.
– Агрессивные были девушки?
– Я думаю, что это всё построено на сексе. Знаете, половозрелость такая, когда гормоны играют, они не знают, в кого влюбиться, у них ломки происходят. Вы разве видели 15 мужиков, которые будут стоять и смотреть на певца какого-нибудь или на певицу? Засовывать спички в замок, ночевать в подъездах… Да никогда в жизни! Одни девицы, которые неисправимы и непобедимы. При этом они хотели в дом влезть, в душу, они хотели всё знать. Собственно, они всё знали, и это было противно. Встречались просто безумные люди. У нас в доме жил парень на седьмом этаже – тихий сосед моей подруги. А после того, как я снялась, совсем с ума сошёл. Стал ходить к нам, папа его отправлял в милицию, а там говорят: нам нечего ему инкриминировать… Он катал вокруг дома коляску с куклой и всем рассказывал, что у него ребёнок от Голубкиной. Совсем крыша поехала! Однажды звонок в дверь: отец открывает, а он стоит вообще голый…
– Зэки письма писали?
– В основном денег просили. Одному я даже ответила. Мол, если каждый, кто мне пишет письма, положит в конверт десять копеек, я буду миллионерша. И тогда, может быть, я вам буду посылать деньги. Потому что писем было… Миллионы!
На съёмках телевизионной передачи «Бенефис», 1977
Фото: РЫБАКОВ/«РИА НОВОСТИ»
ЖИЛИ-БЫЛИ ПРИНЦ И ПРИНЦЕССА
– С каждым годом легенд и мифов об Андрее Миронове всё больше и больше. Написано огромное количество воспоминаний его жён, вдов и просто «его возлюбленных». Как вы к этому относитесь?
– Как раз самое противное, что сочиняют о нём истории, фантазируют, придумывают то, чего и близко не было. В каком-то смысле и я, наверное, в их числе.
– Даже так?! Почему?
– В августе будет 30 лет, как не стало Андрюши. И все эти годы журналисты задают одни и те же вопросы. «Каким он был?» «А правда ли то, было ли это…» «Почему вы больше не вышли замуж?» А я уже давно стараюсь не отвечать на них. Понимаете, всем хотелось бы, чтобы наши отношения были похожи на сказку. Мол, жили-были принц и принцесса, потом он ушёл из жизни, и она тоскует по нему все эти годы. Но это же всё неестественно и цинично! Конечно, страшно, что люди уходят из жизни… Но у нас были совершенно иные отношения. Наша с Андрюшей жизнь протекала интересно, весело, полно. Мы прожили вместе 13 лет. С тех пор прошло времени в два раза больше, чем я с ним прожила. Я рассказала всё, что считала нужным. Вот честно – добавить нечего. Да и не надо!
– Ваша дочь Маша известна как страстная любительница лошадей, ярая защитница дикой природы и автор множества неординарных идей. Это она в вас такая «гусаристая»?
– А у меня нет такой паталогической любви к лошадям, как у Маши. В девять лет она вдруг сказала: «Хочу на лошадь!» Откуда это у неё, я даже не знаю. Но не от меня. Скорее, гены моего отца и его охотничьи замашки как-то вот так проявились в ней. Между прочим, и на актёрскую стезю я её не направляла. Думаете, я хотела, чтобы Маша была артисткой? Нет, конечно. А она в 14 лет снялась в фильме «Ребро Адама», после чего ко мне это уже не имело никакого отношения.
Лариса Голубкина в своей квартире, сентябрь 1996
Фото: ВИТАЛИЙ АРУТЮНОВ/«РИА НОВОСТИ»
– Внуки – Ваня и Настя – уже вас радуют талантами?
– (Перебивает.) Я вам так скажу. Вчера показали фильм о Людмиле Гурченко. Большой, документальный. И там ни слова о Гурченко-артистке. Весь фильм только об одном: сколько у неё было мужей, что по этому поводу сказала эта, что сказала та… Ужасно это! Поэтому внуков моих не трогаем. Я их люблю – это мои драгоценности.
– Стендаль в своём трактате «О любви» утверждал, что в жизни человека два главных двигателя – любовь и тщеславие. Что движет сегодня Ларисой Голубкиной?
– С моим тщеславием-то всё ясно – полная лажа! А любовь? Она всегда присутствует в жизни женщины. Особенно когда есть дочь, внуки. А ещё есть чувство вины – я всё время чувствую себя виноватой. Когда ты дочь, ты виновата перед родителями, что ты им чего-то недодала. Потом ты жена, и опять виновата – на этот раз перед мужем. (Смеётся.) Сейчас уже – перед дочерью, перед внуками.
– В чём на этот раз?
– Недокормила, не обласкала до конца. Да, наверное, самое идеальное, когда бабушка кормит завтраком, обедом, «купается» в них. Но в моей жизни такого нет, поэтому чувство вины постоянно сидит в моей голове. Самое удивительное, что, чем сильнее это чувство, тем больше у меня любви появляется, которую никто не видит, не слышит, не знает… Нет, я не оправдываюсь, не дай бог, а с другой стороны ну хорошо, брось тогда театр, забудь о гастролях, концертах. Нет, я это бросить не могу.
