Мы с ним не знакомы. Но он дружелюбен. Даже сочувствует мне:
— Куда ты летаешь, мечешься, маешься. Что тебе не сидится на одном месте? Обвешался аппаратурой и без конца щелкаешь, накапливаешь чужие лица, образы, изображения. Тебе кажется, что мир станет понятней и добрей, если ты их станешь ему предъявлять? Давай снимай. Я не увижу плод твоих усилий, а ты из десятка карточек найдешь, может быть, одну, на которой, как тебе покажется, ты снял то, что увидел, а не то, что я тебе показал.
— Изображение, верно, твое, но фото уже тебе не принадлежит, и на нем ты мне показываешь то, что я снял, а не наоборот. Ты мне симпатичен в своей свободной бедности. Ты не обозлился на мои дорогие аппараты и навязчивость. Ты терпелив и приветлив вообще. Тебе не нужен мой труд. Возможно, тебе вообще труд не нужен, поскольку он ограничивает твое существование и лишает тебя возможности целый день стоять на базарной площади маленького мадагаскарского городка и наблюдать за усилиями других людей жить лучше, чем ты. Думаю, ты прав — у них не получится. Однако пожалуй на карточку, ну хоть в качестве иллюстрации жизни, если не примера для подражания.
Тут никакой особой истории нет. Хозяева погребли скошенную траву и пришли домой пить чай. Соседка пришла в платочке,
Если дом победней, то можно
Решив, что чередование слов в присказке случайно, я вежливо перебил его вопросом о видах на урожай.
Да это какой год, мать его едри, выпадет. А то работаешь, едри его мать, а там засуха, мать его едри, или дожди, едри его мать.
Мы вернулись в избу, и разговор пошел, как прежде — бессистемно.
Юрий Рост
