В СССР все артисты из Прибалтики были нашими людьми оттуда. С Запада, с Марса — не важно. Загадочные, непонятные, сдержанные — всё внутри. Среди всех этих литовцев, латышей, эстонцев Банионис, наверное, самый русский. По крайней мере он чувствовал нас как никто, играл и Павку Корчагина, и разведчика Ладейникова, и главу «Клуба самоубийц». Но был ли он нашим на самом деле? Или чужим среди своих? На все эти вопросы народный артист Советского Союза Донатас Банионис ответит в этом предъюбилейном интервью. Завтра ему исполнится 85 лет.
— Как вы себя сейчас чувствуете, в эти непонятные для всех 85? Какие физические и моральные ощущения?
— Очень средние. Нет таких сил, как раньше, колени болят, желание пропадает куда-нибудь идти. Такое настроение, что хочется от всей этой суеты отойти и быть одному. Живу я печально. Уже почти полтора года нет моей супруги. Это я очень чувствую. Мы с ней прожили без двух месяцев 60 лет. Мы поженились 2 апреля 1948 года. И все эти годы я был счастлив.
— Донатас, скажите, ваш юбилей будет в Литве национальным праздником?
— (Смеется.) Ну что вы? Только в нашей квартире, больше нигде.
— Да что вы! Вы же национальное достояние.
— Но я же не могу выскочить на балкон и кричать: «У меня юбилей! Люди, поздравляйте меня!» Пока что у нас здесь тихо.
— В России артистов к юбилею принято награждать орденом «За заслуги перед Отечеством» IV либо III степени. У вас в Литве есть
— Не знаю, но слышал, что меня будут награждать.
— И за советские годы постоянных съемок вы ничего не нажили?
— Да при советской власти какие гонорары! Надо было работать, чтобы 50 рублей за съемочный день получить. В других странах, где я снимался, — в Италии, Германии — мне тоже платили эти 50 рублей, все остальное я должен был бы сдать государству. Актеры в СССР ни черта не зарабатывали.
— Но многие ваши коллеги-артисты имеют побочный бизнес, рестораны открывают…
— Я думаю, что настоящие актеры рестораны не открывают. Разве что средние.
— А что у вас в Литве с кризисом? Мы в России видели картинку, как в Вильнюсе толпа вышла на улицу с плакатами, требовала увеличения зарплаты.
— Кризис меня не касается, у меня же бизнеса нет. Из своего окна я никаких волнений не видел. Вот пойду сейчас еще взгляну — нет, ничего не вижу. Может быть, это
— А вы телевизор смотрите?
— Нет.
— Значит, вы живете не материальной, а духовной жизнью?
— Нет у меня никакой духовной жизни. Просто сижу себе дома и все. Читаю книги старые. Духовная жизнь у меня была, когда я снимался в фильме «Никто не хотел умирать», «Солярис».
— Вы хотите сказать, что живете жизнью пенсионера?
— Точно! Я не снимаюсь, отказываюсь. Нет у меня сил, да и не хочу. Пару раз меня еще приглашали, но им, видно, нужна была только фамилия моя. Я отказался.
— Вам не пеняют в Литве после распада Союза, что вы были народным артистом СССР?
— Да кому пенять. Здесь вообще не знают, кто я такой. Вот недавно я заходил в одно учреждение, представился, что я Банионис. Они спросили: «А кто вы?» Я говорю: «Актер». «А как ваша фамилия пишется: через „б“, как „бурак“?» Они не знают даже, как моя фамилия пишется. А это чиновники!
— А вот в Москве вас знают и любят.
— В Москве — да. А в Литве даже хотели закрыть «Никто не хотел умирать», говорили, что неправду показывают. Но это ерунда все, политика, а она далеко от меня.
— Но вы не жалеете о распаде Советского Союза?
— Абсолютно нет! Что вы! Чтобы поехать за границу, с какими проблемами я сталкивался! А Сталин, эти ссылки страшные. Как так можно было детей маленьких, невинных в Сибирь высылать! Ведь чем дальше, тем хуже становилось. Уже еды не было. Чтобы купить 500 граммов масла на семью, нужно было занять очередь с ночи. Разве это жизнь?!
— Я знаю, что вы с Горбачевым встречались?
— Да, он меня пригласил вместе лететь в Америку, в ООН. Я был включен в нашу делегацию. Приятно, конечно, было еще раз полететь в Америку, я много раз туда приезжал. Я хорошо провел время в Нью-Йорке, послушал, как Горбачев выступает. Но я абсолютно не политик, я — художник. Самое главное в моей жизни случилось гораздо раньше, когда я попал в театр города Паневежиса, который создал режиссер Мильтинис. Это мое счастье. Я ведь тоже боялся, что меня в Сибирь вывезут.
— Вы хорошо помните свою жизнь в независимой Литве до 1939 года?
