– Итак, – сказал учитель, – шестого июня тысяча семьсот девяносто девятого года родился мальчик, которого вскоре окрестили Александром. Сегодня на Земле нет человека, которому это имя было бы неизвестно. Поднимите руки, кто ни разу не слышал имя Пушкина.
Класс даже захихикал. Передние стали оборачиваться назад, чтобы увидеть, чья же рука потянется вверх.
– Отлично, – сказал учитель. – А кто помнит что-нибудь наизусть из Пушкина?
– …Жил-был поп, толоконный лоб. Пошел поп по базару…
– …Румяной зарею покрылся восток, в селе за рекою потух огонек…
– …Мороз и солнце, день чудесный. Еще ты дремлешь, друг прелестный…
– …И теперь, душа-девица, на тебе хочу жениться…
– Это Чуковский, – сказал учитель. – «Муха-Цокотуха»…
В среднем ряду из-за третьего стола поднялась девочка и внимательно, глаз в глаз, посмотрела на учителя…
Она часто тайком разглядывала учителя и уже знала его наизусть. У него было шесть рубашек и шесть галстуков. На каждый день недели приходилась новая рубашка и новый галстук. Сегодня был четверг – учитель был в зеленой. Ей очень хотелось знать, в какой рубашке учитель бывает по воскресеньям, но по воскресеньям они не виделись. Девочке было почти четырнадцать, но по тому, как засматривались на нее десятиклассники, она считала, что ей уже все семнадцать. У учителя были широкие плечи и зеленовато-серые глаза. Впрочем, девочка это предполагала, так как глаза учителя всегда были скрыты массивными притемненными очками. Почему-то еще ей казалось, что в свободное время он должен ездить верхом на лошади. С остальными учитель, помимо чисто школьных тем и домашних заданий, мог говорить о чем угодно. С ней – только по делу. Ее это немного задевало, но, с другой стороны, непонятно почему, возвышало над остальными…
Учитель как-то напрягся, когда девочка встала из-за стола и внимательно посмотрела на него. Она явно действовала на него, и даже через очки он не выдержал ее взгляда и уставился в пол. С этим классом учитель работал уже полгода, и каждый день, собираясь в школу, он ловил себя на том, что хочет прежде всего видеть эту девочку в среднем ряду за третьим столом. И всегда, когда вдруг ее не было, что-то щемило у него в груди, хотя в эти дни ему было значительно проще и свободнее. И он даже позволял себе во время урока снимать куртку, за что получал замечания от директрисы, которая, и помимо этого, просила учителя одеваться «попроще» и не забывать, что это школа, а не «вернисаж».
Но учитель имел свою точку зрения, и пока ему удавалось лавировать и не выполнять предписаний. Девочке было почти четырнадцать, но она ему казалась значительно взрослее. Он боялся говорить с ней о чем-либо, кроме как на темы уроков, потому что вопросы, которые он мысленно задавал ей, были абсолютно не детскими и соответственными были ее ответы, которые он мысленно получал. Он очень боялся увидеть в ней все-таки совсем ребенка, но еще больше опасался, что она действительно окажется взрослой. Сегодня учитель отметил еще в начале урока, что девочка очень бледна.
Она встала в среднем ряду из-за третьего стола и внимательно посмотрела на учителя. Он не выдержал взгляда, уставился в пол, потом произнес:
– Ну?
– Я к вам пишу – чего же боле? – сказала девочка. – Что я могу еще сказать…
– Дальше, – глухо сказал учитель.
– Теперь я знаю, в вашей воле меня презреньем наказать…
– Дальше…
– Но вы, к моей несчастной доле хоть каплю жалости храня…
Она снова замолчала.
– Ну? – повторил учитель.
– Письмо Татьяны, – сказала девочка.
– Верно. – Учитель рискнул взглянуть на нее. – Верно. Письмо Татьяны к Онегину. Роман в стихах «Евгений Онегин». Но это нам еще предстоит.
Она уже как-то совсем пронзающе смотрела на него.
– Мне сесть? – спросила девочка.
– Да.
Урок литературы был последним. Учитель закрыл журнал, попрощался с классом, зашел в учительскую, оставил журнал и вышел из школы.
