Елена Холмогорова — прозаик, историк, эссеист, ответственный секретарь литературного журнала «Знамя». Автор книг «Улица Чехова, 12», «Признаки жизни», «Лучшая роль второго плана», «Граница дождя». Закончила педагогический вуз, несколько лет проработала в школе, написала историческую книгу для детей «Великодушный русский воин» — о генерале Раевском. Поэтому мы спросили Елену Сергеевну как человека, близкого к педагогической тематике, о самых важных сюжетах и впечатлениях ее детства. И вот что она рассказала.
...Представьте себе: большая московская семья. В комнате два рояля, между ними уголок, закуток, из которого меня не прогоняют, когда к дяде, профессору консерватории, приходят заниматься студенты. А в другой комнате стоит мольберт, и там работает дед-художник. Жена дедушки, как и мой отец Сергей Северцев, — поэт-переводчик. Для меня все это чуть не кончилось драматически, когда лет в четырнадцать-пятнадцать я всерьез задумалась о своем будущем. Передо мной такие высокие образцы, а я? Я никогда такого не достигну. Я самая худшая. Я неталантливая. Я не имею права выбирать творческую профессию. В подростковом возрасте это было моим самым тяжелым переживанием. Я понимала, что никогда не смогу с ними сравняться. Моим безумным мучением было то, что я всех разочарую.
Я человек по природе бесконфликтный, и наверняка слишком часто из-за этого поступала не так, как требовала бы твердая позиция. В известной мере бесконфликтность мешала и мешает мне быть принципиальной во всем. Моя бабушка, очень важный человек в моей жизни, обладала твердым, даже деспотическим характером и часто ссорилась с родными и друзьями. А я кидалась всех мирить и говорила: купите мне голубую каску, я буду «миротворческие силы ООН». Даже если я сто раз права, даже если я умом понимаю, что конфликт принципиальный и надо твердо отстаивать свое мнение, я бываю готова уступить, потому что мне просто физически больно состояние разлада между людьми.
Поразительно, но в детстве я не любила ровно то же, что не люблю и сейчас. То есть, конечно, добавилось что-то, но в основе — те же самые вещи. Первое — так называемая легкая музыка, особенно по радио. Второе — холодная зима. А если говорить серьезно, то ненавидела все, что ставит человека в неловкое положение, что заставляет попусту волноваться. Например, розыгрыши. Первого апреля старалась спрятаться, чтобы не участвовать в общих развлечениях ни в качестве жертвы, ни уж, конечно, в качестве инициатора. Я и тогда и теперь болезненно воспринимаю чужое унижение. С детства мне были несмешны комедии, где герою кидают в лицо торт с кремом. Было непонятно, почему над этим положено смеяться.
В школе нам упорно внушали, что в нашей стране все равны. Я так и верила: это давно, в девятнадцатом веке, были дворяне и крестьяне, купцы и разночинцы — раньше все жили по-разному. А теперь-то одинаково! Даже то, что моя няня рассказывала о своей деревне, воспринималось как что-то далекое, что было когда-то, но давно кончилось, исчезло, потому что социализм покончил с угнетением, нищетой и отсталостью. А в двенадцать лет я «выпросилась» поехать летом в деревню к няне, в Брянскую область, это был, как я бы теперь сказала, настоящий культурный шок. Хотя после войны прошло двадцать лет, в деревне не было электричества, хаты крыты соломой. А когда деревенские ребята спросили, в каком доме я живу и я ответила, что в десятиэтажном, они отмахнулись: надо же такое выдумать! Всякое доверие ко мне было мгновенно утрачено. Но и в меня закралось сомнение. Вдруг оказалось, что не только когда-то давно все жили по-разному, но и сейчас не очень-то одинаково. Я в деревне подружилась с людьми, втянулась в крестьянскую работу, полюбила среднерусский пейзаж, не перерезанный заборами, как в дачном Подмосковье.
Огромной Москвы в моем детстве не было. Все было близко, все рядом. Родные, друзья, школа. Легко дойти пешком или, в крайнем случае, доехать на троллейбусе. У меня был двор — даже два, так называемые «верхний» и «нижний», соединенные лестницей. После школы — бегом туда. У меня нет воспоминаний, что кого-то обижали, — все жили в одном доме, ходили в одну школу. Тогда ведь никого не возили учиться на другой конец Москвы. Не было и того, что после школы ребенок сидит дома один и не может выйти во двор просто потому, что нет двора.
Моим первым сочинением, в пять лет, была поэма «Полтавский бой». Значит, «Полтаву» Пушкина мне уже прочитали. Помню одну строчку: «Тут поднялся огонь над танком» — ничего больше в памяти не осталось — тетрадка не сохранилась. Меня не надо было «приобщать к культуре», это было как воздух. С мучениями, в полной тайне я думала: как свернуть туда, где не пришлось бы сравниваться с талантливыми родственниками. И я нашла компромисс — история. Придумала так: буду писать исторические книжки для детей. Решила, что поступать надо не в университет, а обязательно в педагогический институт, чтобы меня там научили понимать детей. Так судьба начала описывать дугу, и круг в конце концов замкнулся. А книжку для детей я все-таки написала. О генерале Раевском — «Великодушный русский воин». Была такая серия для детей — «Страницы истории нашей родины». Но был уже девяностый год, и серия скоро исчезла.
Недавно я купила книжку о войне 1812 года для семилетнего внука моих друзей. Книжка интересная, содержательная, а иллюстрации в ней — пазлы. Мальчик был в восторге, и первым делом, конечно, принялся складывать иллюстрации — кивера, сабли, орудия. Я думаю, это правильно, в детских книгах надо использовать все увлекательное. Читая, ребенок стремится проиграть максимальное количество ролей, «присвоить» судьбы Робинзона Крузо или королевы Марго. Так безотчетно складывается в воображении ребенка романтическая мозаика взрослой жизни. Жестокий реализм будней не раз будет покушаться на ее стройный замысел. И наверное, счастье в конечном итоге — всего лишь совпадение максимального числа точек картины будущего, не всегда осознанно построенной в детстве...
Материал подготовила Елена Иваницкая
