Кинорежиссер Петр Тодоровский: «Риорита» наверняка последняя моя картина о войне, иного шанса высказаться на эту тему не будет. Другой вопрос, что меня и сейчас слушать не хотят. Ситуация в кинематографе сложилась парадоксальная. Вроде полная творческая свобода, цензуры нет, запретных полок не существует. При этом многие фильмы не могут пробиться к зрителю…«
Петр Тодоровский закончил работу над фильмом «Риорита». И пусть легкомысленное название не вводит вас в заблуждение: патриарх российского кинематографа и ветеран Великой Отечественной вновь обратился к военной теме и снял, пожалуй, самый жесткий из своих фильмов. Впору говорить не только о художественных достоинствах или изъянах картины, но и о гражданской позиции автора.
— Ваш друг-поэт когда-то написал стихотворение «Дежурный по апрелю», а вы, Петр Ефимович, похоже, без всякой поэзии превратились в вечного дневального по маю, ответственного за День Победы…
— Так ведь именно журналисты и вынуждают меня перед каждым 9 Мая произносить слова о войне! Год за годом. Повторяться не хочется, но и добавить что-то новое спустя шестьдесят лет трудно. Вот вы вспомнили Булата Окуджаву, с которым мы действительно дружили, а я процитирую другого хорошего знакомого. У Юрия Левитанского есть строки: «Ну что с того, что я там был? Я все забыл. Я все избыл…» Впрочем, могу вас понять: ветеранов остается меньше и меньше, выбирать особенно не из кого. Хотя порой о войне больше способен рассказать тот, кто в ней не участвовал.
— Например?
— Недавно прочел документальную книгу Гавриила Попова «Сорок первый — сорок пятый». Взгляните при случае. Там опубликованы шокирующие факты, ставшие откровением и для меня. Ведь кем я был тогда, в годы войны? Маленьким человечком, командиром взвода. О чем-то, наверное, догадывался, но масштабов происходящего не представлял. Да и вряд ли поверил бы, услышав, что только в Берлине сто тысяч немок обратились в комендатуру с заявлениями об изнасиловании советскими солдатами. Нам не сообщали и о том, что товарищ Жуков вывез из Германии для личных нужд эшелон с трофейной мебелью, посудой и прочей всячиной, включая сотни звериных шкур. Мне, как и прочим младшим офицерам, разрешалось отправить домой посылку весом четыре килограмма. Солдатам — на кило меньше. Те, кто был поумнее, отсылали на родину брошки-сережки, а я переправил маме с сестрой ремень да кожаные перчатки… Хорошо, интендант посмотрел на меня, дурачка, и выдал трехметровый отрез ткани на платье. Еще привез с фронта немецкий аккордеон и пошел с ним поступать во ВГИК. Пробился туда с огромным трудом, в конце первого курса схлопотал двойку по мастерству и попал под отчисление за профнепригодность. Иногда спрашивают: откуда, мол, берутся инфаркты? Они растут из нашей молодости. Помню, сидел на ступеньках у входа в институт, выкуривал папиросу за папиросой и думал, что жизнь прошла мимо: позади 24 года, а профессии нет, ума не набрался. Только и умел, что маршировать да разворачиваться через левое плечо… Чудом остался тогда во ВГИКе, пожалели фронтовика, дали второй шанс.
— Вы воспользовались им сполна. «Риорита», кажется, семнадцатая ваша картина?
— Никогда не вел таких подсчетов. Сценарий написал давно, лет шесть назад, но почему-то не решался запускать в работу, откладывал. Мира, жена, хотела, чтобы «Риоритой» я назвал еще «Военно-полевой роман», но тогда не сложилось. И новый фильм должен был называться «На память о пережитых страхах». Эти слова после Победы мой друг капитан Пичугов написал на обороте собственной фотографии. Написал и подарил мне. Я запомнил и фразу эту, и пережитые страхи. Однако продюсеры сказали, что зритель не пойдет на картину с таким названием. Но «Риориту» тоже никто не покупает. Настолько она получилась жесткой, непохожей на мои предыдущие работы. Впрочем, первым об этом сказал Валера, сын. Он хорошо ориентируется на кинорынке, продюсирует много фильмов. Посмотрел черновой монтаж и говорит: «У тебя картину никто не возьмет». Я и без Валерки знал, что будут проблемы с прокатом…
— Изменили себе на старости лет, Петр Ефимович? Всю жизнь гордились, что в ваших фильмах не стреляют и в атаку не ходят, а тут вдруг развернули на экране полномасштабные боевые действия.
