13 мая 1956 года покончил с собой писатель и руководитель советской литературы Александр Фадеев. Из доклада председателя КГБ И.А. Серова в ЦК КПСС: «13 мая 1956 года, примерно в 15.00, у себя на даче, в Переделкино Кунцевского района, выстрелом из револьвера покончил жизнь самоубийством кандидат в члены ЦК КПСС писатель Фадеев Александр Александрович. При осмотре рабочего кабинета сотрудниками КГБ Фадеев лежал в постели раздетым с огнестрельной раной в области сердца. Здесь же на постели находился револьвер системы «Наган» с одной стреляной гильзой. На тумбочке, возле кровати, находилось письмо с адресом «В ЦК КПСС», которое при этом прилагаю».
На командном пункте у командующего Западным фронтом генерела-лейтенанта Ивана Степановича Конева (слева) советские писатели Михаил Александрович Шолохов, Александр Александрович Фадеев и Евгений Петрович Петров (Катаев) (слева направо). 1941 год. Фото: Георгий Петрусов/РИА Новости, ria.ru
Первым мертвого Фадеева увидел его 11-летний сын Миша. Его мать, знаменитая актриса Ангелина Степанова, в это время находилась на гастролях в Югославии. О смерти мужа она узнала из газет в Киеве на обратном пути…
Некролог в «Правде» оставлял очень странное впечатление. Это был, наверное, самый позорный некролог, какой можно было сочинить для крупного советского писателя, руководителя литературы и члена ЦК Коммунистической партии с 1939 года. Единственной причиной его гибели назывался алкоголизм. «Фадеев в течение многих лет страдал тяжелым недугом — алкоголизмом, который привел к ослаблению его творческой деятельности…» И все?! О том, что Фадеев пил, знали многие. Но зачем было писать об этом в «Правде»? Возмущенный Шолохов куда-то звонил, но ему там сказали, что после такого письма, которое оставил Фадеев… Говорили, что письмом был задет лично Хрущев, посчитавший этот поступок «недостойным коммуниста». Говорили, что некролог редактировали лично Суслов и Шепилов. Само письмо пролежало в архиве КГБ до 1990 года, когда было опубликовано по некоторой иронии судьбы в еженедельнике ЦК КПСС «Гласность».
Великие Луки, Псковская область, 17.11.1943;Александр Фадеев выступает на похоронах писателя В.П. Ставского, депутата Верховного Совета СССР. Фото: Владимир Гребнев/РИА Новости, ria.ru
То есть 34 года ЦК КПСС не решалось предать это письмо гласности. Вопрос — почему?
С одной стороны, ответ очевиден. Письмо задевало новых вождей партии, пришедших на смену Сталину. Да, но почему не опубликовали и после Хрущева?
Не потому ли, что в письме было нечто большее, чем осознание своей несчастной роли при Сталине («Нас после смерти Ленина низвели до положения мальчишек…») и претензии к новому руководству («Тот был хоть образован, а эти — невежды…»)?
Н. С. Хрущев, писатель К. А. Федин, министр культуры СССР Е. А. Фурцева (справа) и др. за беседой на загородной даче во время встречи руководителей партии и правительства с деятелями советской культуры и искусства.
Письмо Фадеева было сумбурным, нелогичным и в чем-то жалким. Во-первых, он преувеличивал свое литературное значение. Во-вторых, никто не мешал ему снять с себя хотя бы часть непосильной ноши, на которую он жалуется, говоря, что его превратили «в лошадь ломового извоза». Об этой опасности его предупреждал еще Горький. Нельзя без изумления читать весь список его должностей, начиная с 20-х годов, когда он только-только вошел в литературу с действительно сильным романом «Разгром». Уже в 1924 году он был руководителем ростовского отделения РАПП (Российской ассоциации пролетарских писателей). В 1932 году после ликвидации РАПП (и затем расстрела некоторых наиболее активных руководителей) вошел в Оргкомитет по созданию Союза писателей СССР; с 1934 по 1939 год был заместителем Оргкомитета Союза писателей СССР, а затем стал его Генеральным секретарем. Между прочим, должность Генерального секретаря даже в Компартии хотя и существовала с 1922 года (первым занимал Сталин), но считалась «неуставной» и до смерти Сталина официально нигде не упоминалась. В отличие от Генерального секретаря всех писателей, которым был Фадеев с 1946 по 1954 год.
