Интернет вошел в нашу жизнь и готовится войти в нашу смерть. Уже существуют сервисы для подготовки к уходу из жизни, а на онлайн-кладбищах можно поставить виртуальную свечу в память об умершем френде, но цифровая смерть, как и смерть вообще, остается табу. Однако цифровая среда не только перенимает практики и концепции из офлайна, но и предлагает свои.
Интернет всего
Цифровые технологии превращают нечто плохо определяемое (например, представление о сложных дихотомиях вроде «жизни и смерти») во что-то как будто легко рационализируемое, программируемое и открытое для манипуляций. Но важно и описывать такой процесс возникновения специальных понятий для осмысления цифровой среды, который осуществляется в логике визионерства, евангелистского подхода, стремящегося убежать от этой жесткой рационализации, и предложить фантазийное понимание феномена. Нужно показать, как такое понимание цифровой среды, реальности транслируется на уровне продаваемых сервисов. Возможно, эти цифровые новинки (которых в массовой культуре часто боятся) не такие страшные, как нам кажется. Но тем не менее они уже здесь. Я попытаюсь показать, каким образом — и с точки зрения теоретических подходов, и с позиций бизнес-практик продвижения продуктов — происходило движение в сторону объяснения некоторых интернет-практик и технологических решений.
Существует много довольно оптимистичных ежегодных отчетов (например, специализированных организаций ООН), в которых прослеживается очевидный тренд: интернет глобален, его пользователями является уже большая часть населения Земли (хотя не стоит забывать и о цифровом неравенстве), а интернет-технологии — это будущее, с которым мы уже имеем дело сегодня. Я хочу специально обратить внимание на некоторые концепты, описывающие цифровую среду, которые постепенно становились популярными, не обязательно сменяя друг друга, а довольно неплохо сосуществуя. Просто в какой-то момент в логике визионеров, евангелистов и представителей бизнес-корпораций, продвигающих развитие цифровых технологий на разных рынках, возникали некоторые смысловые «переключения». Так случилось, например, с понятиями «интернет вещей» и «интернет всего».
Как таковой термин «интернет вещей» (internet of things, IoT. — Прим. T&P) получил распространение уже в 2000-е годы, хотя содержание этого концепта обсуждалось и ранее. В самом простом виде IoT можно считать расширенной трактовкой представлений об интернете, объединении разного типа объектов, имеющих технологическую природу, в некоторую сетевую структуру. Нужна была метафора, которая могла бы объяснить экспонентное увеличение количества объектов, объединенных в сети и имеющих возможность некоторой коммуникации. Затем многие корпорации, в том числе Cisco (американская компания, разрабатывающая и продающая сетевое оборудование для крупных организаций. — Прим. T&P), обратили внимание на то, что мы не в полной мере понимаем, что вообще называем «вещами». С более жесткой дефиницией возникли проблемы: у представителей бизнес-структур нет необходимости оперировать конкретными теориями. Поэтому в какой-то степени решением этой проблемы было изменение метафоры.
Так появился «интернет всего» (internet of everything, IoE. — Прим. T&P), — и это, конечно, тоже не было решением. Ведь слово «вещь» имеет хотя бы некоторое очертание, в отличие от слова «все». Однако именно оно позволило создать неструктурированную классификацию «вещей», которые становятся «всем». В отчете 2012 года представители Cisco говорили, что интернет всего — это прежде всего сами люди, которые будут становиться элементами интернет-системы. Затем в «интернете всего» важнейшими элементами и узлами стали считаться «данные» и все те же «вещи». Произошел возврат к слову «вещи», под которым понимались некоторые физические объекты как источники информации: «сенсоры», «девайсы» — слова в довольно большой степени пустотные и означающие довольно большой комплекс объектов и все тех же вещей.
Интернет животных и цифровая среда обитания
На этом фоне стали возникать исследовательские попытки выйти из создавшегося тупика и осмыслить происходящее внутри технологических решений. Возникла интересная и трогательная попытка совместить красное и круглое — отмеченный выше техноцентризм и становящуюся модной eco- и animal-friendly позицию, вновь заговорить об отношениях человека и природы и одновременно вернуться к вопросу о выделенности человека из природного окружения. Так, Александр Пшера в рамках концепции интернета животных писал, что и дикие, и домашние животные — это те же самые сенсорные системы, из которых нужно получать данные.