— Не такие уж и полномасштабные, если разобраться, но без них было нельзя… Почему именно теперь решил снимать в такой манере? Очевидно, издержки возраста. Дальше тянуть некуда, «Риорита» наверняка последняя моя картина о войне, иного шанса высказаться на эту тему не будет. Другой вопрос, что меня и сейчас слушать не хотят. Ситуация в кинематографе сложилась парадоксальная. Вроде полная творческая свобода, цензуры нет, запретных полок не существует. При этом многие фильмы не могут пробиться к зрителю. Берешь коробку с пленкой под мышку и ходишь, как продавец, предлагаешь товар встречным и поперечным. Прокатчики не берут, поскольку понимают: на таком кино больших сборов не сделаешь. Хорошо, если удастся заинтересовать телеканалы, но на «Риориту» и они реагируют вяло. Надежда на «Кинотавр».
— Собираетесь участвовать в конкурсе?
— Куда в мои годы тягаться с молодыми? Не хочется чувствовать себя ископаемым существом, динозавром. Мне в Сочи предложили спецпоказ. Говорят, это престижно. Плохо разбираюсь в подобных вещах, главное, чтобы люди посмотрели картину, составили собственное представление. Пусть даже критикуют, но на основании увиденного. Хуже нет, когда не слышишь ответной реакции. Вроде как холостой выстрел. Ожидание — мучительный процесс. Когда работаю, ощущаю себя молодым, красивым, любимым женщинами. А стоит возникнуть паузе, сразу болячки вылезают. Хотел бы снять легкую, смешную картину, уже история есть на примете, но не могу. «Риорита» не отпускает, надо с ее судьбой разобраться.
— Знаете, Петр Ефимович, зрители ведь тоже разные бывают… Недавно на Лубянке прошел круглый стол, где обсуждали тему фальсификации российскими кинематографистами славного военного прошлого. Может, лучше не высовываться?
— Чего мне бояться в 82 года? Монтень несколько веков назад говорил, что крушение общественных отношений начинается в момент, когда исчезает правда. Попытки замолчать истину — это по-настоящему страшно… Знаете, какие анонимные послания, написанные левой рукой, я получал после «Анкора»? Порой откровенно угрожали, хотя ничего крамольного не рассказал, самым краешком зацепив жизнь одного из тысяч гарнизонов. А работая над «Риоритой», я буквально на улице столкнулся с прообразом Бархатова, которого показал в картине. Того самого вертухая, что под корень извел патриархальную русскую семью Пичуговых. Мы с оператором фильма искали подходящую натуру для съемок в Москве и приехали в район Покровское-Стрешнево. Пока озирались по сторонам, появился мужичок лет шестидесяти. «Почему хвотографируете секретный объект? Где разрешение?» Сначала пытались отшутиться, но бдительный товарищ впал в раж: «Пройдемте, пусть с вами разберутся, кому положено!» Действительно, потащил на проходную какого-то военного завода. Вышел усталый капитан, выслушал рапорт о пойманных «хвотографах», отвел меня в сторону и тихо сказал: «Сейчас гражданин уйдет, и вы сможете спокойно продолжить работу. Как же меня достали эти добровольцы!» Нет, зоркое око не дремлет. Правда, замечает далеко не все. Ретивым общественникам стоило бы, например, заглянуть на Триумфальную площадь. На месте Дома Ханжонкова, который пару лет назад закрыли якобы на реконструкцию, скоро откроют новый ресторан. Был первый кинотеатр Москвы, а будет тысячная харчевня… Город пожирает сам себя, и дело, конечно, не только в Доме Ханжонкова, хотя ситуация возмутительная. Возьмите пробки на дорогах или точечную застройку Москвы однотипными башнями, вырастающими то здесь, то там. Эти новорусские небоскребы не способны вызвать у человека со вкусом ничего, кроме раздражения, но главному архитектору и мэру столицы они, видимо, нравятся…
— В битве вокруг Дома кино вы на чьей стороне?
— Я за то, чтобы без крайней нужды ничего не трогали. Как говорится, ломать — не строить. Понимаю, место лакомое, многие ходят вокруг, облизываются. Пока мы не пустили покупателей на порог, много всего сулят, но, боюсь, цена у обещаний не слишком велика. Как бы бездомными не оказаться. И вообще хочется, чтобы кинематографисты не из-за квадратных метров судились, а больше говорили о профессии.