Дорога к метро вела через парк. Он медленно шел, размахивая прутиком направо и налево, как шашкой рассекая и срубая неосторожно высунувшиеся листья по бокам деревьев.
Девочка поравнялась с ним как раз возле качелей и, будто не замечая его, сразу пошла вперед. На правом ее плече совершенно по-женски раскачивалась синяя джинсовая сумка, а через левую руку свешивалось из такого же материала пальтишко. И совсем не сочеталась с этим школьная форма.
Она подошла к двойным качелям в виде лодочки и остановилась, не оглядываясь. Когда учитель приблизился, девочка сказала, по-прежнему не глядя на него:
– Вы не очень торопитесь?
– Не очень, – ответил он и остановился.
– Вы не согласитесь побыть у меня противовесом? Ужасно хочется покачаться.
– Изволь.
Учитель чуть было не сказал «извольте».
Они сели в лодочку друг против друга и стали молча, не глядя друг на друга, сосредоточенно раскачиваться. Когда учителя подбрасывало вверх, воздух сбивал ее волосы назад, обнажая лоб, абсолютно изменяя выражение лица. И наоборот, когда она оказывалась вверху, волосы спадали на лицо, оставляя видными только рот и подбородок. Ритмично и деловито скрипели качели, подчеркивая напряженность молчания, и учитель улыбнулся.
– Что вы смеетесь? – спросила девочка.
– Смешно.
Он представил себе возмущенное лицо директрисы, если бы она увидела педагога, раскачивавшегося на качелях с ученицей.
– А какую рубашку вы одеваете в воскресенье? – спросила девочка.
– Надеваете, – поправил учитель.
– Ну, надеваете.
– Фиолетовую.
– Всегда?
– Иногда меняю. У меня семь рубашек. Красная, оранжевая, желтая, зеленая, голубая, синяя, фиолетовая.
– Каждый охотник желает знать, где сидит фазан.
– Вот именно, – сказал учитель. – В воскресенье чистой оказывается фиолетовая, а в понедельник идет красная. Зато я не пользуюсь календарем.
– А у моего отца, – наконец улыбнулась девочка, – тридцать четыре рубашки, и все белые.
– Это скучно.
– У него работа такая… И вы их сами стираете? – Вопрос был задан с некоторой осторожностью.
– Отдаю в прачечную.
– Тормозите, – приказала она.
Качели постепенно остановились. Она сдунула волосы с лица, изящно выпрыгнула из лодочки, набросила на плечо сумку, перекинула через руку пальто и спросила:
– Вы еще будете качаться?
– Нет, – сказал учитель и вылез из лодочки. – Мне надо в метро.
– А я у метро живу.
До метро они шли молча. Она – чуть впереди. Возле метро он напомнил ей, что завтра они будут проходить сказки Пушкина и чтобы она кое-что из них за сегодня успела прочитать.
– В школу вы тоже на метро ездите? – спросила она.
– Конечно.
– Во сколько выходите?
– В восемь пятнадцать.
Она уже давно знала, что учитель ездит в школу на метро и что в восемь пятнадцать он выходит из метро и идет дальше через парк, и она сказала, будто удивившись неожиданному совпадению:
– А я в это время из дома выхожу… Вот и моя мать…
Учитель увидел приближающуюся к ним женщину. Женщина выглядела внешне невыразительно, и он не смог найти в ней ничего общего с девочкой. Одета она была совершенно сертификатно. Во всем ее облике ощущалось полное удовлетворение жизнью и отсутствие к этой жизни каких бы то ни было вопросов. Заметив, что девочка не одна, она вопросительно вскинула брови.
В чем дело? – произнесла она строго. – Ты же знаешь, что тебя ждет доктор.
Учителю показалось, что тональность вопроса направлена не столько девочке, сколько ему.
– Это наш учитель литературы, – сказала девочка.
Учитель представился.
Женщина, бегло, но внимательно осмотрев учителя, заявила девочке:
– Ты же знаешь, что доктор ждать не будет!
А потом учителю:
– Извините, но девочку ждет доктор.
Она взяла девочку за руку и повела за собой. Девочка высвободила руку и пошла независимо, чуть впереди матери, раскачивая в такт ходьбе свою джинсовую сумку.
