Если книги писателя становятся востребованными в театре и кино, это верный признак признания. Лауреат «Большой книги» Гузель Яхина уверенно поднялась на гребень успеха. Режиссер Алексей Учитель выкупил права на экранизацию романа «Дети мои». Завершаются съемки сериала по мотивам ее первой книги «Зулейха открывает глаза» с Чулпан Хаматовой в главной роли, а 4 февраля в рамках премии «Золотая маска» в Москве будет показан одноименный спектакль Башкирского театра драмы им. М. Гафури. Писатель тем временем работает над третьим историческим романом. «Известия» встретились с Гузель Яхиной в ее родной Казани.
— Писателям свойственно опекать свои произведения, но в случае с экранизациями вы отказались от предложения стать сценаристом.
— Мне кажется, чтобы произведение состоялось, у него должен быть один родитель — тот, кто за него отвечает, тот, кто его делает. В случае с книгой я полностью отвечаю за всё, что написала, за каждую строчку и каждую точку. В случае с фильмом за всё отвечает режиссер. Я готова только помочь: вычитать готовый сценарий, высказать свое мнение, поговорить с актерами, если они того захотят.
А создание сценария целиком — не один год работы. Сначала написание, потом редактура, доработка, а затем еще и съемочный период, во время которого сценарист также не имеет права выйти из процесса. Он не может освободить голову от этой истории, потому что какие-то моменты постоянно меняются на площадке. Понимая это, я отказалась писать сценарии и я предпочла работу над третьим романом.
— В литературе разных периодов были свои архетипы: «маленький человек», «лишний человек». Каким вам представляется сегодняшний герой?
— В разговоре о героях современности я, пожалуй, неправильный собеседник для вас, поскольку написала два исторических романа, а сейчас занимаюсь третьим, и это вновь сюжет про прошлое — 1926 год. Писать о современности — вызов для автора. Современность стремительная, она утекает сквозь пальцы. Как о ней написать, как ее ухватить, как навести лупу на сегодняшний день, как рассказать на бумаге о реалиях сегодняшнего дня, чтобы это не было сиюминутным?
Это очень важный вопрос. Но я не знаю на него ответа. Поэтому у меня не получается писать о наших днях. Если быть точнее, работаю на границе: стараюсь писать о прошлом, но при этом рассказывать и о настоящем тоже, о темах, которые волнуют людей сегодня. Пытаюсь найти мост между настоящим и прошлым.
— Это необходимо? В прошлом всё равно ничего не изменить, а настоящее идет своим чередом.
— Мне кажется, когда пишешь исторический роман, получаешь иное ощущение своего времени, начинаешь больше ценить эпоху, в которой живешь. Когда я писала роман о Зулейхе, изначально вообще думала выстроить его на сопоставлении проблем современной 30-летней женщины и героини, жившей 100 лет назад. Потом я от этой идеи отказалась, но когда роман вышел, стала получать от женщин множество писем: «По сравнению с Зулейхой мой быт и домашняя работа кажутся легкими».
Но я сейчас говорю не только о бытовых проблемах, а вообще о том, с чем сталкивались тогда люди. Я бы ни за что не хотела перенестись на 100 или на 80 лет назад. Мне очень комфортно в своем времени, и я бы даже хотела о нем написать, честно. Другое дело, что у меня пока не получается.
— Тогда в чем актуальность того, что получается?
— Первый роман построен так, что Зулейха отвечает на вопросы, которые сегодня может задать себе любая женщина на планете Земля. Можно ли полюбить человека другой национальности, другого вероисповедания и фактически твоего врага? Как велика может быть жертва ради собственного ребенка? И позже, когда она уже принесена, можешь ли ты стребовать с ребенка что-то взамен?
В романе «Дети мои» я хотела рассказать о проблеме отцов и детей, о том, что их связь может прерваться, если поколение отцов не хочет рассказывать о собственной боли, стараясь уберечь от нее своих детей. О боли не нужно молчать, потому что это замалчивание может привести к разрушению отношений, нарушить связь с последующими поколениями. Мой дедушка никогда не рассказывал мне о Великой Отечественной войне, хотя прошел ее от начала до конца. Поэтому я, к сожалению, узнавала о войне из чьих-то воспоминаний, литературных произведений.
— В этом, пожалуй, и кроется философский смысл романа «Дети мои».
— Мне хотелось, чтобы в этом романе был букет тем. Несомненно, одна из самых важных — тема отцов и детей. «Дети мои» — о двух отцах. С одной стороны, о главном герое, его зовут Якоб Иванович Бах — деревенском учителе, у которого двое приемных детей. С другой — об «отце народов», который отвечает за всех людей, населяющих Советский Союз.
Вторая большая тема — советская сказка, которая не сбылась. Если вы откроете книгу и переломите ее пополам, наткнетесь на серединные главы, самые важные. Именно в них сбываются сказки: сначала позитивно, щедро, ярко, богато, а затем вдруг они начинают сбываться «в обратную сторону»: жестоко, мрачно, страшно. Это то, что случилось с нашей страной: в 1925–1926 годах был небывалый энтузиазм, подъем творческих сил. А после 1927-го все повернулось совсем не в ту сторону.
