В«ПС» №7 за 2007 г. был опубликован «Дневник Анны. Когда мы учимся всматриваться в ребенка с самых первых его мгновений» – заметки о новорожденном, о процессе зарождения родителя во взрослом человеке. За это время у мамы Анны накопилось множество новых впечатлений и наблюдений, в том числе и такие вопросы: «Вот интересно: в моем дневнике записи о малыше подробны, полны мыслей и переживаний, а о четырех-пятилетнем – уже короче, ровнее. Уже не так трагично и интересно, уже детская жизнь более предсказуема и похожа на взрослую? Может быть, наконец произошло привыкание, притирание друг к другу, многое понимается с полуслова и не требует рефлексии?» И да и нет… Любить ребенка – это как?
Удивительная фраза попалась на днях: «Я была очень хорошей матерью, пока у меня не родились собственные дети». Как током ударило: это же про меня! Про многих из нас, кто пытается жить не рядом с детьми, а вместе, кто пытается описывать и обдумывать эту жизнь – в школе, в лагере, в детском клубе. Конечно, есть свои сложности и неприятности, но в целом – восторг и подъем. А стоит родить одного или нескольких собственных детей, как воспитательский энтузиазм почему-то заметно гаснет: непонимание, ссоры, конфликты с собственными детьми растут как снежный ком. И однажды с удивлением замечаешь свое сходство с теми вечно занятыми родителями своих учеников, которые частенько попросту сбрасывали их на тебя. Открытие не из числа приятных, особенно когда за плечами много лет педагогики. Давно Симон Львович Соловейчик описал образ «детного человека», которому всегда есть дело до всего, что происходит с детьми. Его мир наполнен детством, при этом он сам остается взрослым. Но как же трудно быть таким «детным человеком» не иногда, не на уроке, не в четырех четвертях учебного года, не в пределах лагерной смены, а дома, двадцать четыре часа в сутки, без отпусков и выходных. Родительство – трудная школа ежедневной любви, каникул в ней не бывает.
…Когда с трудом открываешь глаза в шесть утра только потому, что кто-то очень тяжелый прыгает по твоей голове и требует немедленно играть и читать, когда краски, назначенные для рисования по бумаге, украшают живописными пятнами пол, только что вымытый, когда радостный клич «Я сама!» возникает в твоих ушах именно в ту секунду, когда ты пытаешься быстро надеть брыкающемуся чаду ботинки и получаешь тем самым ботинком в нос, понимаешь– любить ребенка трудно. Иногда – почти невозможно. Невозможно. Совсем непедагогичные мысли. Оказывается, вот что легко: побыть рядом, даже прожить с ним его жизнь в течение восьми (или даже десяти) часов рабочего учительского времени, а потом уйти в свои мысли, оценивать полученное в наблюдениях, услышанное в общении. Словом, предаться привычному интеллектуальному комфорту, который к тому же ощутимо повышает педагогический рейтинг в собственных глазах. А еще лучше – тут же, по свежим следам, черкнуть эти наблюдения на бумагу. И совсем другое дело, когда нужно любить 24 часа в сутки (или восемнадцать, если малыш здоров и удается нормально поспать). Когда на твое время, на тебя саму дитя претендует целиком, не желая мириться с твоими трусливыми придумками отдыха себе – сбегать хотя бы в магазин, но без тебя, дорогой малыш. Вот это все трудно. Еще труднее пытаться описывать нашу жизнь и думать над ней.
Тут же скрип открывающейся двери: «Мама, я проснулась!» Неужели два часа дневного сна уже миновали? Пытаешься наспех допечатать хоть кусочек, но чадо не соглашается, карабкаясь на колени, нажимает кнопки, смешивая свои случайные буквы с моими, такими подобранными по смыслу. Мысль истончается, улетает, глупеет. Нечего искать уловки. Пора заняться прямым делом – не писать про любовь, а опять любить. Тысячи секунд в день жить жизнью ребенка. Анне два с половиной
Двух-трехлетний малыш вызывает у стороннего наблюдателя противоречивые чувства. Смесь умильного любования его мешковатой беспомощностью и лепетом с недоумением – а что с ним делать-то? Пусть себе копошится в песочке, пока мамочка беседует на скамеечке.