Учитель подождал, пока они не затерялись среди людей, и вошел в метро…
– Ты запомнила, что сказал доктор? – с назиданием в голосе говорила мать, когда они с девочкой возвратились из поликлиники. – Ты не должна нервничать, тебе надо высыпаться и не нарушать режим питания. И главное, не забывать, что ты становишься девушкой, и теперь мальчики, юноши и даже некоторые мужчины будут смотреть на тебя как на женщину. Ты поняла?
– Поняла, поняла, – говорила девочка, поедая суп и читая «Сказки» Пушкина. – А что значит – как на женщину?
– То и значит, – сказала мать, не в силах найти нужные объяснения. – Ты уже можешь стать матерью…
– И у меня будет ребенок?
– Не говори глупостей! Ты сама еще ребенок.
– Тебя не поймешь.
– Нечего и понимать! А всякие поглаживания по головке, приглашения в кино, на танцы… Все это уже не просто так.
– А как?
У нее перед глазами возник учитель. Она вспомнила качели, вспомнила, как учитель смотрел на нее, и не нашла в этом ничего страшного. Скорее, наоборот.
«Странно, – думала она. – Вчера – девочка, сегодня – женщина…» В синем небе звезды блещут, в синем море волны плещут… Тучка по небу идет…
Учитель поймал себя на том, что очень ждет завтрашнего дня… Бочка по морю плывет…
Уже лежа в кровати, девочка включила ночник и взяла со стола книгу Пушкина… В чешуе, как жар горя, тридцать три богатыря… Все красавцы молодые, великаны удалые…
Все равны, как на подбор.
Учитель готовился к завтрашнему уроку.
С ними дядька Черномор… Встрепенулся, клюнул в темя и взвился…
Девочка повернулась на другой бок и подперла подбородок левой рукой…
«И в то же время, – подчеркнул учитель в книге, – с колесницы пал Додон, охнул раз, и умер он».
– А царица вдруг пропала, – шевелила губами девочка…
– Будто вовсе не бывала, – произнес за ее спиной знакомый голос.
Она сложила прыгалку и посмотрела, кто бы это мог быть. Мальчик лет четырнадцати стоял перед ней, сшибая листья с деревьев тоненькой тросточкой. Он был кудряв, смугл, в фиолетовой рубашке и в очках.
– Откуда вы знаете? – спросила она, заслоняясь от яркого солнца.
Мальчик снял очки, подышал на них, протер стекла тряпочкой и сказал:
– Она была шамаханской царицей и пропала, потому что Додон обманул старичка и хватил его жезлом.
– Вы смотрите на меня как на женщину? – спросила девочка.
Мальчик одел, вернее, надел очки и протянул ей руку.
– Идем со мной. – И он посмотрел в сторону леса, который зеленел далеко у линии горизонта.
– Что там? – насторожилась девочка.
– Таинственная сень… Идем, не бойся…
И они пошли, взявшись за руки, мимо острова Буяна в царство славного Салтана.
– Разве сегодня воскресенье? – спросила девочка.
– Нет. Просто остальные рубашки в прачечной.
Луг внезапно кончился, и перед ними возникло море. Море было настолько гладким и прозрачным, что девочка увидела, как в нем отражается небо со всеми сверкающими звездами, несмотря на то что солнце стояло в зените. Она бросила камешек. Он, булькнув, медленно опустился на дно. А во все стороны разбежались волночки, потом потемнело синее море и бурливо вздулось.
– Плещут – блещут, – прошептала девочка.
– Блещут – плещут, – поправил он.
– Бочка – тучка…
– Тучка – бочка…
Бочку швыряло в море-океане в разные стороны. Было темно и страшно.
Мальчик погладил ее по голове.
– Это не просто так? – Девочка прислонилась к его плечу и закрыла глаза.
– Просто так. Спи. Ты – спящая царевна, а я – Елисей…
В это время бочку обо что-то стукнуло, и все остановилось. Мальчик вышиб дно и вышел вон.
Перед ним стоял весь в черном незнакомый дядька с длинной-предлинной бородой.
– Ты что, не знаешь, что ее ждет доктор? – зло произнес дядька.
