Высокая, стройная, с льняными волосами — она выглядит как модель. Но ей чужды цивилизация и светская жизнь. Ее стихия — светлые леса (миомбо), бескрайние саванны, обширные плоскогорья с криками орла и рыком диких животных.
Наташа Иллум Берг родилась в Швеции, но уже 25 лет живет в Восточной Африке. Ее неизменные атрибуты — шорты, полотняная шляпа и карабин. Она единственная женщина в Танзании, которая имеет лицензию профессионального охотника (Professional Hunter, PH) и специализируется на охоте на буйволов и эксклюзивных сафари. Также Наташа известна как яростный защитник дикой природы и автор пяти биографических и художественных книг, которые изданы на девяти языках.
Недавно она впервые побывала в Москве по приглашению Благотворительного фонда содействия сохранению дикой природы Notivory и любезно согласилась ответить на вопросы спецкора «МК».
«Первые четыре года была персоной нон грата»
— Кто назвал вас замечательным русским именем Наташа?
— По одной версии, когда я родилась, так громко плакала, что удивила даже директора роддома. Но, как только мама брала меня на руки и обнимала, я моментально успокаивалась. Тогда мама решила, что я похожа на «войну и мир». А в романе Льва Толстого «Война и мир», как известно, есть замечательная героиня Наташа Ростова.
Есть и вторая версия. Мой папа был очень консервативным человеком, у которого было две дочки. Когда я появилась на свет, он уединился в своем кабинете и стал подбирать имена, которые были бы созвучны с фразой «я тебя люблю». Проговаривал вслух: «Шарлотта, я тебя люблю» — звучало как-то не очень. Потом: «Мэри, я тебя люблю» — тоже не впечатляло. А когда папа произнес: «Наташа, я тебя люблю» — решил, что это звучит как музыка — прекрасно. В тот момент он понял, что меня будут звать Наташа.
— Ваш дед, Бенгт Берг, был известным шведским орнитологом, зоологом, фотографом дикой природы и охотником. Какой самый ценный совет он дал вам в жизни?
— Я его никогда не видела. Я была очень близка со своей бабушкой, которая была потрясающим человеком. Когда я была маленькой, она мне сказала: «Помни всегда, что леопард намного быстрее молнии, он такой осторожный и ловкий, что, кажется, может спрятаться за спичечным коробком». Этот совет может показаться странным, ведь я росла в Скандинавии. Но мой дедушка долгое время работал в Индии, занимался спасением носорогов. А бабушке была интересна охота на тигров, которые нападали на людей. Поэтому, когда я читала сказку Шарля Перро «Красная Шапочка», никак не могла поверить, что волк может съесть бабушку…
— Известно, что человек взрослеет «скачками». Можете вспомнить событие или некое испытание, которое способствовало бы вашему резкому взрослению?
— Я выросла в местечке Эриксберг, которое сейчас является сафари-парком. В скандинавских странах, в Дании и Швеции, многие семьи владеют землями, включая леса и животных. Такие лесные участки содержать довольно дорого, не каждая семья может это себе позволить. И иногда, чтобы получить дополнительный доход, приходится на эти земли пускать туристов. Самым сложным моментом для меня в детстве стала потеря наших родовых земель. Отец не смог пускать туда туристов, эти леса были чем-то личным для него, ему проще было эти земли продать. Для меня это стало потрясением.
— Что стало толчком, чтобы вы «взялись за перо» и написали свое первое стихотворение?
— Я росла в очень старомодной семье. Училась в школе-интернате в Лундсберге. У меня было очень строгое воспитание. Однажды у меня пропала любимая собака. Ранней осенью она могла провалиться под тонкий лед или пасть от клыков дикого кабана. В этот сложный период еще и мама ушла из семьи. Не зная, как совладать с нахлынувшими эмоциями, я взяла ручку и стала сочинять стихотворение. Это принесло некоторое облегчение. Не поймите меня неправильно, моя мама была самой лучшей мамой на земле, но в тот момент у нее не оставалось выбора, как просто взять и уйти ночью из дома…
— В каком возрасте вы научились стрелять и какой была ваша первая добыча?