— Конечно. Я был мальчиком, учился в керамической школе и думал, что буду ремесленником. Но так случилось, что в первый год советской власти сделали то, что раньше было невозможным: создали Паневежский театр из рабочих. Раньше такое и вообразить себе никто не мог. Наш театр был создан благодаря Советскому Союзу. Но это было только сначала, а дальше все оказалось пропагандой. Полгода мы думали, что все будет хорошо, а потом увидели — кругом ложь и надувательство.
* * *
— Вы снимались у таких разных режиссеров, как Тарковский и Рязанов. Вам было интересно пробовать себя в разных жанрах, вы чувствовали, что у вас все должно получиться?
— Я же в театре играл абсолютно все: и комедию «Соломенная шляпка», и трагедии разные. У Мильтиниса была такая школа, что актер должен раскрыть человеческую суть своего персонажа, а не кривляться, как сейчас. Сейчас в комедии только лицо корчат да глазами моргают и считают, что это игра. А я считаю, что это клоунада, а не раскрытие сложной человеческой души.
— Но я знаю, в театре вы играли и Павку Корчагина.
— Играл, и с удовольствием. Для меня Павка Корчагин — идеалист. Я и себя считал идеалистом. Когда в конце он говорит, что человек должен прожить жизнь так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, — это же правильно. И при чем тут идеология? Это не коммунистическая идеология, а человеческая.
— А Тарковский для вас был сложным режиссером?
— Сложным. Когда он меня пригласил играть в «Солярисе», я знал, что есть его фильм «Андрей Рублев», который был запрещен. Я приехал на пробы и попросил его показать мне «Рублева». Он дал мне ключик от очень маленького кинозала, я там закрылся и никого не пускал, чтобы нас не наказали. Я был потрясен высочайшим уровнем искусства! Попросил еще копию, чтобы показать этот фильм Мильтинису. Привез копию в Паневежис, мы опять же закрылись. Мильтинис посмотрел и сказал: да, ты можешь туда ехать, это настоящий художник. Ну а в «Солярисе» все происходило
— А после культового фильма «Мертвый сезон» вам не дали знак почетного кагэбэшника Советского Союза?
— Нет, такого я не помню. Мой прототип Конон Молодый говорил, что такой человек, которого я сыграл, в жизни не нужен. И сам Молодый через два года умер. Я там играл не кагэбиста, а разведчика, который раскрывал преступления. Меня снимали с этой роли, говорили, что я на нее не гожусь. А мне было наплевать. Я хотел играть человека, а не схему.
— КГБ вас не вербовал?
— Когда я возвращался
— В фильме «Берегись автомобиля» ваш пастор говорит такие сакраментальные слова: «Одни верят, что Бог есть, другие верят, что Бога нет. И то и другое недоказуемо». Вы согласны с этим пастором?
— Может быть, и да. Хотя в детстве я и на исповедь ходил, но потом стал смотреть на религию немножко
— А после «Берегись автомобиля» католическая церковь на вас не набросилась?
— Нет, ну что вы. Я же не вел никакой пропаганды. Все было с юмором сказано.
— Ну а с Рязановым интересно было работать?
— Я очень обрадовался, когда меня пригласили на «Берегись автомобиля». Приехал в Одессу на пробу, зашел в гостиницу, там сидят Рязанов, Брагинский, Смоктуновский. Посмотрели на меня: «
— В России очень любят фильм «Приключение принца Флоризеля». В каких отношениях вы были с сыгравшим там главную роль Олегом Далем?
— В хороших, хотя на съемках Олег мало общался, у него тогда депрессия была. Он лечился. Вскоре он умер. Он ни с кем не дружил, приходил на съемку, играл, потом уезжал в гостиницу и там закрывался.
— А с кем из российских актеров вы сейчас дружите?
— У меня нет ни одного друга среди них. Но с теми, с кем снимался, остались хорошие отношения. Они приятные люди. Но вот с Высоцким мы снимались в одной картине, и он, как и Даль, тоже был закрытый человек, ни с кем не общался, избегал людей. У него тоже была депрессия.
— Как часто вы бываете в Москве?
— Давно уже не был, года три. Но сам я не езжу, меня приглашают. Я никуда не хочу уезжать, нет сил удаляться за пределы Вильнюса. Все-таки мне 85 лет, и общаться уже ни с кем не хочется. Живу я один. Иногда приезжает сын Раймондас, но он живет со своей семьей. А мой старший сын Эгидиюс умер очень рано, ему было всего 48. Он был историком, окончил Московский историко-архивный институт.
— Вам одиночество необходимо?
— У меня нет выхода. Супруга ушла из жизни, так случилось. С другими уже нет общего языка. Это судьба. Из нашего театра на сегодня не осталось ни одного человека моего возраста. Никто не дожил до 80 лет. Ни один. Все умерли. Я один-единственный, это точно.
Александр Мельман