– Это Мор! – испуганно зашептала
Это Мор! Он весь в черном!..
– Не мешало бы поздороваться, – вежливо поклонился мальчик.
– Не смей держать ее за руку! – закричал Мор. – Доктор не станет ждать! Убирайся!
– Ткачиха, повариха, сватья баба Бабариха! – запрыгал мальчик перед Мором. Потом он поклонился девочке. – Извините, сударыня, но вас ждет доктор… Завтра в восемь пятнадцать…
И мальчик направился в сторону таинственной сени, размахивая тоненькой палочкой. А Мор поднял с земли огромный камень и, крадучись, пошел за ним. И вдруг девочку охватил ужас. Она закричала и уселась на кровати…
Мать, растрепанная, в ночной рубашке, возникла в комнате. Горел ночник. Было два часа ночи. Еще через мгновение вошел отец в пижаме.
– Что случилось? – спросила мать, присаживаясь на кровать и привлекая девочку к себе.
– Он хотел убить его! – воскликнула девочка. – Он хотел его убить!
– Тебе приснилось, девочка, – успокаивала мать. – Тебе просто приснилось…
Отец подал ей стакан с водой.
– Мало ли что может присниться, – сказал он. – Успокойся и спи…
– Нет! – испуганно повторяла девочка. – Я не могу спать! Не могу! Иначе он его убьет…
Но постепенно затихла и, прижавшись к матери, смотрела куда-то в одну точку. Отец так и стоял перед ней, держа в руке стакан с водой.
Потом девочка сказала уже почти спокойно:
– Идите. Я сейчас усну.
– Погасить свет?
– Да.
Утром, пока девочка умывалась, мать сказала отцу:
– Она ужасно выглядит… Она так и не уснула…
– Надо опять пойти к врачу, – сказал отец. – Проверить нервы…
…В восемь пятнадцать учитель вышел из метро. Когда девочка увидела его, она облегченно вздохнула и только теперь почувствовала, что не выспалась.
– Доброе утро, сударыня, – почему-то сказал учитель. – Ты меня ждешь?
– Нет, – ответила девочка. – Я смотрела киноафишу на воскресенье.
На учителе была голубая рубашка.
«Пятница», – подумала девочка.
Она выглядела утомленной и еще более бледной, чем вчера.
– Что сказал доктор? – Учитель погладил девочку по голове, но она вспыхнула и отдернулась, и ему стало неловко.
– Чепуха, – бросила она. – Ничего особенного.
Они уже подходили к школе.
– А что ты выискала в воскресной афише?
– Чаплинские короткометражки. В «Уране», – безразлично ответила девочка и добавила: – В четырнадцать тридцать.
На четвертом уроке учитель галопом пронесся по сказкам и перешел к лирике Пушкина. В течение всего этого времени девочка вела нарочитую переписку с долговязым мальчиком из первого ряда, бросая на учителя короткие взгляды, от которых ему становилось неспокойно. Перед самым звонком учитель прервал объяснения, вызвал долговязого к доске и, придравшись, вкатил ему двойку. Когда он аккуратно выводил отметку в журнале, он успел из-под очков взглянуть на девочку. Она смотрела на него, изумленно вскинув брови. Потом еле заметно улыбнулась и положила учебник в свою синюю джинсовую сумку…
«Не хватало мне только этого, – думал учитель, сидя после пятого урока в учительской на педсовете и глядя в окно, которое выходило в парк. Он видел, как девочка шла своей совсем не детской походкой, слушая семенящего возле нее долговязого двоечника. – Чур! Чур, дитя…»
– Ты, девочка, посиди там, возле кабинета, а мы с мамой посоветуемся, как с тобой быть, – сказал доктор, вытирая руки после осмотра.
Девочка пожала плечами, зашла за ширму, оделась и вышла из кабинета.
– Ну что, мамаша, – как бы рассуждая вслух, начал доктор. – Девочка в пубертатном периоде, который часто характерен биохимическими и психофизическими сдвигами. От вас требуются терпимость и терпение… Тактичность, я бы сказал… В девочке просыпаются чувства, я бы даже сказал – влечения… Отвлекающая терапия, спорт, железо… Как можно больше железа… А сон мы восстановим вот этими таблетками… Будете давать их по схеме – одну, две, три и так далее, пока не восстановится сон. После первой же спокойной ночи – в обратном порядке: пять, четыре, три и так далее. – И он начал что-то торопливо записывать в карточке.
