Все дети любят и ждут Новый год. Нарядные елки, веселые огоньки на улицах, Дед Мороз, карнавальные костюмы, подарки...
Но есть такие дети, которые никогда не видели Деда Мороза и никаких городов тоже не видели. На утренниках в Доме культуры или в театре они никогда не были. Эти детишки живут за тремя заборами с колючей проволокой. Нет, они не преступники, они просто сидят в тюрьме вместе со своими мамами. Но и там, за решеткой, они ждут праздника.
Известный общественный деятель Александр Гезалов занимается помощью детям с трудной судьбой. Сиротам, инвалидам, ребятам из неблагополучных семей... А также детям заключенных матерей.
— Я с Головинской женской колонией во Владимирской области работаю давно, лет 5 уже, наверное. Это одна из немногих зон, где есть дом ребенка, а значит, вместе с мамами там содержатся и малыши до 3 лет. Дальше, если мама остается отбывать наказание, ребеночка или родственники забирают, или детский дом. Ну а эти первые 3 года вот так вместе они и сидят. Бываю там регулярно и всегда возвращаюсь с тяжестью на душе. Все-таки не должны дети сидеть за решеткой...
Гуманитарный груз в этот раз смогли собрать солидный: полугодовой запас подгузников, детские комбинезончики, женская одежда. А еще огромный мешок кружевных бюстгальтеров:
— Ох и рады будут сиделицы, — смеется Гезалов, — мы к 8 Марта уже привозили нижнее белье. Мне потом сотрудники тюрьмы звонили, очень благодарили. Говорят, девчонки аж визжали от восторга. Женщина, она и за решеткой женщина. Духи, крема и все эти прочие дамские штучки и в тюрьме очень нужны.
К новогодним праздникам взяли также несколько ящиков со сладкими подарками. Их собрали для детишек монахи из Социального центра Святителя Тихона Донского монастыря. И не просто передали, а делегировали с грузом батюшку Косьму, чтобы тот лично раздал их детям и сказал женщинам пару добрых слов. И еще был один новогодний подарок маленьким узникам и их мамам — кукольный спектакль.
Дети попадают в тюрьму только одним образом — если они там рождаются
— Случается так, что сажают беременную, — объясняет Александр. — Или, уже отбывая срок, осужденная забеременела после свидания с мужем. Знаю случаи, когда не одного ребенка на зоне рожают. Ну а что делать, жизнь-то идет. Некоторые осужденные даже специально беременеют, чтобы перевестись в другую колонию и хоть какое-то время побыть в более мягких условиях.
— А как роды проходят? Прямо в тюрьме?
— Нет, в обычном роддоме. Роженицу привозят под конвоем, и ее так же охраняют во время всего процесса. Знаю, что правозащитники фиксировали случаи, когда рожающих женщин пристегивали к кровати наручниками, чтобы не сбежали. Конечно, полная дикость. Но это в тех тюрьмах, где конвоиров не хватает. Здесь, в Головинской колонии, все благополучно. И нас вот, видишь, пускают, и детские спектакли разрешают привозить. Руководство колонии очень человечное.
На всю гигантскую Россию всего 13 колоний с домами ребенка. В той, куда мы едем, 800 женщин и 25 детей. Бывает детей и больше. Главное, что в Головине предусмотрена возможность совместного проживания мам с детьми — когда родившая женщина может круглосуточно находиться с малышом.
