Найка Борзова, который много лет уверенно держал позиции в альтернативном музыкальном батальоне и стал уже одной из легенд российской альтернативы, язык не повернется назвать просто русским рокером – так много экспериментов и звуковых опытов он проделывал в самых разных стилях. Артист то с головой нырял в резкое электронное звучание, то плавал в акустических волнах, а порой заигрывал и с речитативами. Всенародно популярные «Три слова» и «Маленькая лошадка» - одна миллионная часть его репертуара, причем отнюдь не показательная. Помимо сольного творчества, у него всегда была масса сайд-проектов, которые существовали недолго, но оставили после себя разноцветье необычных треков. В конце 2014-го года Найк решил подвести итоги своей 25-летней сценической истории и выпустить сборник «Избранное» из своих лучших песен. Выбор части композиций он доверил поклонникам в Интернете. По такому случаю «ЗД» решила поздравить музыканта с выходом пластинки, устроить ему допрос с пристрастием и узнала, что общего у артиста с Куртом Кобейном, почему он больше не хочет играть в театре и как нужно петь «алкогольный сумрачный шансон».
- Найк, вы довольны «Избранным»?
- Да, когда все было готово, я несколько раз прогнал сборник от начала до конца и понял, что компиляция удалась. Пластинка получилась нескучной. На ней собраны песни, которые были написаны в разные периоды моей 25-летней истории - такие прыжки во времени. И разноплановой - по звуку, по настроению, даже по продолжительности треков: например, там есть эпичные вещи, которые длятся 11 минут и дольше. Еще я добавил туда несколько концертных версий композиций. Это было интереснее, чем просто взять песни с альбомов и раскидать их в хаотичном порядке. Я считаю эту работу первой компиляцией лучших песен за всю свою историю, хотя сборники выходили у меня и раньше. Мне за нее не стыдно.
- Если судить по песням, которые выбрали для альбома поклонники, как изменились их вкусы?
- Я понял, что приоритеты за 20 лет фактически не изменились. Меня порадовало то, что не все мои лучшие песни вошли в сборник, так что, возможно, через годик-два я выпущу еще один, куда войдут и другие композиции, которые тоже были выбраны поклонниками, но по некоторым причинам не попали на пластинку. Это не значит, что она получилась незавершенной. По внутренним ощущениям, мне удалось отразить в ней разные грани своего творчества. Оно достаточно разнопланово, и на сборнике есть вещи, которые не стали шлягерами и не крутились на радио и телевидении, но являются не менее интересными, чем хиты, тоже полюбились людям, исполнялись на концертах и вызвали определенный резонанс. Они совсем не похожи, например, на «Три слова», но именно ради таких, более глубоких и содержательных песен слушатели ходят на концерты и покупают альбомы.
- Вы всегда были единоличным автором концепции каждой пластинки, а здесь дали поклонникам выбрать бОльшую часть песен. Не побоялись?
- Нет, мне было интересно, что они предложат. Из них я уже сам выбрал чуть больше двадцати композиций и добавил несколько от себя. Изначально, когда появилась идея выпустить сборник лучшего, я долго думал, как его назвать. Варианты «The Best», «Лучшее», «The Greatest Hits» мне показались совсем неинтересными. Мне случайно попалась на глаза статья про Александра Градского, где рассказывалось, что где-то в 70-е годы у него выходил альбом «Избранное». Такое название мне показалось максимально подходящим. Здесь есть еще и ассоциация с поэтическими сборниками. Я ведь тоже поэт, только кладу свои стихи на музыку (смеется). И я решил, что если уж сборник называется «Избранное», то песни нужно дать «избрать» слушателям – все логично. Из того, что получилось, я уже выстроил собственную концепцию. В ней есть не только динамическое развитие, но и общий лейтмотив. Каждая следующая песня по сути – продолжение предыдущей, такой длинный рассказ, состоящий из многих глав. Движение не прерывается. Этот альбом может быть, например, саундтреком к одному дню из жизни.
- Вас раздражает, когда Найка Борзова люди ассоциируют только с хитом «Три слова», например?
- Я этого не чувствую. К этому хиту паровозиком присоединяются и «Маленькая лошадка», и «Сиреневый мальчик», и «Верхом на звезде». Я не автор одного шлягера, и слушатели это хорошо знают. А если говорить конкретно о «Трех словах» и о «Лошадке», я к этим вещам никогда не относился серьезно. Для меня это всегда были очень легковесные песни, но тем не менее они почему-то оказались самыми тяжеловесными по итогам. Есть такая поговорка: нет ничего более постоянного, чем временное. Это из той же серии. Думал, написал ерунду, оказалось – шлягеры.