Примерно в это же время стали говорить, что цифровая среда — это прежде всего «среда обитания». Все эти биологизирующие метафоры стали расхожими как на уровне публицистических текстов, так и в разговорах практиков, представителей бизнеса. Концепцию интернета животных дополнили параллельные дискуссии в довольно далеком от социогуманитарного знания поле бионического дизайна, биопринтинга и других индустрий, связанных с попыткой подойти к биологическим системам с помощью механических или инженерных решений.
Затем возникли попытки понять, какое будущее мы видим за этими теориями и метафорами. Если за интернет вещей и интернет всего переживать уже не стоит (эти метафоры активно используются — например, маркетологами), а интернет животных — это часть больших концепций, обсуждающихся в контексте многолетнего спора о том, как и где мы располагаем природное в современном окружении человека и наоборот, то в отношении содержания визионерского видения цифровых систем возникает много вопросов. Все, что предрекалось визионерами, в том или ином виде вошло в нашу повседневность, а функция говорить о цифровой среде как о модном будущем осталась. Что же может быть смыслами этого «пророческого» говорения?
Серьезные исследовательские группы сегодня по-прежнему занимаются осмыслением положения человека в цифровой среде. Если концепт интернета всего предполагал, что человек — это та самая цифровая вещь, то в пределах новых исследований речь идет о еще больших манипуляциях как на уровне понимания ценности цифровых эманаций человека (цифровой двойник — бот или программируемый аккаунт в специальных соцсетях — это репрезентация человека или отдельная сущность?), так и на уровне представления об изменениях человеческой телесности (эдакий легкий трансгуманизм и биохакинг). Все это возвращает нас к разговору о цифровой среде обитания как изводу компьютинга — то есть логичной, стройной, подчиненной протоколам и прогнозируемой.
Digital afterlife
В этом контексте интересно поговорить о цифровой смерти и цифровом бессмертии — о том, что называется digital afterlife. Цифровая смерть — это не некоторая рекомбинация состояний (живое стало мертвым) и не то, как эта рекомбинация выглядит в цифровом окружении (скажем, в формате репрезентации этих «цифровых мертвых»), а феномен с несколько другими характеристиками.
Можно смотреть на то, как смерть репрезентирована онлайн и в определенных продуктах, например играх. Или каким образом возникают сообщества, меняющие практики скорби, и что происходит с ритуалами траура и прощания, когда появляются виртуальные кладбища. Эти наблюдения не только показывают, что люди переносят в онлайн-среду что-то из офлайн-мира, но и заставляют задуматься о том, насколько техническая реальность настроена на принятие в себя и пространства живых, и пространства умерших. Это дополнительное расширение разговора о среде обитания, потому что выясняется, что в этом цифровом окружении «обитают» профили, которые мы часто ассоциируем с живым человеком, оставшиеся в этой локации в виде действующих и двойников умерших.
Чтобы говорить о том, как формируются технические условия для репрезентации и воспроизводства практик смерти и борьбы с ней, нужны специалисты из computer science. К счастью, в мире уже существует опыт подобного мультидисциплинарного исследования: Майкл Массими, имеющий навыки специалиста в области человеко-машинного взаимодействия и одновременно привычки визионера цифровой среды, порядка десяти лет назад предложил термин «танатосенситивный дизайн» — то есть дизайн, чувствительный к запросам людей, сталкивающихся с необходимостью регламентации окончания своей жизни (реализации практик end-of-life) или переживания смерти другого человека, находящихся в ситуации потери.
Работа над танатосенситивным дизайном во многом осуществляется в логике death awareness movement, разговора о том, что смерть — все еще табуированная тематика, которая требует открытого разговора. Здесь больше вопросов, чем ответов: что такое смерть в цифровой среде, насколько мы отдаем себе отчет в том, что дихотомия «живое и мертвое» в этой среде не работает, в какой степени мы можем говорить о том, что смерть случается и с субъектами нечеловеческой природы, например с устаревшими программами, и насколько действительно танатосенситивной может быть цифровая среда. Digital death, или digital afterlife, — история, с одной стороны, маркетинговая, продвигающая визионерскую логику мышления цифрового будущего (подчиненного, например, целеполаганию некоего воображенного искусственного интеллекта), с другой — позволяющая говорить об онтологическом изменении жизни и смерти. Очевидно, что симбиотического существования между живым и механическим, простого символического переноса с сохранением всех значений из офлайн в онлайн не существует.
Сервисы для планирования ухода из жизни
Танатосенситивный дизайн начали внедрять не только в Facebook, но и в других сегментах интернета — например, на виртуальном кладбище можно ухаживать за могилой почти так же, как это происходит в офлайн-среде. Танатосенситивный дизайн пытается решить одну из важнейших проблем интернета — объединить глобальное (сервисы) и локальное (частные практики проработки смерти).