…Часов в десять вечера девочка отложила Пушкина, погасила свет и, лежа на спине, не мигая, стала смотреть в потолок, наблюдая за призрачными движениями причудливых теней, исходивших от росших за окном деревьев. Луна, как бледное пятно, сквозь тучи мрачные желтела, когда в комнате вдруг раздались ледяные звуки челесты и кто-то осторожно присел на кровать, тронув ее за плечо.
– Проснитесь, Анна! – услышала она чей-то шепот и поняла, что Анна – это она, хотя и звали ее по-другому.
– Я не сплю, – сказала девочка.
Перед ней сидел молодой человек лет двадцати, с сильно загоревшим лицом, в темных массивных очках. На нем был голубой сюртук. – И он начал что-то торопливо записывать в карточке.
и девочка не поняла, как в таком блеклом, мертвенном свете она различает это волшебное сочетание голубого с загорелым.
Он наклонился и поцеловал ее в плечо.
– Это незабываемое мгновенье, – тихо произнес он. – Ты гений… ты вдохновенье…
– А кто ты? – спросила девочка, хотя и ощущала, что это он. Она его узнала вмиг, чуть только он вошел.
– Что тебе в моем имени? – грустно сказал он и посмотрел в окно. – Оно умрет и оставит лишь мертвый след, подобно узору надгробной надписи на непонятном языке…
– Не говори так.
Он поправил очки:
– Сегодня была пятница…
– Я знаю. Ты в голубом…
– Время уходит. Твое время и мое. У нас нет общего времени. Пройдут годы. Мечты постепенно развеются… И я забуду…
– А ты подожди меня, – сказала девочка и положила его холодную руку себе на грудь. – Ты слышишь? Это я тебя догоняю…
Он встал и снова взглянул в окно. Но теперь уже с тревогой:
– Там таинственная сень. Она манит меня… Я думаю о ней постоянно, брожу ли я вдоль улиц шумных… Вы мне писали?
Он задал этот вопрос неожиданно сухо и повернулся спиной к окну. Лицо его было бесстрастным, и девочке показалось, что сквозь темные очки она видит его холодные зеленоватые глаза.
– Я? – растерянно сказала девочка.
– Не отпирайтесь! Не отпирайтесь, – сказал он. – Не приучайтесь врать уже в таком возрасте.
– Я писала не вам, честное слово! Простите меня… Я просто хотела немного позлить вас… Мне совсем не нравится долговязый… Простите меня!..
– Мы не увидимся в синюю субботу, – четко проговорил он. – В субботу у вас нет моих уроков… Прощайте.
Девочка выпрыгнула из постели и подбежала к окну, но он уже шагал по другой стороне улицы, резко, со свистом рассекая воздух тонким прутиком направо и налево. Снова зазвучала ледяная челеста. И вдруг девочка увидела, как от фонарного столба отделилась фигура в черном наглухо запахнутом плаще и направилась ему наперерез. Девочку вновь охватил безотчетный ужас.
– Он убьет тебя! – закричала она. – Убьет!
Когда мать вошла в комнату, девочка, тяжело дыша, улыбалась, стоя у окна, и шептала: «Не успел, не успел!.. Я помешала ему…»
– Тебе опять что-то пригрезилось? – спросила мать.
– Не спится, – сказала девочка. – Здесь так душно…
Возвратившись из девочкиной комнаты, мать разбудила отца.
– А? – со сна спросил он. – В чем дело?
– Вчера она проснулась в два, а сегодня спала до четырех… Завтра я дам ей две таблетки…
– Обязательно, – пробормотал отец.
В субботу учитель надел («одел») синюю рубаху, повязал еще более синий галстук и понял, что никуда не торопится, потому что через субботу имел свободный день. Тем не менее около десяти утра он уже вышел из метро и направился к школе. Дойдя до качелей, он остановился, сел в лодочку и закурил.
