Когда мой брат играл в компьютер и экран завис во время боя, он крикнул следующее:
- Чёртовы ублюдки, что с интернетом?
Во-первых, я не усомнился, что это было обращением ко мне. Дети – наше отражение. Во-вторых, я захотел сказать ему примерно следующее:
- С другой стороны, те, у кого с интернетом всё в порядке, лишены очаровательной возможности проделать путь по его налаживанию. Конечно, это будет похоже на хождение по углям по границе ада, во время которого черти облапают тебя, как при входе на стадион «Лужники». Причём файер в заднем проходе они всё-таки найдут. Но это, брат, жизнь.
Но я всего этого не сказал, потому что в тот же момент подумал о том, какова моя мотивация.
Помимо того, конечно, что я никогда не упущу возможности затронуть тему заднего прохода. Я воспринимаю её как оберег. Сказал – и весь пафос как рукой сняло. Примерно по той же методе Дэвид Милч с завидной регулярностью употребляет слово «pussy», а Лермонтов – слово «мгла».
Никогда мне не забыть строчку «буря мглою небо кроет». Вот всегда я знал, что шотландцы, с их волыночной истомой, хорошо понимают русскую душу. И даже в имени рода баронов «Лермонт» слышится отзвук льда на дне бокала.
Однажды я проснулся у железной дороги. Ныли бока от ночи, проведённой на щебне. После того как я вспомнил, что происходило накануне (я решил дойти пешком до Ярославля, чтобы поймать во время съёмок «Иерей-сана» Кэри-Хироюки Тагаву, но прилёг отдохнуть на подъезде к «Кунцевской» у военного госпиталя), - после того как я это вспомнил, мне захотелось обязательно всем об этом рассказать.
А потом при первой возможности повторить этот крестный ход, но теперь усложнить условие – конечный пункт лежал бы уже за границей видимого мира и являл собой переход в Светлый Мрак посредством написания сериала о ледоколе, застрявшем в Ледовитом океане в компании жителей Гипербореи.
Потом, разумеется, рассказать всем и это тоже.
Демонстративность. Комсомольский задор. Сказку сделать былью. Зачем?
Как будто путешествия на край ночи, к мечте, осуществляются только табором. Надо обязательно тащить за собой других. А если они не хотят? Мы их заставим. А ну-ка. Тпру! Мы потащим, научим!
Когда наталкиваешься на то, что им, «другим», это не больно-то и нужно, становится нужно, чтобы тебе сделали больно. Равнодушие пугает ещё больше боли.
Так строятся империи. Так я вырезаю ножичком на арбузе фразу «На Берлин».
Так мой брат уходит наконец гулять и оставляет меня одного. И я могу лечь спать. Потому что во сне мне придёт идея, как всё это разрешить.
А потом, утром, я проснусь и пойму, что одиночество – это не проклятие, а дар.
Глеб Буланников