— Мои родные никогда бы не дали мне в руки ружье и не сказали бы: иди стреляй в кого угодно. Это сродни убийству. Мы всегда были очень близки к природе. Помню, когда я в пять лет впервые услышала симфоническую музыку по радио, спросила у бабушки: «Это, наверное, ревет какой-то зверь?» — настолько я была ближе к звукам природы, чем к музыке. Родители много времени посвятили тому, чтобы объяснить мне, кто такие животные и как с ними нужно обращаться. Только после этого я получила ружье — и в 16 лет добыла первого селезня кряковой утки.
— Вы жили в Швеции, потом переехали к маме в Данию. Это — северные страны. Почему вашей страстью стала жаркая Танзания с ее субэкваториальным климатом?
— В Танзании лучшие буйволы! Когда я в 18 лет окончила школу, поехала за приключениями в ЮАР. Но сразу поняла, что это не моя страна — с ее расовой сегрегацией и высокими заборами. Мне хотелось увидеть более дикую, первобытную Африку. Но родители настояли, чтобы я вернулась и получила образование.
Так как душа у меня лежала к природе, я решила, что пойду в университет изучать лесное хозяйство. Но, прежде чем начать обучение, нужно было 8 месяцев провести в лесу, поработать простым дровосеком. Я пилила деревья, и меня не покидала мысль, что время очень быстротечно, жизнь проходит, мне уже 21 год… Учиться дальше я не стала.
В то же время узнала, что недалеко живет профессиональный охотник, который собирается ехать в Танзанию. Я тогда почти ничего не знала о Восточной Африке. Втайне от родителей встретилась с этим человеком. Стала просить его взять меня с собой в Танзанию, обещала целый год работать только за еду и жилье, если он даст мне застрелить одного буйвола. Чтобы сообщить маме об отъезде, я собрала все свои сбережения, отвела ее в самый лучший ресторан в Копенгагене и там сказала: «Мама, я уезжаю в Африку!»
— Что больше всего удивило, когда оказались в Танзании?
— Нас с сестрой фактически воспитывал отец. Моя бабушка охотилась в Индии на тигров-людоедов. И, в отличие от старых дедов-ретроградов, папа никогда не сомневался, что его дочери на многое способны. Я приехала в Танзанию с двумя чемоданами, полная энтузиазма. Остановилась в доме профессионального охотника. Его жена встретила меня в штыки, проворчала с кислой миной: «Да, похоже, ты здесь надолго…» Это стало для меня первым шоком. Видимо, она опасалась, что я уведу у нее мужа. Агрессивно по отношению ко мне была настроена не только она, но и остальные женщины. Я же знала, что приехала в Танзанию охотиться не за их мужьями, а за буйволами. Но первые четыре года моего пребывания в Танзании я не была приглашена ни в одну семью, ни в один дом. Была персоной нон грата. Это было связано не только с тем, что я была молодая и симпатичная. Мне вменяли то, что я занимаюсь исконно мужским делом — охотой…
«На суахили говорю без акцента»
— Кто стал для вас учителем, поводырем?
— Получить в Танзании статус профессионального охотника непросто. Я на протяжении двух лет училась у трех охотников. Один из них запомнился мне особенно. Он не был милым человеком, наоборот, учил в любой ситуации постоять за себя.
Чтобы тебя допустили до экзаменов, нужно было предоставить три рекомендационных письма. Я их получила, прошла все экзамены. И, что самое удивительное, через месяц из министерства природы Танзании, из департамента охоты, мне пришло сообщение: «Мистер Берг, вы прошли все экзамены». Через месяц я получила второе послание: «Мисс Иллум Берг, вы не прошли испытания». Далее шла ремарка: «потому что вы были представлены как женщина».