«Сейчас у них перемена, – подумал он, – а всего – пять уроков…» Он вдруг понял, что ждет конца уроков, и покраснел, как школьник. И подумал, что это уж будет совсем превосходное зрелище: сидящий на качелях в свой свободный день одинокий учитель возле школы, в которой он проводит тридцать часов в неделю. А мимо будут идти дети и показывать на него пальцами: что он тут делает?
Мимо прошла привлекательная девушка лет двадцати пяти.
– Извините! – крикнул учитель. – Вы бы не согласились побыть у меня противовесом?
– Что? – Девушка обернулась, и учитель увидел ее лицо.
– Я хотел спросить, который час, – сказал учитель.
– Без двадцати одиннадцать, – ответила девушка.
«Не больно-то и хотелось», – подумал учитель и быстро пошел к метро.
Он доехал до вокзала, сел в электричку и через полтора часа уже проводил время средь юношей безумных и прелестных вакханок. Друзья мои, прекрасен наш союз… Полнее стакан наливайте! В крови горит огонь желанья. Не пой, красавица, при мне… но верь мне: дева на скале прекрасней волн, небес и бури…
Учитель не приехал, а притащился домой далеко за полночь. Раздраженный и усталый, он рухнул на постель и тут же уснул.
На втором уроке девочка получила двойку по математике, но нисколько не расстроилась, а только пожала плечами и пошла к своему месту.
– Ты понимаешь? – торжественно произнесла преподавательница. – Я поставила тебе «два»!
– Понимаю, – сказала девочка и передала по ряду дневник.
По дороге домой она завернула на качели.
– Эй, староста! – крикнула девочка. – Побудь-ка у меня противовесом!
Староста подошел к качелям и угрюмо полез в лодочку.
– Что случилось? – спросил он.
– А что случилось? – поинтересовалась девочка.
– Почему ты получила пару?
– Потому что мне ее поставили.
– Ты подводишь звено.
– О мама миа, – вздохнула девочка.
– Что?
– Ничего. Ты очень плохой противовес.
Девочка спрыгнула с качелей и, не оборачиваясь, пошла домой.
– Во вторник не исправишь – вызовем на совет отряда! – крикнул вдогонку староста.
«Синяя суббота, – думала девочка, – фиолетовое воскресенье и красный понедельник… Как это долго!..»
Вечером, рассеянно выслушав родительскую нотацию за полученную двойку и нехотя приняв две таблетки, девочка ушла в свою комнату.
Не прошло и часа, как она прибрела к странному и безлюдному месту на краю темного бора. Сидевшая на ветвях русалка при виде девочки испуганно забила по дереву хвостом и соскользнула в мутную зелень заросшего пруда. В глубине бора исчезала единственная дорожка, на которой четко отпечатались чьи-то огромные следы, и девочке стало жутко. В мертвой тишине лишь иногда раздавался треск сломленной ветки. Это леший забирался все дальше и дальше в чащу. Да позвякивала на ветру привязанная к основанию большого зеленого дуба цепь. Девочка понимала, что это и есть таинственная сень. Она прижалась спиной к зеленому дубу, обхватила колени руками и стала ждать. Потом она услышала плеск и повернула голову направо. Двое детей в школьной форме тащили из пруда сеть. Сеть поддавалась с трудом, но дети все тащили ее, пока не показался завернутый во все черное какой-то предмет. Дети подтащили черный предмет к берегу, и вдруг глаза их расширились от ужаса, и они бросились бежать. И девочка увидела, что предмет, одетый во все черное, – мертвец. Девочка хотела закричать, но не смогла. А мертвец, лязгая зубами от холода, выбрался на берег, стряхнул вцепившихся в него черных раков и начал озираться, явно кого-то выискивая. Девочка сидела, не шелохнувшись, боясь взглянуть в пустые глазницы мертвеца. Мчались и вились тучи. В селе за рекой потух последний огонек. Оттуда в таинственную сень вела одна дорога, по которой должен был идти он, и вдруг девочка поняла, кого ждет мертвец…
На поля ложился туман, когда она услышала знакомый свист рассекаемого прутиком воздуха. Свист приближался. Мертвец вздрогнул и вытянул голову. Изо рта у него закапала красного цвета слюна… И, преодолевая ужас, сковавший все ее тело, девочка поднялась во весь рост, и мертвец увидел ее. Он расставил руки и сделал шаг вперед. Девочка попятилась. Свист был уже совсем рядом. Мертвец сделал еще шаг. Девочка еще попятилась и побежала на непослушных тряпочных ногах подальше от таинственной сени. Она боялась обернуться, но чувствовала, что мертвец гонится за нею. Еще шаг, еще шаг, еще подальше, подальше бы… Холодная рука вцепилась в ее плечо, мать сидела на кровати и тормошила девочку за плечо. Девочка открыла глаза. Сердце колотилось как бешеное.