…Мне такая идея не нравится. Изо дня в день мы гуляем и разговариваем. – Ветер дует, деревья качаются, – задумчиво произносит девочка. Интересно, сама она это вывела или запомнила случайно сказанное взрослыми? – И ветер тоже качается… Ой, мама! Ветер на тебя смотрит! – Как это, Анна? У него что, глаза есть? – Есть! – А какие глаза у ветра? – Синие-синие.
…И каждый день с самого утра – «не хочу», «не буду» по поводу каши, надетой майки, разбросанных игрушек. Желание вырваться и убежать, а то и побрыкаться, доказывая свою правоту. И наконец совсем неожиданное – «ты не та мама, чужая!».
– А твоя-то где? – Моя мама в лес ушла! – Ну так иди к ней. – И пойду. Отведи меня в крапиву к серому волчку. Оставь меня в лесу!
Ужас собственной дерзости нарастает до предела, глаза делаются огромными. Откуда все это берется? Никто никогда не пугал ни лесом, ни волками, ни одиночеством. Может, это живет в каких-то неведомых глубинах детской души, заложенное туда поколениями предков? Или только так можно осознать впервые свою «отдельность» от родителей, свою непохожесть на них – сгущая темноту, чтобы вырваться к свету? Но долго быть в этом – невыносимо. Анна в слезах обнимает за шею:
– Нет, ты моя, моя мама!
...Капризка и Нехочуха. Они появились в нашем доме, чтобы помочь дочке научиться отделять себя от своих поступков. Анне теперь гораздо легче – это Капризка виноват, что каша не съедена. Ну так что же ты его слушаешь, прогони! Анна смеется, принимая новую игру: «Уходи, Капризка! Я маму слушаюсь». Радостный опыт борьбы с собой.
…Дочкины капризы и конфликты – ежедневные и ежечасные, особенно болезненно воспринимаемые по контрасту с мирно сопящим в колыбельке младшим братом. Два с половиной – три года – просто какое-то непрестанное испытание любви на прочность, курсы повышения родительской квалификации. А что, если у меня не получается сейчас договориться и мирно жить с дочкой не из-за нее, а из-за меня? Что, если ее капризы – следствие моего постоянного напряжения и недовольства? Что, если это наивный детский способ вернуть себе прежнюю веселую маму, способную часами играть, петь, рисовать, а не прятаться за люлькой или компьютером? Похоже, это на самом деле так. Как-то вдруг внезапно мне стало скучно без конца возиться с Анной, захотелось чего-то «взрослого», испугалась – утопит домашняя рутина, не выберешься. Вдруг вспомнились предсказания друзей: застрянешь в пеленках-кашках, не вернешься потом в нормальную жизнь. Страшно захотелось делать что-то еще, кроме решения разных детских проблем. Как-то малодушно подумалось, когда родился еще малыш: «Вот, еще два года домашнего ареста». Но детки решили, что мама им нужна очень-очень, и стали спать по очереди. Уложишь Анну, просыпается Макарий. Покормишь, переоденешь, поагукаешься с малышом, убаюкаешь. Ну, думаешь, пора: включаешь заветную кнопку компьютера в надежде сосредоточиться и писать – скрип двери. Дочка проснулась. И все сначала – играть, читать, гулять, кормить. Подспудно накапливается раздражение. Страшно сказать – раздражение на собственных любимых детей, вдруг помешавших осуществлению планов. Анна тут же реагирует ответными капризами. А ведь это она у меня учится. Что, как не взрослая форма капризов, мое раздражение – ведь и я не получаю того, чего хочу! Ничего себе! Но как, как все-таки соединить счастливое материнство и неустанное желание думать и писать? Самое удивительное: только отложишь все попытки что-нибудь записать, как вдруг совершенно неожиданно дети засыпают разом и появляются те самые полтора часа, за которые можно горы свернуть. Душа успокаивается, просыпающиеся дети видят сияющую, добрую маму. Мы идем гулять. Светит солнце. Анна и Макарий
…Утром кручусь на кухне. Каша кипит и убегает. Из детской Макарушка, которому от роду всего восемь дней, подает голос, а я никак подойти не могу. Вдруг слышу оттуда же:
– Мама, не волнуйся, я тут!