«Слева направо: Вилис Тенисович Лацис, Константин Александрови Федин, Александр Александрович Фадеев, Федор Васильевич Гладков и Борис Николаевич Полевой. Фотография конца 50-х годов; Фото Михаила Озерского/РИА Новости, ria.ru
О Фадееве говорят, что он подписывал документы на писательские аресты. Будто бы Леониду Леонову сам признался, что в 30-е годы подписал их «тысячу». Гораздо реже вспоминают о том, что через него распределялись квартиры, машины, пособия, что к нему обращались все, в том числе и те, кто потом клеймил его как сталинского наймита. Что заставило его взвалить на себя весь этот груз? Психологически — тяжелый и действительно несовместимый с творческой работой. Но из письма понятно, что не так мучил его этот груз, как то, что этого груза он в одночасье лишился. В самой последней строке письма, перед тем как завещать похоронить себя рядом с матерью, жалуется на то, что «в течение трех лет, несмотря на мои просьбы, меня даже не могут принять». То есть после смерти Сталина новая власть проявляет к нему неуважение… И вот это его мучает…
Корней Чуковский написал о смерти Фадеева: «Он был не создан для неудачничества, он так привык к роли вождя, решителя писательских судеб — что положение отставного литературного маршала для него было лютым мучением…»
17.09.1937 Алексей Толстой и Александр Фадеев. Автор фото неизвестен/РИА Новости, ria.ru
Он застрелился 13 мая. А 20 февраля на ХХ партийном съезде, еще до выступления Хрущева «О культе личности…» (состоялось 25 февраля), его, как мальчишку, в пух и прах разнес Шолохов. О культе личности Сталина еще не говорили. Первым за культ личности поплатился его верный слуга. К тому же речь Хрущева не была опубликована, ее только разослали в партийные организации. А вот Фадеева высекли прилюдно, на всю страну: «Фадеев оказался достаточно властолюбивым генсеком и не захотел считаться в работе с принципом коллегиальности. Остальным секретарям работать с ним стало невозможно. Пятнадцать лет тянулась эта волынка. Общими и дружными усилиями мы похитили у Фадеева пятнадцать лучших творческих лет его жизни, а в результате не имеем ни генсека, ни писателя.
А разве нельзя было в свое время сказать Фадееву: «Властолюбие в писательском деле — вещь никчемная. Союз писателей — не воинская часть и уж никак не штрафной батальон, и стоять по стойке «смирно» никто из писателей перед тобой не будет, товарищ Фадеев. Ты — умный и талантливый писатель, ты тяготеешь к рабочей тематике, садись и поезжай-ка годика на три-четыре в Магнитогорск, Свердловск, Челябинск или Запорожье и напиши хороший роман о рабочем классе»».
Можно представляешь, что испытывал Фадеев, когда читал этот доклад.
Вообще при всем уважении к большому русскому писателю Шолохову нельзя не признать, что его речь на ХХ партсъезде была, мягко говоря, нелепой. Например, он предлагал для писателей, «которые хотят всерьез работать над произведениями, посвященными колхозной или совхозной тематике», построить по деревням отдельные дома, «и пусть себе живут и пишут на здоровье». «Строим мы дома для инженерно-технических работников. Почему нельзя построить для писателей?»
Это было похлеще горьковской идеи собрать всех писателей в Переделкине.
Может, он шутил?
Ангелина Степанова и Александр Фадеев с сыновьями/www.kino-teatr.ruПосле ХХ съезда Фадеев понял, что, во-первых, меняются «правила игры»; во-вторых, правила эти непонятны; в-третьих, его, Фадеева, играть по этим правилам не приглашают. После смерти Сталина его тоже с ним хоронят, как хоронили слуг с их господином в языческих культах. Он для них уже труп, дело за малым. Чтобы представить себе потрясение, которое он испытал… Вот Леонид Леонов… Он ведь даже не был членом партии… И вообще, в отличие от Фадеева, воевавшего против Колчака на Дальнем Востоке и подавлявшего Кронштадтский мятеж в 1921 году, у русского писателя Леонова было чуть ли не белогвардейское прошлое, которое он тщательно скрывал. Но весной 1956 года, сразу после хрущевского доклада, он испытал такое нервное потрясение, что вдруг оказался в больнице 4-го Главного управления Министерства здравоохранения. Диагноз: «паралич лицевых мышц». Проще говоря, отнялась левая сторона лица.
Кстати, в этой больнице в это же время находился и Фадеев. Лечился от многодневной бессонницы. Очень знаковая встреча.
Иллюстрация Орест Верейского к роману А. Фадеева «Разгром»
Фадеев застрелился в середине мая. А в конце мая Борис Пастернак передал представителю итальянского издателя Фельтринелли роман «Доктор Живаго». Прощаясь с ним у калитки переделкинского дома, он как бы шутя сказал: «Вы пригласили меня на собственную казнь». Заметим, что в этой казни Фадеев не принимал участия.
Парадокс был в том, что «Доктор Живаго» был написан в сталинское время, а травили Пастернака во времена «оттепели».