— В тюрьме свои порядки, и сразу после родов ребенка передают в дом ребенка, а мама идет обратно в барак. Она имеет право приходить к своему малышу, кормить его, катать в колясочке вдоль забора, а потом опять возвращаться в свою камеру. Таким образом, мама проводит со своим новорожденным малышом не больше двух часов в день. И ребенок фактически все время с чужими людьми — нянями. Такое положение опасно тем, что у молодой женщины просто не проснется материнский инстинкт. Ну, родила и родила, а дальше она как бы сама по себе, а малыш сам по себе. Знаю, что некоторые такие горе-мамаши ходят в дом ребенка к своему ребенку из-под палки. Их буквально заставляют. Но бывают и еще более жестокие случаи, когда женщина освобождается из тюрьмы, а ребенка своего не забирает. «Пусть пока тут побудет, я вот устрою жизнь и заберу его». Так что совместное проживание — это наиболее благоприятный вариант. В первую очередь, конечно же, для ребенка. Потому что у него есть мама! Настоящая, которая всегда рядом, покачает, даст соску, поменяет ночью подгузник, прижмет к груди. Ведь по большому счету маленькому ребенку все равно, где он находится, дома или в тюрьме. Ему важно одно — чтобы рядом была мама. И желательно 24 часа в сутки. Но не всегда так получается.
Понятно, что совместное проживание со своим ребенком — это привилегия для осужденных. Такое позволят только тем женщинам, которые доказали свою благонадежность: хорошо себя ведут, не курят, не нарушают режим. Материнство в тюрьме — это вообще грустная песня. Ведь малыш же не виноват, что появился на свет в таких условиях. Есть и еще один неоспоримый плюс от совместного проживания — воспитание осужденной. Для женщин, которые потерялись в жизни, ребенок может стать той соломинкой, за которую можно ухватиться и, уже находясь на свободе, постараться наладить свою жизнь, а не пускаться снова во все тяжкие. Однако система ФСИН таким уникальным инструментом перевоспитания в своих исправительных учреждениях часто пренебрегает.
— Все это, конечно, если говорить об идеале. В целом уже не плохо, что ребенок с мамой, пусть и всего пару часов в день, — считает Гезалов. — Это уже очень много, и это намного лучше, чем детский дом.
Очень большая проблема и в том, что после 3 лет многие дети отправляются в детский дом. Это когда нет у мамаши на воле родственников, готовых взять ребенка под опеку. Формально помещение это временное, пока мама сидит. Но фактически — навсегда. За годы женщина отвыкает от ребенка, они же не видятся и не общаются. Чисто теоретически свидания положены, но возить ребенка в тюрьму некому, сотрудников в детских домах и так не хватает. Да и потом, освобождается женщина, а идти ей некуда. Работы нет, жилья нет. Тут не до воспитания.
Гражданские активисты пытаются наладить у нас в России систему так называемых фостерных семей. Таких, когда ребенка осужденной берут на воспитание чужие, не кровные волонтерские семьи. Они готовы заниматься малышом, пока мама сидит, а после освобождения отдать его ей обратно. Программа фостерных семей совсем молодая, запустил ее фонд «Русь сидящая» всего несколько лет назад. Первой женщиной, решившейся на такую временную опеку, стала москвичка Наталья Кудрявцева. Несколько лет она заботилась о маленькой девочке, а потом отдала ее родной маме. Сейчас женщины общаются, Наташа помогает воссоединившейся после тюрьмы семье, ведь в их жизни все непросто. Живут в полуразвалившемся доме в глухой калужской деревне, работы нет, денег нет. Мама Наташа помогает и деньгами, и одеждой, и едой.
— Конечно, все это очень не просто. И бумажная волокита, и психологические моменты. Ведь мало кто готов принять в семью ребенка на время. Такие просто героини, на мой взгляд, — говорит Гезалов,
Островок тепла и уюта в «холодном доме»
Так за разговорами приезжаем в колонию. ИК — самое большое сооружение в глухой деревне. Но не самое радостное. Смотровые вышки, пятиметровые заборы с колючей проволокой, конвоиры с автоматами... А перед самым КПП стоит большой и красивый храм. Он как инородное тело, как сказочный, мультяшный и оттого нереальный какой-то объект среди серых, угрюмых тюремных заборов.
Артисты кукольного театра оказались простыми женщинами — продавщицами крупной торговой сети детских товаров. Театр — это их хобби, такой вот корпоративный тимбилдинг. Со своими нехитрыми спектаклями они катаются по далеким деревням и детским домам. В ИК впервые. И, похоже, вообще мало понимают, куда приехали.