– Ты стонала, – сказала мать, – и я тебя разбудила.
– Спасибо, мама, – ответила девочка, переводя дыхание. – Это очень важно.
– Но сегодня ты хоть не кричала.
– Не могла, – сказала девочка устало. Мать посмотрела на часы. Часы показывали половину шестого.
«Значит, действует», – подумала мать и поцеловала девочку в лоб.
Учитель проснулся в воскресенье только часов около двенадцати. Принял таблетку от головной боли, после чего вчерашний вечер стал для него ненужным, утомительным и глупым. Он представил себе, что, пока он вчера был на даче, девочка пришла домой, пообедала, сделала уроки, погуляла, поужинала, почистила зубы и легла спать в половине десятого. И чем больше учитель думал о девочке, тем легче ему становилось, тем лучше и как-то очищеннее он себя ощущал. В конце концов он внезапно поднялся, натянул на себя фиолетовую рубаху и, махнув на все рукой, направился к кинотеатру «Уран». В двадцать минут третьего он уже стоял в очереди на ближайший сеанс. Он стоял и старался не смотреть на взрослых и детей, заполнявших билетный зал. Когда до окошечка оставалось двое, его тихонько тронули за локоть. Девочка была в джинсах и фиолетовом свитере.
– У меня сегодня тоже воскресенье, – сказала она, как бы оправдываясь. – Возьмите мне билет, только в первом ряду. – И она сунула ему в руку тридцать копеек.
Он сначала хотел вернуть ей деньги, но она наотрез стала отказываться:
– Это не мои деньги. Это мамины…
И учитель решил, что лучше, наверное, эти тридцать копеек взять, потому что в конечном итоге она ученица, а он ее учитель… Он купил два билета. Оба в первом ряду.
Когда они пробирались на свои места, она была впереди, а он слегка подталкивал ее под руку. Внезапно учитель почувствовал, что на него смотрят. Он повернул голову и увидел директрису. Привстав со своего места, она провожала их взглядом, выражавшим недоумение и озабоченность. Учитель поклонился ей, но она не прореагировала и опустилась на свое место…
В первом ряду сидели сплошные дети – маленькие, такие же, как девочка, значительно старше. Но все они по сравнению с ней были детьми.
– Нравится Чаплин? – спросил учитель.
– Очень. Только мне его жалко… Где вы вчера были?
– Так… – нерешительно произнес он. – Нигде.
– Хотите ириску?
– Нет, нет, спасибо.
– Берите, берите. – Она положила ириску в нагрудный карман его рубахи.
– Ладно, – сказал он. – Я ее съем, только не сегодня, а когда-нибудь. Через много лет… Когда грозою грянут тучи, – храни меня, мой талисман…
Она включилась сразу, лишь только погас свет и зажегся экран, и хохотала так громко, как будто в зале, кроме нее, никого не было. Она била себя ладонями по коленям, топала ногами, откидывалась на спинку сиденья, и несколько раз ее голова касалась плеча учителя. Он вздрагивал, покрывался краской и благодарил темноту. Они еще продолжали сидеть, когда зажегся свет и захлопали сиденья.
– Как быстро! – разочарованно сказала девочка. – А все-таки мне его жалко…
По дороге домой девочка выглядела встревоженной. Это учитель заметил. Он предложил ей мороженое. Ему было приятно, что ничего, кроме мороженого, он не может ей предложить. Она отказалась, показав пальцем на горло.
Потом ему почудилось, что в арке стоит ее мать.