На некоторых онлайн-кладбищах можно одновременно поставить свечку, положить камень и осуществить еще ряд практик, отсылающих к нескольким религиозным традициям.
Понятно, что это техническое решение, — но это попытка хотя бы выйти за пределы монополизма больших сервисов.
Мне кажется терапевтичной тематика цифровой смерти. Сервисы digital afterlife на самом деле совершенно не «страшные», в них фигурируют в основном жизнерадостные голубые, розовые и зеленые тона. Конечно, можно создать классификацию существующих сервисов, обрабатывающих тематику танатосенситивности, но она будет недостаточной. Во-первых, потому что все это стартапы, которые могут схлопнуться в любой момент. Так, один из моих любимых сервисов, который обещал сделать макет, позволяющий создавать чат-бота на основании любого умершего, собрал 40 тысяч людей на бета-тестирование, а потом закрылся. Во-вторых, есть постепенное устаревание определенных сервисов, вынуждающее их уходить с рынка или сильно меняться.
Но если попытаться их хоть как-то классифицировать, то в первую очередь это предсмертные планировщики. Мой любимый — Joincake. Основное слово в названии сервиса (cake) ассоциируется с удовольствием от жизни. Позиционирование у сервиса очень простое.
Если вы начнете планировать свой уход из жизни заранее, то создадите меньше проблем своим близким, потому что они не окажутся в кризисной ситуации, когда вы умрете.
Однако этот сервис ориентирован прежде всего на американскую систему здравоохранения, поэтому нам будут доступны не все его функции. Тем не менее Joincake хорош уже хотя бы тем, что когда вы начинаете отвечать на вопросы анкеты (даже в аналитических целях), то понимаете, что существуют такие темы, о которых вы никогда не задумывались — например, с кем останутся ваши домашние животные, когда вас не станет.
Также в Joincake есть программное обеспечение, позволяющее создавать эго-документы, то есть формулировать репрезентативную историю, по которой вас будут вспоминать (в противовес архиву, который можно насобирать в социальных сетях или тому, что вы оставите в нецифровом виде). В такой истории вы можете опубликовать данные о себе, озвучить свои последние желания, оставить послания для близких и настроить эти сообщения так, чтобы они были приурочены к каким-то значимым событиям в будущем. Например, по ряду причин вы знаете, что уходите из жизни, у вас остаются дети, которые, скорее всего, окончат университет, женятся и т. д., и вы можете записать для них послания на будущее. Не факт, что на тот момент они останутся релевантными, но, так или иначе, вы сможете зафиксировать свое присутствие в жизни будущих поколений.
Другой тип сервисов, работающих с темой digital afterlife, — это планировщики соцсетей. Например, DeadSocial позволяет запланировать свое цифровое существование после смерти сразу в нескольких социальных сетях, то есть дает возможность написать посты на время вперед. Кстати, что хорошо во всех этих системах, так это то, что в них с разной степенью откровенности произносятся слова о смерти. В том же DeadSocial есть огромный список вопросов, касающихся того, что произойдет с моим телом после моей смерти, — это четко описанные, почти в медицинских терминах, категории.
Самый инновационный на текущий момент сервис — португальский инструмент Eter9. Это система самообучающихся нейросетей, или своего рода искусственный интеллект (со всеми оговорками, конечно), который, познакомившись с вашим аккаунтом в Facebook, может научиться писать за вас посты. Когда вас не станет, вместо вас общаться в этой соцсети сможет бот.
Мне кажется, что все эти приложения и инструменты созданы скорее для развлечения и для того, чтобы показать, что наши цифровые двойники, или, как часто их называют публицисты, «представители зомби-апокалипсиса», уже рядом с нами и с этим нужно что-то делать.
Если смотреть на эту риторику как на продающую, маркетинговую и одновременно визионерскую, то это позволяет увидеть способы демонстрации элементов цифровой среды нам как потребителям этих инструментов, будто бы выгодных и комфортных, и дает возможность задуматься о скрытых возможностях такого рода сервисов. Смерть — это частный эпизод, но для цифровой среды она является значимым элементом: увеличивается число мертвых и количество предложений для них или их опекунов. И одновременно переосмысляется и даже снимается дихотомия «живое и мертвое», с которой мы начинали наш разговор. Мне не хотелось бы заканчивать фразой «Мы все умрем», но цифровая среда заставляет думать именно об этом. И придумывать способы создания видимости того, что эта фраза для людей цифровой эпохи будет не всегда актуальна.
Оксана Мороз
