Летящий и летучий. Сюрреалистический натюрморт
Каждый день в четыре утра он исчезает из района. Исчезает на двенадцать часов. С невидимыми крыльями, я верно знаю, и он не устал летать. Mercedes старше меня. Родившись в восемьдесят четвёртом году, он до сих пор не научился устанавливать правила. Его время - это свобода, а свобода - это его нестареющее, не ржавое будущее. Он летает, не быстро, плавно и вальяжно, и за спокойствие полёта судьба дарует ему глубокий, но кратковременный сон. Может, ему снится родная Германия, может, Северная Африка, над песками которой прошелестела его молодость. Он не очарован видениями, его не манят образы родной страны. Он не соскучился по своей благополучной юности, потому что одним крылом он всегда в будущем. Он сочетает в себе времена, а настоящее обманывает своим сонным белым цветом, потому и не стареет. В городе и на "своих" маршрутах нет атмосферы, которая втолкнула бы его в чёрствые воздушные потоки. Очередности передвижений, полётов и сна часто соревнуются в его асфальтово-воздушном бытии. Когда он родился, время не захотело обращать на него внимания, - время выгнало его из своей вечно понятной и вечно ускользающей реальности. Смерть не смогла его догнать в Африке, а теперь смерть состарилась и перестала видеть в нём жертву; она навсегда отравилась его белым цветом. Mercedes не чувствует смерти.
Однажды он затеряется в особенно назойливом снегопаде и улетит к сёстрам и братьям.
Кот и его отсутствие
Я был голоден, когда кот доедал вторую порцию лоснящегося кровью мяса. Эта картинка вызвала у меня ощущение чрезмерной, недоброй сытости, когда становится жарко от обилия съеденного. Кот еле уволок лапы с кухни, отложив послеобеденное умывание до дивана. Запрыгнув тяжестью бесстыдного объедения и своих глубоко пенсионных лет, он мог умываться только лежа. Проведя несколько раз правой лапой по сонной, безгранично вальяжной морде, он рухнул в сон на девять часов. Новой порцией мяса было сложно его добудиться, другим же он прельститься не мог. Заинтересовывался он только очередным витком мясного сновидения, подтверждением которого служило открытое пузо, пузо-настежь, которое разрешало погладить себя. Рыжинки, бежевинки, коричневинки кошачьего Гаргантюа. Он вздыхал, кряхтел, чуть ли не междометничал, как преклонный мужчина. Я чувствовал, как медленно текло повествование его наслаждения, я смотрел на храпящий восьмикилограммовый ком, неотрывное внимание к которому украдывало от однообразной комнатной реальности. Мне хотелось начать медитировать, мне хотелось сказать коту, что осмысленность счастья состоит в непринадлежности к концу.
Финал его мясной экзальтации наступит нескоро. Я успею за это время несколько раз наесться и несколько раз проголодаться, а кот будет душно, но мурчаво сопеть.