— А что, телефоны с собой туда проносить нельзя? Как это? Это вообще законно?
— У нас инструкция, не положено! — твердит замначальника колонии Ольга Анатольевна. — Даже я сдаю свой телефон, когда туда захожу, хотя я сотрудник при исполнении.
— Но у меня ребенок болеет, как же я ему буду звонить?
В ответ тишина. Как, как? Никак! Зашел за решетку, и там уже нет ничего привычного. И никаких не может быть исключений.
Отец Косьма из Даниловского монастыря тоже впервые в таком заведении. Перед тем как пойти за ворота, приглашает нас всех помолиться.
— Ну, с Богом!
Проходим КПП. Запускают строго по три человека. Тщательно досматривают. Предупреждают — с заключенными в контакт не вступать, ничего от них не брать и ничего не передавать самим. У курящих отбирают сигареты — они на зоне как валюта.
— Как? Но я же курю! Я не смогу столько часов без никотина! — снова скандалит артистка-продавец.
— Нельзя! На территории дома ребенка у нас вообще курить строго запрещено.
Смотрю, УФСИНовцы уже начинаются раздражаться от непослушных артистов.
— Вы что, людям не объяснили, куда они едут? — обращается к Александру Гезалову замначальника.
— Объяснял. Но что вы хотите, они тюрьмы никогда не видели.
Проход на зону нашей делегации из 30 человек занял около часа. Еще некоторое время проносили декорации, их тоже тщательно досматривали. Там, за решеткой, нас уже заждались. Из окон второго этажа дома ребенка выглядывают любопытные детские мордашки.
Дом ребенка выглядит как обычный, типовой детский сад. У входа качели, карусели. Правда, вокруг всей его территории глухой железный забор. Получается, как бы своя строго охраняемая территория внутри другой строго охраняемой.
Еще летом Александр Гезалов собрал денег, нашел художников и, договорившись с начальством колонии, привез их сюда расписывать этот мрачный забор. Денег и краски хватило лишь на малую его часть.
— Весь расписать — это очень дорого. Художники-то бесплатно работали, конечно, а вот баллонов с колером ушло очень много. Но детям как нравится! И мамы довольны. С такими красочными рисунками, конечно, веселее стало. Малышня подолгу у этой расписной стены крутится, рассматривает.
Не только рисунки появились в тюремном доме ребенка стараниями Александра Гезалова и его друзей. Саша собрал, что называется, с миру по нитке и оборудовал в доме ребенка в Головинской ИК сенсорную комнату, возит сюда коляски, кроватки, игрушки:
— Где дети, там всегда что-нибудь нужно. Уж я-то знаю, сам многодетный папа.
Внутри дома ребенка очень уютно, прямо по-домашнему. Это такой маленький островок тепла и уюта. Здесь пахнет как в садике — вкусной едой, на полах ковры, веселая, детская мебель.
Ребятня ждала нас с нетерпением: девочки в нарядных платьях, бантах. Мальчики в шортиках, умытые и причесанные. Первым заревел во весь голос полуторагодовалый кудрявый пупс. А сразу же следом за ним и все остальные.
Я даже не поняла, в чем дело, пока не обернулась и не увидела, что такую реакцию у детворы вызвало появление отца Косьмы в черной рясе до пола и с огромным крестом.
— Да, дети, это вам не Дедушка Мороз! — дружно засмеялись мы.
Тут же ко мне прижалась как к родной маленькая девочка Валя. Чуть обособленно наблюдала за нами черноволосая, восточная красавица, узбекская девочка Малика с огромным бантом на самой макушке.
— Мама! Мама! Моя мама пришла, — радостно закричал на всю комнату 3-летний Антошка. — Мамочка, иди, садись ко мне.
Эта пара сразу показалась мне самой радостной. Позже я узнала, что через 3 месяца они едут домой и что Антон здесь самый старший (ему уже за 3 года, но его не перевели в детский дом, немного отступив от правил, чтобы не разлучать мать и сына).