— Вы однажды признались, что смущаетесь, когда вас называют писательницей, потому что чувствуете себя начинающим автором. Сколько книг вам нужно написать, чтобы это смущение побороть?
— Наверное, здесь имеет значение не столько количество книг, сколько время, проведенное в профессии — за рабочим столом в написании произведений. Поэтому я затрудняюсь назвать конкретные годы, месяцы, часы и минуты…
— Тогда назовите тех, кого вы считаете главными писателями современности.
— Такие оценки может дать лишь время. Но я готова говорить о писателях, которых я уважаю и ценю, на которых равняюсь. Конечно, Алексей Иванов. Это не значит, что мне близки все его вещи, вовсе нет. Кое-что у него мне совершенно не нравится. Но его исторические романы «Сердце Пармы» и «Золото бунта» очень люблю. Безмерно уважаю Алексея за огромную палитру таланта — он может писать огромные исторические саги, мистические триллеры о современности, истории о пионерах-вампирах, серьезную драму о воинах-афганцах... Всегда с интересом буду его читать.
Также это тексты Людмилы Улицкой. Это — мое: понимаю, что буду их перечитывать, потому что получаю от этих произведений огромное удовольствие. Евгений Водолазкин — еще один ориентир в мире литературы. Очень важной для меня оказалась одна наша с ним беседа. После того как я написала первый роман, никак не могла подступиться ко второму, ничего не получалось. Евгений тогда как раз закончил «Авиатора» и дал мне ценный совет, которому я последовала: сделать совершенно иной текст, постараться ни в чем не повториться.
— Есть мнение, что писатели могут предвидеть какие-то события. Каким вы видите будущее России?
— Это не ко мне, это к Сорокину, к Пелевину. Мне кажется неправильным фантазировать на эти темы, не возьмусь делать какие-то прогнозы. Мне кажется, что жить сегодня невероятно интересно! Говорю это совершенно искренне. Счастлива, что родилась в конце 1970-х. Наше поколение застало советское время в уже достаточно взрослом возрасте — СССР распался, когда мне было 14 лет.
Я была совершенно искренней пионеркой и, с одной стороны, до сих пор чувствую это советское внутри себя. С другой — мы вошли в мир постсоветской России, будучи уже достаточно взрослыми, и взрослыми глазами наблюдали рождение и детство нового государства. Мне кажется, это большая удача — прожить и прочувствовать такие разные периоды истории страны вместе с ней. Теперь я могу сказать про себя, что жила в трех Россиях: в Советском Союзе, в России 1990-х и России нулевых.
— И в России эпохи интернета, это уже другая, четвертая Россия.
— К интернету я вообще отношусь с трепетом, он мне помогает работать. Я есть в соцсетях: аккаунт в Facebook веду сама, а в Instagram за меня делает публикации журналистка и справляется очень хорошо, за что ей огромное спасибо. Мне кажется, эти странички — тоже веление времени. Не могу сказать, что мне доставляет удовольствие этим заниматься, но я понимаю эту необходимость.
Сегодня мир практически прозрачен, в той или иной степени мы все живем в аквариуме. Нам предлагаются бескрайние возможности для продвижения и одновременно — бескрайняя конкуренция. И этот мир не прощает ничего — не дает человеку права на ошибку. Все, что ты делаешь, будь то неудачное фото, не самое умное интервью или высказывание, останется если уж не в веках, то, по крайней мере, на долгие годы. К сожалению, ты не можешь от этого уйти.
— Все-таки вы говорите «к сожалению»?
— Да. Раньше искусство предлагало человеку возможность познания иных миров, уникальное приобщение к чужому опыту и эмоциям. Сегодня всё это дает обычная социальная сеть. Раньше ты мог прочитать об интимных моментах жизни, подсмотреть их в фильме, но не более того. А сейчас можешь спокойно в «сторис» смотреть, как женщины рожают, как проходят процедуру ЭКО. Это всё делается в прямом эфире. Тебе больше не нужно читать в книгах, что чувствует женщина во время родов — ты просто сам это наблюдаешь!
Так же и с познанием новых миров. Раньше ты с замиранием сердца читал о дальних странах, восполняя недостаток информации воображением. А сейчас можешь посмотреть фотографии и видео, не выходя из квартиры. И не нужно для этого брать книжку. В каком-то смысле социальные сети составили конкуренцию не только искусству, а самой жизни.
— Еще появилось выражение «не запостил — не было». И для многих оно уже стало жизненным кредо.
— Здесь возникает противоположный вопрос: не что запостить, а как выстроить границу, соблюсти свое сокровенное, потому что сегодня граница этого сокровенного сжимается. Как не дать ее сжать? Это главный вопрос для меня лично. Как соблюсти границы личного и оградить все, что происходит у тебя внутри, от вторжения внешнего мира? Вот что кажется мне действительно важным.
Наталья Васильева