«Ну и что? – подумал он. – Что особенного?»
И учитель слегка подтолкнул девочку в сторону дома…
В метро, пока он ехал, его занимал один вопрос: как долго может сохраниться ириска?
Придя домой, девочка убралась в своей комнате, сложила на завтра тетради и учебники, вымыла после ужина посуду и потом читала до позднего вечера, а его все не было и не было. Уже дохнул на нее осенний холод, а она продолжала сидеть на обочине промерзшей дороги, по которой должен был пройти он.
Он возник за ее спиной внезапно и неслышно в мутной ночи под мутным небом. Она поняла это только тогда, когда ощутила на плече его поцелуй.
– Я пришел проститься, – произнес он печально. – Я ухожу. Я должен.
– Куда? – испуганно спросила девочка.
– Туда, – указал он рукой в сторону таинственной сени. – Там меня ждет счастливый соперник. Рок завистливый бедою угрожает снова мне.
– Не уходи, он убьет тебя, – сказала девочка и взяла его за руку.
– Может быть, – задумчиво сказал он. – Но я все равно буду тебя ждать.
– А если я не приду?
– Я буду ждать.
– Долго-долго?..
– Долго-долго…
Он снял очки, и впервые девочка увидела, что глаза у него не зеленоватые, а густо-густо черные.
– Мне страшно и дико, – прошептала девочка и прижалась лицом к его красной, влажной от росы рубахе.
– Пора, мой друг, пора. – Он осторожно отстранил девочку. – Я не властен над судьбою…
Сделав несколько шагов, он остановился, повернулся лицом к девочке и сказал, как бы извиняясь:
– Я вас любил так… как дай вам бог…
И больше уже ни разу не обернувшись, он пошел навстречу так манившей и ждавшей его таинственной сени.
И девочка поняла, что должно случиться нечто страшное и непоправимое, помешать чему она не в силах, и урна с водой, выскользнув из ее рук, разбилась об утес, и девочка превратилась в печальную статую. Она еще видела, как он, рассекая тросточкой воздух, вошел в таинственную сень, а потом там что-то сухо выстрелило, и повалил с неба тяжелыми хлопьями красный снег, постепенно покрывший землю сплошным красным понедельником.
И впервые за последние дни девочка проснулась по звону будильника в семь часов утра…
Некоторое время она еще лежала, не мигая глядя в потолок. Потом поднялась, испытывая где-то внутри полную пустоту и безнадежность, и прошла в ванную.
– Слава богу, – сказала мать отцу, – сегодня она ни разу не проснулась. Слава богу…
За все утро девочка не произнесла ни слова и даже не поинтересовалась, почему мать решила проводить ее в школу.
…Директриса в черном платье, с тщательно забранными назад в пучок волосами, появилась в классе сразу после звонка на урок. Дети встали.
– Ребята, – произнесла она ровным голосом, – с сегодняшнего дня ваш учитель литературы перешел в другую школу. Через несколько дней роно пришлет вам другого преподавателя, а пока уроки литературы буду вести я. Садитесь.
Дети сели.
– Итак, последний период творчества Пушкина…
Она несколько задумалась, собираясь с мыслями.
– Царское самодержавие не могло простить Пушкину вольнолюбивый характер его стихов и только искало повода, чтобы расправиться с поэтом. И такой повод представился. Двадцать седьмого января тысяча восемьсот тридцать седьмого года Александр Сергеевич был смертельно ранен на дуэли. Это произошло так…
Девочка медленно встала из-за стола.
– Это произошло из-за меня, – отрешенно проговорила она.
– Что? – взглянула на нее директриса.
– Это случилось из-за меня, – повторила девочка.
Кто-то хихикнул.
Затем в полной тишине девочка сложила вещи в свою синюю джинсовую сумку, повесила ее на плечо и вышла из класса.
Она неторопливо подошла к качелям, забралась в лодочку, легла навзничь и стала смотреть в по-осеннему выцветшее, но все еще голубое небо. Куда-то к югу тянулся крикливый караван гусей. Таинственная сень обнажалась с печальным шумом.
«Вот уже и октябрь пришел», – подумала девочка.
Приближалась довольно скучная пора…