Вскоре подтянулись и все остальные мамы. Дети тут же уселись на руки и наблюдали за нами уже с высоты. Все как в обычном детском саду, если не выглядывать в окошко....
— А вы давно здесь? — нарушив запрет, обращаюсь я к одной из заключенных, маме двухлетнего мальчика.
— Уже семь лет. Еще пять сидеть.
— А его куда же?
— Папа заберет.
А вот у матери Малики вопрос с тем, куда поедет ее ребенок, когда ему стукнет три, пока не ясен.
— Ой, мне еще два года сидеть. А девочку, я надеюсь, заберет сестра. Она должна приехать с родины. Если с деньгами все будет хорошо, то она обязательно приедет, обещала.
Старшая воспитательница дома ребенка Татьяна Ивановна работает здесь уже 35 лет. Как приехала после института по распределению, так и осталась.
— Я когда ехала, даже и не знала, где буду работать, — вспоминает она. — Прибыла на место, а мне говорят, добро пожаловать в Головинскую исправительную колонию. Я чуть не упала. А потом ничего, сработалась.
Детский врач Вера Ивановна трудится здесь и того больше, вот уже 42 года. А еще она лечит детишек в самой деревне, то бишь на воле.
— Да, и там и там, — вздыхает она. — А больше некому. Так что у меня пациентов много.
— А за что в основном тут сидят? Есть с большими сроками?
— Самый большой срок у нас тут у одной заключенной — 25 лет. 20 уже отсидела. Представляете, когда она к нам сюда попала, то у нее на свободе дети маленькие остались. А сейчас она уже бабушка. Но они ее совсем не навещают. Когда-то ездили, а сейчас уже нет. Дорого это, да и некогда — они из другого региона.
— Господи, что же она такого натворила, что такой срок?
— Я не знаю. А вообще сейчас самая распространенная статья — это 228, наркотики. Ее еще называют народной, большинство по ней сидят. А раньше, когда я 42 года назад пришла сюда на работу, мы и слово такого не знали — наркотики. В то время «народной» статьей было тунеядство, распространение венерических болезней (отказ от лечения), мелкое воровство. Две доярки у нас тут, помню, сидели за то, что украли у колхоза мешок комбикорма. А сейчас наркотики, одни сплошные наркотики.
— А мамы-то хорошие сейчас? Никого не надо заставлять к детям ходить? — спрашиваю у старшего воспитателя дома ребенка.
— Нет, никого. Все хорошие. Но есть у нас сейчас сложные случаи, несколько детей скоро поедут в детский дом. Мы уже переживаем, такая трагедия. Причем у одного есть бабушка, у других тоже какая-никакая родня. Но не хотят брать. Я за 35 лет насмотрелась и знаю, что без родных в детских домах детки сразу меняются: перестают разговаривать, отстают в развитии. Мы вот полгода назад Сережку отвезли в дом ребенка, он всю дорогу нам стихи читал. А недавно я была там, заглянула к нему, он стоит как истукан, как будто ничего не понимает. Я ему Сереженька, Сереженька — он молчит. Воспитатели детдомовские говорят, что он у них не разговаривает совсем. Ой, беда, конечно. Такие поломанные судьбы у детей.
* * *
Спектакль прошел на ура. Детвора долго потом еще не отпускала артистов. Не живых, а кукольных. Рассматривали Снегурочку и медведя, трогали за крючковатый нос Бабу-ягу. С конфетами вообще все понятно, они у детворы вне конкуренции. А потом мы уехали, а они остались. Честно говоря, как только выходишь на волю и за тобой захлопываются последние стальные двери, дышать становится легче. По крайней мере, я лично вздохнула с облегчением. А воспитатели мне рассказывали, что дети, которые освобождаются, выходя из колонии, плачут от страха. Они же никогда за свою маленькую жизнь на свободе не были, этого воздуха и не знают