- Между выходом ваших пластинок всегда проходило несколько лет. Почему вы делали такие большие паузы?
- Действительно, минимальная пауза между выходом альбомов длилась два года. Мне скучно долго находиться в рамках одной истории. На работу над пластинкой я трачу, например, два-три года. И уже во время записи у меня возникает куча параллельных идей, которые не вписываются в рамки этой работы. Так что когда процесс заканчивается, появляются какие-то другие проекты, коллаборации с другими людьми, и мне интересно окунуться туда на какое-то время. И естественно, это тоже занимает определенное количество времени. Я пробовал браться за 5, 6, даже 7 проектов одновременно, но потом приходится очень долго собираться. Чувствуешь себя британским флагом, который разорвали на маленькие кусочки. Потом они, конечно, сшиваются и заглаживаются, но тем не менее швы остаются, и разорванные места слишком долго зарастают. И, например, я не стал продюсером, потому что мне не нравится ковыряться в чужой грязи, у меня хватает своих вопросов, которые нужно решать. Я постоянно увлекаюсь разными проектами, но всегда думаю о сольных пластинках, сочиняю песни, играю концерты. Как правило сама запись альбома занимает примерно год, максимум два. Самый большой перерыв – 8 лет - был между выпуском пластинок «Заноза» и «Nзнутри». У меня тогда возникли проблемы со звукозаписывающей компанией, с которой мы заключили договор и до сих пор не находим взаимопонимания.
- Вам комфортнее работать с группой или сольно?
- Мне в принципе комфортно в музыке. Неважно, в какой ипостаси я нахожусь. Музыка – моя религия, которая мне дает все, что мне нужно. И я могу ей что-то дать, это тоже забавно. Коллективная и сольная работа - это разные форматы. Когда артист работает сольно, он похож на Солнце. Вокруг него крутятся разные планеты, а оно дает им свет и жизнь. А в коллективном творчестве музыканты похожи на несколько движущихся навстречу друг другу звезд, из столкновения которых рождается, например, черная дыра. Тем и интересны коллаборации. Последние полгода я занимался двумя параллельными проектами – Killer Honda и группа «Гравитационная сингулярность» (Gravitational Singularity). В Killer Honda трое участников, там я играю на барабанах, Максим Шевченко – на гитаре, а Арина Белых – наша вокалистка, которая присоединилась позже. Мы сочиняли вместе песни, и слова, и музыку, причем тексты придумывались на ходу – во время перекуров, поездок. В этом проекте я не доминирую, каждый из участников вносил свою большую лепту. Когда мы объединились, произошло что-то вроде химической реакции, и появилось нечто новое.
- А в каком стиле вы работали?
- Killer Honda – это гаражный рок, психоделический стоунер, примерно то же самое, что делаю я сам, только наделенное более агрессивной, животной, первобытной энергией. Это не тонкое творчество, в нем больше сильной, буквально проникающей во все органы вибрации, от которой невозможно остаться равнодушным: люди на концертах скачут как сумасшедшие. «Гравитационная сингулярность» - не менее интересный проект, участники которой живут в разных странах. Лидер – поляк, живущий в Индии, я соответственно – в Москве, духовая секция – в Коломне, еще несколько ребят – в других странах. Человек из Индии присылает нам заготовки, над которыми мы уже работаем. Я, сидя дома, что-то придумываю и напеваю, наигрываю на гитарке, басист придумывает у себя дома свою партию, духовые тоже работают в своем режиме, потом мы отправляем все это лидеру проекта, и он сводит материал. Концертов мы не даем. Просто идет свободный поток сознания.
- Есть ли на широком поле экспериментов те вещи, которые вы точно никогда не будете делать в музыке?
- Не знаю. Мне всегда казалось, что я точно никогда не буду петь шансон. Но тем не менее у меня появилась песня «Молекула», которая даже иногда исполняется на акустических концертах. И я называю стиль, в котором она написана, - алкогольный сумрачный шансон, но только не в общепринятом понимании. В этой композиции есть дух такого романтичного одиночества, даже, может быть, дух средневековья, ощущение, когда ты один, твоя жизнь, как и жизнь всех вокруг, ничего не стоит. Ты в этом состоянии бьешься за женщин, защищаешь слабых, вписываешься во все драки по поводу и без повода – вот такой романтизм есть в этой песне. В ней нет никакой агрессии. По сюжету все просто: мальчик напивается в гостиничном номере, рядом с ним спит девушка, и он пишет о ней песню.