01.08.1942. Писатели Михаил Шолохов (справа) и Александр Фадеев (слева) во время Великой Отечественной войны. Автор неизвестен/РИА Новости, ria.ru
Продолжим высказывание Чуковского о Фадееве: «Мне очень жаль милого А.А., в нем — под всеми наслоениями — чувствовался русский самородок, большой человек, но боже, что это были за наслоения! Вся брехня сталинской эпохи, все ее идиотские зверства, весь ее страшный бюрократизм, вся ее растленность и казенность находили в нем свое послушное орудие. Он — по существу добрый, человечный, любящий литературу «до слез умиления», должен был вести весь литературный корабль самым гибельным и позорным путем — и пытался совместить человечность с гэпэушничеством… Отсюда зигзаги его поведения, отсюда его замученная СОВЕСТЬ в последние годы…»
За месяц до его самоубийства Ахматова подарила Фадееву свою книгу с автографом: «Большому писателю и доброму человеку». Как это понимать? Ведь в 1946 году после постановления А.А. Жданова он публично называл ее «барыней» и «пошлостью советской литературы». В 1939 году он наложил запрет на публикацию ее стихов в «Московском альманахе». Но одновременно, как член ЦК партии, хлопотал о жилье и персональной пенсии для нее, а в 1940 году выдвинул ее на Сталинскую премию. Пытался помочь освобождению из лагеря ее сына Льва Гумилева… Помогал болевшему Платонову, обнищавшему Зощенко, заступался за Заболоцкого…
Предсмертное письмо Фадеева
Перед нами — глубокий человеческий документ и как бы спектр двух эпох: сталинской и хрущевской на их разломе. Он заставляет о многом задуматься даже сегодня. Например, о том, что между государством и культурой всегда существовали, существуют и будут существовать «правила игры», которые кто-то устанавливает и которые должны быть понятными. А играть в эти игры или нет — это вопрос творческий и человеческий. И всегда между государством и культурой будут находиться люди, которые правила эти выражают не на словах, а самой своей личностью.
От качеств этой личности, этих личностей многое зависит. От того, добровольцы они или проходимцы. И хуже всего, когда «литература отдана во власть людей неталантливых, мелких, злопамятных». Когда правила эти устанавливает «группа невежд, за исключением немногих честных людей, находящихся в состоянии такой же затравленности и потому не могущих сказать правду».
34 года ЦК КПСС не решался предать это письмо гласности.
«Не вижу возможности дальше жить…»
«Не вижу возможности дальше жить, так как искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественным руководством партии и теперь уже не может быть поправлено. Лучшие кадры литературы — в числе, которое даже не снилось царским сатрапам, физически истреблены или погибли, благодаря преступному попустительству власть имущих; лучшие люди литературы умерли в преждевременном возрасте; все остальное, мало-мальски способное создавать истинные ценности, умерло, не достигнув 40—50 лет.
Литература — это святая святых — отдана на растерзание бюрократам и самым отсталым элементам народа, и с самых «высоких» трибун — таких как Московская конференция или XX партсъезд — раздался новый лозунг «Ату ее!» Тот путь, которым собираются исправить положение, вызывает возмущение: собрана группа невежд, за исключением немногих честных людей, находящихся в состоянии такой же затравленности и потому не могущих сказать правду, — выводы, глубоко антиленинские, ибо исходят из бюрократических привычек, сопровождаются угрозой, все той же «дубинкой».
С каким чувством свободы и открытости мира входило мое поколение в литературу при Ленине, какие силы необъятные были в душе и какие прекрасные произведения мы создавали и еще могли бы создать!
Нас после смерти Ленина низвели до положения мальчишек, уничтожили, идеологически пугали и называли это — «партийностью». И теперь, когда все это можно было бы исправить, сказалась примитивность, невежественность — при возмутительной доле самоуверенности — тех, кто должен был бы все это исправить. Литература отдана во власть людей неталантливых, мелких, злопамятных. Единицы тех, кто сохранил в душе священный огонь, находятся в роли париев и — по возрасту своему — скоро умрут. И нет никакого стимула в душе, чтобы творить…
Созданный для большого творчества во имя коммунизма, с шестнадцати лет связанный с партией, с рабочими и крестьянами, одаренный богом талантом незаурядным, я был полон самых высоких мыслей и чувств, какие только может породить жизнь народа, соединенная с прекрасными идеалами коммунизма.
Но меня превратили в лошадь ломового извоза, всю жизнь я плелся под кладью бездарных, неоправданных, могущих быть выполненными любым человеком, неисчислимых бюрократических дел. И даже сейчас, когда подводишь итог жизни своей, невыносимо вспоминать все то количество окриков, внушений, поучений и просто идеологических порок, которые обрушились на меня, — кем наш чудесный народ вправе был бы гордиться в силу подлинности и скромности внутренней глубоко коммунистического таланта моего. Литература — это высший плод нового строя — унижена, затравлена, загублена. Самодовольство нуворишей от великого ленинского учения даже тогда, когда они клянутся им, этим учением, привело к полному недоверию к ним с моей стороны, ибо от них можно ждать еще худшего, чем от сатрапа Сталина. Тот был хоть образован, а эти — невежды.
Жизнь моя, как писателя, теряет всякий смысл, и я с превеликой радостью, как избавление от этого гнусного существования, где на тебя обрушивается подлость, ложь и клевета, ухожу из этой жизни.
Последняя надежда была хоть сказать это людям, которые правят государством, но в течение трех лет, несмотря на мои просьбы, меня даже не могут принять.
Прошу похоронить меня рядом с матерью моей. А. Фадеев».
13 мая 1956 года
Павел Басинский