– В вашей жизни есть место мужчинам?
– Нет, у меня нет мужчин никаких. Ну и хорошо! А почему обязательно надо, чтобы кто-то был?! Есть Андрей Малахов, с которым мы созваниваемся. Есть стилист Саша Корниенко, с которым мы в приятельских отношениях… Это позиция! Возьмите Марлен Дитрих – знаменитая кинозвезда, толпы поклонников… До какого-то возраста она ещё хорохорилась, а потом вдруг решила: хватит. Закрыла наглухо двери и прекратила близкое общение. Даже если кто-то в дом заходил, что-то приносил – разговаривала только по домашней рации уоки-токи, и никому не показывалась. Я думаю, что в этом есть здравый смысл.
– Чем наполнена ваша творческая жизнь, помимо театра?
– Один-два раза в месяц обязательно куда-нибудь езжу с концертами – «вечерами старинного романса».
– Когда-то вы романсы считали чем-то несерьёзным, пошловатым.
– Не я так к этому относилась, нас так натаскивали на музыкальном отделении ГИТИСа. А на самом деле романсы – это прелесть и красота. Знаете, что приятно? На моих концертах всегда много молодёжи и военных. А самое главное – как они слушают и как аплодируют. После такого приёма ловлю себя на мысли: господи, значит, ещё могу повлиять на молодёжь каким-то образом.
– Ваш коллега по театру Владимир Зельдин объяснял свою работоспособность тем, что всю жизнь вёл здоровый образ жизни, не пил, не курил, занимался спортом… У вас есть свои собственные секреты, рецепты, как сохранить форму, голос…
– Да никаких особенных секретов у меня нет. Некоторые пьют и курят – и так же живут до ста лет. Мне кажется, что секрет только в генетике. Видимо, и у меня в роду были крепыши, которые передали свои гены. Я езжу в Баварию или Швейцарию и отдыхаю там – хожу в горах, но не на лыжах, а пешком, ножками – в день по нескольку километров. И так – 15 лет.
– Для поддержания формы?
– Не только… Я в юные годы не занималась спортом как сумасшедшая, но неплохо бегала, увлекалась художественной гимнастикой, настольным теннисом. Потом был сильно загруженный работой период, когда я честно делала комплекс аэробики «Workout с Джейн Фондой». По 50 минут каждый день! Андрюша так просто переступал через меня, когда я на полу тренировала растяжку. Кстати, мне это очень помогло! А хождение вообще идеально подходит для моей энергии, темперамента, мировоззрения. В этот момент столько появляется свежих мыслей, всяких планов театральных. Конечно, ничего из них толком не осуществилось. Но фантазия-то живая! Ну и конечно, даёт мне силы. Во всяком случае, никогда не пойду по улице ссутулившись – всегда расправлю плечи.
– У вас есть какие-то тайные увлечения, интересы?
– Я любопытна, активна – меня многое интересует. Например, сейчас особенно – жизненное пространство. Вот эта какая-то невероятная необъятность бытия, которую мы пропускаем, когда несёмся молодые. Меня интересует наша история, наш сегодняшний день, что будет завтра… Как-то я пошла в кинотеатр и посмотрела «Солнечный удар» Никиты Михалкова. Три раза подряд – такое неизгладимое впечатление на меня произвела картина!
– ?!
– Ну такая грусть, такая обида нахлынула по поводу произошедшего в России в 1917 году. Как раздербанилось всё, как разбросалось. Я понимаю, что менялось время – наверное, должно было что-то произойти. Но не в такой же степени! С 1918 по 1922 год уничтожили 8 миллионов людей. Сажали всяких – и хороших, и плохих, но ведь в основном растаптывались, уничтожались, топились, душились, расстреливались лучшие умы, элита и гордость страны. И на поверхность выходил средненький. В результате оказалось, что это середнячество даёт сейчас негативные плоды. А во время Великой Отечественной скольких миллионов не стало?! Причём уходили из жизни совсем молодые люди, не успевшие завести семей, зачать детей. Я иногда на эту тему размышляю: ведь от них ну хотя бы миллион-то умных, талантливых, мыслящих, у которых руки растут из правильного места – мог родиться. А они не родились, понимаете? Любая война уничтожает генетическую платформу, после чего очень трудно восстанавливаться. И это должно быть понятно нынешнему поколению.+
– «Печально я гляжу на наше поколенье…» Так, Лариса Ивановна?
– Просто так хочется побольше людей правильных, хороших, милых, добрых, талантливых, красивых. Ну хоть бы один век нашей стране прожить без войн – посмотреть, во что это всё может превратиться. А пока безумно грустно смотреть на происходящее вокруг.
Андрей КОЛОБАЕВ