- Жанровые границы для вас – условность?
- Получается, что так. Например, до недавнего времени никогда бы не подумал, что буду петь вместе с рэпером, а тут выступил на концерте L’One. Мы сделали премьеру нашей совместной песни «Супергерой». Ощущения вполне приятные. Тем более рэп я там не читаю, я пою довольно мелодичный припев, у меня там свой вокализ. До этого у меня был эксперимент с рэпом в группе «Инфекция»: в песне «Шоколадный глаз» я пел, как настоящий рэпер. И текст был написан в стиле настоящих темнокожих рэп-исполнителей. Я попробовал себя, думал, что рэп писать не очень легко, но оказалось наоборот – это не самое сложное в смысле работы над текстами направление.
- А как поклонники реагируют на эксперименты? Есть мнение, что публика довольно консервативна…
- …И ностальгична. Есть такое. Особенно почему-то в нашей стране. Отсюда любовь к дискотекам 80-х, 90-х… Мы постоянно оглядываемся. Я не понимаю этого феномена. У нас есть очень много талантливых артистов, которые делают интересную, прогрессивную музыку. Мне кажется, странно не ценить это и не обращать на них никакого внимания, продолжая слушать из года в год Круга или Шифутинского. Я никогда этого не пойму. Конечно, и у таких музыкантов, как Новиков или «Братья Жемчужные» в 60-х-70-х годах были хорошие угарные вещи, но сейчас это уже не актуально.
- Какие поворотные моменты были в вашей музыкальной истории?
- Все, что я делал, я воспринимал как поворотные моменты. Каждый записанный альбом, каждая интересная встреча так или иначе меняют мою жизнь. И я стараюсь фиксировать внутри себя эти моменты, анализировать их, делать выводы и двигаться дальше. В этом смысл движения. В восточной философии считается, что человек меняется и обновляется каждые 7 лет, и на физическом уровне, и на ментальном. А я думаю, что делать это можно несколько раз в день. Для меня перемены – это естественный процесс, и я уже не обращаю на него никакого внимания. Все происходит само собой, и мне это нравится. Я наоборот начинаю плохо себя чувствовать, если все время нахожусь в одной и той же рутине. Я сразу стараюсь это как-то изменить, найти новые направления движения. Наверное, именно поэтому у меня столько сайд-проектов.
- А театральные проекты помогают в музыке?
- Я не много играл в театре. Если говорить о классическом театре, у меня был единственный опыт – роль в спектакле «Нирвана». Еще был радиотеатр: я озвучивал книгу Хантера Томпсона «Страх и отвращение в Лас-Вегасе». Я всегда хотел попробовать сыграть в театре и обожал радиотеатр с детства. Мне нравились детективы, фантастические аудио-постановки. Мне нравилось, например, как Ануфриев озвучивал разными голосами разных персонажей – и девочек, и мальчиков, и взрослых, и животных. Меня это завораживало, я считал его каким-то инопланетянином, фантазировал, представлял себе героев. Когда радиотеатра не стало, я чувствовал в этом некую несправедливость. Я рад, что сам смог впоследствии озвучить аудиокнигу, но сделав это один раз – уже потерял интерес и стал двигаться в других направлениях. Наверное, так же произошло с театром – мне нужно было попробовать, я сделал это в постановке Юрия Грымова, и одного раза было достаточно. Мне понравился опыт, он дал мне многое с точки зрения, например, общения с залом, с другими людьми на сцене, взаимодействия с партнерами в безумном театральном коллективе. На два года я с удовольствием погрузился в эту историю. Причем, в процессе работы спектакль изменился: Юра постоянно менял сценарий. И мы начали делать одну историю, а потом показывали уже совсем другую. Это было круто. Тогда у меня как раз родилась дочка, и в жизни у меня было много параллелей с Кобейном – я прыгал на концертах на барабанах, разбивал гитару, так же было и в театре – по сценарию я разбивал как минимум две гитары во время спектакля об специальное чугунное приспособление, чтобы не разломать сцену
