Форма потерялась. Это нормально, она отыщется самостоятельно, она уже потихоньку шьётся доброй сестрой где-то за ширмой из случайных и необязательных знаний, пульсирующих впечатлений и простой разночинской (или, говорят, сюрреалистской) пальбы наугад.
Командир партизанского отряда знакомит бойцов с оружием. Смоленская область, 23 августа 1941 года
Господь избавил меня от соблазна превратить практику в технику и стать конвейером. Я патологически не способен повторить одну форму дважды, даже приблизительно. Сегодня уже общее место, что форма и содержание не самостоятельны, а находятся в созависимых отношениях. Язык, действительно, фашист (причём эзотерический), а потому остаётся либо замолчать окончательно (а это недопустимо как дезертирство), либо предпринимать попытки расколдовать его через надрациональные практики.
Я нахожусь аккурат посередине между умными и тупыми людьми (это проверено опытным путём и не подлежит сомнению) и понимаю всех. А поэтому более всего мне подходит роль диверсанта — именно в партизанской борьбе я вижу свою миссию. Здесь опасно неощутима граница между партизанщиной и коллаборационизмом, и, следовательно, определяя свой путь апофатически, самое главное — намертво вцепиться в абсолютную ценность и совершенное знание, каждым словом поминая То, агентом чего являешься.
При движении на периферию жизненно необходимо крепко привязать себя к центру. Эффективное и безопасное социокультурное обращение вовне возможно только при безусловном духовном пребывании внутри — себя и «своего». А назвать эту работу можно по-разному: куфрология, связи с общественностью, компаративистика, диверсия.
Считайте это разоблачением метода и потоком сознания, который я использую в качестве трамплина.
Талгат Иркагалиев