— На премьеры часто выбираетесь?
— Когда сам снимаешь, чужое кино обычно не смотришь. Хотя мне нравится чувствовать себя рядовым зрителем. Но для этого нужен такой фильм, чтобы через пять минут заставил забыть, где ты и кто ты. Скажем, почему одной из лучших картин о войне считаю «Балладу о солдате»? Это рассказ о хороших людях, а доброта у нас всегда была в дефиците. Последнее, что осталось в памяти, «Катынь» Анджея Вайды. Конечно, не «Пепел и алмаз», но зрелище тоже достойное. Показать бы «Катынь» по телевидению в качестве наглядного пособия по современной истории, но вряд ли такое случится. По «ящику» теперь лишь футбол смотреть можно. Да и тот с участием иностранных команд. По-моему, ребята, которые заведуют идеологией, малость перегибают палку. Да, патриотизм воспитывать нужно, но для этого необязательно лепить образ врага из ближайших соседей по планете. Такое впечатление, что ответственные товарищи подрастеряли профессиональные навыки. Все же предшественники работали более тонко.
— Полагаете?
— Я ведь вырос в этой стране и прекрасно помню, как нам с детства внушали: СССР находится в неприятельском окружении, надо постоянно быть начеку. И я верил. Сталина до самой его смерти беззаветно любил. А что вы хотите, если за пять лет службы в армии прочел три книжки, десятый класс заочно окончил? Рвался в Колонный зал, чтобы лично проститься с вождем. На Кузнецком попал в жуткое столпотворение, чудом выбрался, еще девчушку какую-то вытащил, которую едва не задавила толпа. Конная милиция отогнала нас к Трубной площади, там мы стояли до утра, сдавленные со всех сторон людьми… Лишь потом, со временем, я стал что-то понимать, а многие так и сохранили любовь к отцу народов. Сегодня культа личности нет, но готовность по первому зову верноподданнически припасть к монаршей руке сохранилась. Видимо, это в крови у народа.
— 9 Мая на Красную площадь пойдете?
— Последние пару лет накануне 9 Мая получал приглашения на гостевую трибуну и последующий прием в Кремле. В первый раз был, потом пропустил. Человек — существо слабое, а вдруг возникнет соблазн приблизиться к Путину или Медведеву и передать им диск с «Риоритой» в надежде, что посмотрят? Из затеи почти наверняка ничего не получится, только расстроюсь понапрасну.
— Но фронтовые сто граммов по случаю праздника себе позволите?
— С удовольствием выпил бы с однополчанами, только где их взять? В Саратовском военно-пехотном училище сдружился с Сережей Ивановым и Юрой Никитиным, мы были словно братья. Спали на нарах, укрывшись тремя шинелями. И после выпуска старались держаться друг друга, попали в одну дивизию. Юра напоролся на пулю снайпера и погиб. Сережа уцелел на фронте, но не прошел испытания мирной жизнью, спился, сгорел. Так что боевых друзей не осталось. Да и ровесников все меньше. При этом у войны очень долгое эхо. Шестьдесят лет пытался прояснить судьбу родного брата. Илью после школы призвали на срочную службу и отправили на границу. А через какое-то время началась война, и — все, следы потерялись. Искали его всей семьей — мама, папа, сестра Роза, я. Куда только не обращались, отовсюду получали ответ: в списках погибших и пропавших без вести не значится. А три года назад раздался звонок из Коломны. В трубке молодой голос: «Петр Ефимович, я руководитель поисковой группы, мы нашли место, где погиб ваш брат». Я быстро собрался, поехал. Действительно, под деревней Вадосье в Чудовском районе Новгородской области обнаружили массовое захоронение советских воинов. Видимо, тела после боя на скорую руку свалили в ров и слегка присыпали землей. Наверное, имена погибших так и остались бы загадкой, если бы не найденный во рву орден Красной Звезды. Поисковики направили запрос в военный архив в Подольске и выяснили, что награда принадлежала Илье Ефимовичу Тодоровскому. Оказывается, он успел окончить артиллерийское училище в Киеве, был старшим лейтенантом. Так я обрел могилу брата. Спустя столько десятилетий… Съездил в те места, положил надгробный камень, на котором высечено родное имя… Прав был уже упоминавшийся сегодня Юрий Левитанский, когда писал: «Я не участвую в войне, она участвует во мне». И срока давности тут нет и быть не может.
Андрей Ванденко
http://www.itogi.ru