Я встретилась с председателем экзаменационной комиссии и попросила показать мне мои тесты, которые я провалила. И тут услышала, что они их… потеряли. По правилам повторно сдавать экзамены можно было только через год. С присущей мне прямотой я сказала председателю экзаменационной комиссии: «Я помогу вам. Раз вы теряете оригиналы, в следующий раз я заполню тесты в двух экземплярах. Одна копия будет у вас, другая — у меня. На всех экзаменах я буду сидеть на первой парте и буду приходить из года в год до тех пор, пока не сдам тесты. И с каждым разом мое лицо будет все злее и злее. Вы сами решайте, хотите вы меня видеть каждый год или нет».
— Год перед новыми испытаниями провели в Кении?
— Занималась там депопуляцией, отстрелом диких животных. Однажды целый месяц пришлось есть мясо зебры. Казалось, что до такой степени пропиталась запахом этого животного, что моя собственная кожа стала пахнуть соответственно.
В Кении я встретила своего духовного наставника, у которого работала на ферме. У его белой семьи была очень длинная история. В Восточной Африке жили четыре поколения этого рода. Однажды владелец фермы в конце рабочей недели предложил мне утром в воскресенье сходить на службу в храм. Я сослалась на то, что сильно устала, и осталась дома. Утром в воскресенье проснулась от шума за окном. Выглянула — и увидела во дворе тушу добытого буйвола. Хозяин сказал: «Вот это я называю своего рода службой, походом в церковь». С тех пор каждое воскресенье мы отправлялись на охоту.
— Через год все-таки получили лицензию профессионального охотника — стали по сути первопроходцем?
— В Танзании была одна женщина-охотник, немка по национальности, у которой была территория, на которую она приглашала на охоту гостей. Но я стала первой женщиной — профессиональным охотником в Танзании. Африканская ассоциация профессиональных охотников тогда распалась на две части. 90% ее членов были против включения меня в ассоциацию и только 10% — за. Но меньшинство в итоге победило. К тому времени я уже 10 лет охотилась в Танзании.
С моим появлением в ассоциации пришлось менять формуляр, который заполняют члены для вступления в нее: там, где раньше фигурировало только местоимение «он», пришлось дописывать «она», в женском роде. Зря они меня включили в ассоциацию. (Смеется.) Как только я стала ее членом, то сразу сказала: давайте здесь все менять…
— Самые известные африканские охоты — на «большую пятерку»: слона, носорога, буйвола, льва и леопарда. Почему сафари на буйвола стало вашим любимым?
— Можно сказать, что буйвол сам выбрал меня. Есть люди, которые охотятся на кошачьих, но это не для меня: приходится просто сидеть на одном месте и ждать большую кошку на приваде. Для меня охота — это вызов, мне нужно ползти, бежать, использовать все органы чувств для того, чтобы взять зверя. Слонов я не стреляю, потому что наступило время, когда этих животных практически не осталось.
— Кто стал вашим первым клиентом?
— Мне пришлось искать его самой. При этом для придания веса я не уставала повторять клиентам, что «взяла» уже тридцать животных. А иначе как было заполучить клиента? Наконец нашла бедолагу! А он всего лишь ранил буйвола и не смог его добрать вторым выстрелом. Но, как известно, буйвол — самое опасное животное на земле. Раненый, он почти всегда убегает в кустарник. И если клиент опытный, то профессиональный охотник может разрешить ему самому добрать буйвола. При этом он страхует клиента, потому как нет худшей славы для профессионального охотника, чем слава человека, у которого погиб клиент под зверем.