Это Анна.
Кричу с кухни:
– Доченька, спой братику что-нибудь, я скоро приду.
Слышу, тихонько напевает:
Андрей-воробей,
Не гоняй голубей…
Макарик уже не плачет. Наверное, слушает. Наконец появляюсь в детской. Анна сидит на полу возле брата. Малыш мирно лежит в кроватке. Можно спокойно его переодеть, а потом идти есть кашу. Спасибо тебе, маленькая няня!
Удивительно, но со вторым ребенком много легче, чем с первым. И наверное, не потому, что еще не забылись премудрости ежедневного ухода за младенцем, что руки сами привычно проделывают бесконечные манипуляции с одежками, кремами, памперсами. Просто как-то больше доверяешь наши жизни Богу и как следствие меньше дергаешься по пустякам. К их разряду, кстати, вдруг оказалось отнесено многое, что так безумно волновало с первым малышом. А теперь только улыбаешься, вспоминая.
…Однообразие жизни, повторяемость мелочей почти каждого дня, суета житейская, постоянный шум, невозможность побыть хоть немного в спасительном одиночестве – все это тяготит страшно. Добровольное заточение в четырех стенах. Подводная лодка на глубине морской. Бывают дни, когда не хочется просыпаться. Сегодня как раз один из таких. С самого утра два голоса тревожно переговариваются во мне, и я с ужасом думаю – кто победит?
Один голос заводится сразу, стоит только открыть глаза, столкнуться с первыми Аниными «не буду!», «не хочу!», «ну и пусть!». Этот голос груб, надоедлив и очень громок: «Да когда же это кончится наконец? Да сколько можно?! Опять Анька не слушается! Когда-нибудь будет у нас спокойное утро? Я же ничего такого не требую – просто умыться, поесть, выпить чаю, почитать книжку. Не спеша! Неужели это так много? Играла бы она в своем уголке, а меня не трогала. Не могу больше, надоело, устала!»
Как-то тихо, незаметно включается другой голос: «Ну что ты, что ты, ты действительно просто устала. Ты ведь никогда ничему этому не училась – нянчить детей, принимать каждую минуту жизни человека, а не только те несколько часов, которые ты сама назначишь своей вольной волей. Да как бы ты жила, что бы ты делала без малышей, без мужа? Читала бы книжки? А зачем? Писала бы? А вдруг все твои свежие мысли засохли бы вместе с твоей коченеющей самовлюбленной душой? Может быть, это последний шанс повзрослеть по-настоящему. Стать. Быть. Жить. А не думать, что живешь. Не придумывать жизнь».
А ведь и правда – никогда и никто не учил просто быть рядом, откликаться, жить чужой жизнью как своей. Всё больше давали знания, учили профессии, домоводству, на худой конец. А главное оказалось – вот это. Вынашивать человека в сердце, как вынашивала в утробе. Принимать целиком и любить несмотря ни на что. Оттого и стараешься хоть иногда сбежать из дома во внешний мир, что дети, особенно маленькие, требуют общения не на поверхности, такого вежливого, необременительного, как принято у воспитанных людей, а из глубины. Им нужно все твое существо, а не прочитанная книжка, не новая игрушка, даже не игра – и ты бежишь. С непривычки так глубоко жить другим человеком.
Елена Литвяк