Нам в тот день пришлось с клиентом вернуться в лагерь: световой день кончился. Ночью я мысленно прокручивала все возможные сценарии того, как погибну: или буйвол меня растопчет, или поднимет на рога. Уже под утро меня сделало сильной осознание того, что в любом случае я должна погибнуть достойно. Я оставила клиента в машине — уж очень он нервничал, — а сама с трекером (следопытом. — Авт.) отправилась на поиски раненого буйвола. Сделала небольшой первый шажок, осмотрелась, понюхала, потом — второй шаг, третий… Тогда и поняла, что самое важное — продумывать и делать шаг за шагом, а не представлять весь сценарий сразу. Я тогда это осознала, и это стало моим даром.
Так вот, я хотела бы представить вам героическую историю, как я вышла на буйвола, он на меня побежал, и я его с десяти шагов… Но такого не было. Когда мы его нашли, буйвол уже был мертв.
— Как вы нашли себе трекеров — проводников-следопытов? Как добились, чтобы они стали вам доверять?
— В Танзании общество патриархальное, все важные решения принимают мужчины. И удивительно, что все эти трекеры — мужчины из числа местного африканского населения — никогда не высказывали никакой дискриминации. Сначала они немного сомневались во мне как в человеке — и это нормально, они имеют на это право. Но после первой серьезной охоты все их сомнения отпали. Они и рассказали всем трекерам Танзании, что есть такая белая женщина — профессиональный охотник.
— Сложно было выучить официальный язык Танзании — суахили?
— На суахили я говорю без акцента, как на родном шведском. Еще в первый год пребывания в Танзании я оказалась одна в лагере с 20 мужчинами, которые не говорили по-английски. Профессиональный охотник, единственный, кто говорил по-английски, уехал на два месяца и попросил меня позаботиться о лагере. Это был лучший способ выучить язык.
В Танзании очень мало белых. Разбираясь с бумагами, общаясь с чиновниками и полицейскими, продлевая статус резидента в стране, мне приходится общаться с местными жителями. Знание суахили здорово в этом помогает. А вообще я говорю на пяти языках.
«Охотимся по 10 часов в день»
— Можете вспомнить одну из самых экстремальных своих охот?
— Опасайтесь профессиональных охотников, у которых в запасе достаточно экстремальных историй. Я полная противоположность Марку Салливану (профессиональный охотник, «конек» которого — подвести клиента как можно ближе к опасному зверю, спровоцировать животное на нападение, а потом добыть его с дистанции всего в несколько метров. Жизнь у всех висит на волоске, зато адреналин зашкаливает. — Авт.). На камеру Салливан специально стреляет по животу буйвола, тот бросается вперед, Салливан стоит и бьет буйволу в лоб, так что животное падает под ноги клиенту. Потом хлопает его по плечу и говорит: «Какой классный выстрел, смотри, какой ты трофей взял!» При этом пять охотников стоят и страхуют самого Марка Салливана…
Это не мой герой. Я, наоборот, пытаюсь на охоте использовать все органы чувств, чтобы преследовать добычу, и дать клиенту возможность самому застрелить животное. У меня в жизни было много ситуаций, когда меня и бегемот вместе с лодкой в воздух подбрасывал, и леопард-людоед за мной гнался. Но это — часть моей работы. Как профессиональный охотник я рассказывать об этом не люблю.
— Объектом охоты становится старое животное. По каким признакам его можно отличить?
— Если мы говорим о буйволах, то ищем не основное стадо, а группу холостяков — тех животных, которые держатся отдельно от коров и молодых буйволов. Важный отличительный признак — это большой и глубокий отпечаток копыта, что говорит о возрасте и большом весе. Потом идем по следу, видим стадо: у старых самцов — характерная окраска шкуры, тяжелая, просевшая шея, сросшиеся основания рогов, сточенные концы рогов…
— Более двадцати лет вы являетесь профессиональным охотником. Сколько за это время у вас было клиентов?
— Трудно сказать, сколько было клиентов, а вот сафари было точно далеко за сотню. Одно сафари может длиться 5 дней, другое — три недели, именно поэтому я считаю сафари. Но мы охотимся в старом классическом стиле — по 10 часов в день, от восхода до заката, передвигаемся пешком и, как сто лет назад, берем с собой носильщиков.
— Что скажете о русских клиентах?
— У меня их пока не было. Если честно, я их немного опасаюсь, потому что слышала немало разговоров об излишней категоричности и требовательности русских. Они хотят, чтобы за ними везде следовал вертолет… Но, побывав в России, я увидела совершенно других людей, очень радушных, открытых, лишенных какого-либо снобизма, чванства, готовых отдать ближнему «последнюю рубашку». Это дорогого стоит!
— Собаку берете с собой на охоту?
— В Танзании запрещено использовать собак. На охоте я сама — собака…
— Как устроен ваш быт?
— Я живу в доме, который построила сама. В Танзании живут замечательные, доброжелательные люди. Есть те, кто уже 18 лет помогает мне по хозяйству. Со мной живет дочь, которой исполнилось 7 лет. Рождение ребенка сделало меня сильнее. Мне очень хочется быть для нее положительным примером, чтобы, когда она вырастет, сказать: «Теперь твоя очередь, вперед!»
— Не скучаете по маринованной селедке, квашеной салаке, брусничному варенью, что так любят в Швеции?
— Еще соленые леденцы с лакрицей, черный хлеб… Конечно, всего этого мне не хватает. При первой возможности прошу привезти мне в Африку эти гостинцы.
— В местной кухне появилось блюдо, которое вы обожаете?
— Я очень люблю крутую кашу из маиса с подливкой.
— Ваша кожа за четверть века привыкла уже к африканскому солнцу или по-прежнему приходится пользоваться солнцезащитным кремом?
— Я северный человек. Моя белая кожа не подходит для Танзании, сколько бы я здесь ни жила. И, конечно, я ее защищаю.
— Вы пишете книги. Поводом служат какие-то личные сильные переживания, истории на охоте, или это ремесло: просто нужно сесть и писать, чтобы в нужный срок сдать книгу?
— Дисциплина нужна в любом деле. Но мне порой кажется, что я родилась без век. Я смотрю на окружающий мир широко открытыми глазами. А потом все увиденное и пережитое посредством письма передаю читателям. Начала я со стихов, потом пришло время книг и рассказов об охоте. Также я пишу художественные произведения. Уже вышло 5 книг на 9 языках. Надеюсь, в скором времени они будут переведены и на русский язык. Во всех своих произведениях я пытаюсь добраться до правды.
— Вы известный защитник природы. Расскажите о своей природоохранной деятельности.
— Я никогда не продолжила бы заниматься охотой, если бы у нее не было природоохранного значения. Во многих странах Африки, в частности в Танзании, есть природные парки, куда приезжают туристы и платят за их посещение деньги. И это хорошо, у этих территорий есть будущее. Но есть и другие территории, со своей флорой и фауной, которые также имеют огромное значение. Очень важно дать им экономическую оценку, иначе они придут в упадок. Охота — единственный выход для сохранения этих территорий. Клиенты-охотники платят достаточно большие деньги, часть из которых идет на сохранение дикой природы и борьбу с браконьерами. Добывают же клиенты на трофейной охоте просто мизерное количество животных по сравнению с их общим числом. Правительство устанавливает годовую квоту на охоту на тех или иных животных, исходя из общего состояния популяции каждого вида. Сегодня регулируемая трофейная охота является способом сохранения дикой природы.
На профессиональных охотниках лежит большая ответственность: они должны быть глазами и ушами того, что происходит с животными в природе. Когда я нахожусь на этих территориях, отношусь к диким животным, как к домашнему скоту в собственном хозяйстве, а значит, забочусь о них, чтобы и завтра их было в достатке.
Ситуация с браконьерством слонов в последние годы стала просто ужасной. Когда я после родов вернулась в Африку, то ужаснулась, как мало осталось этих животных, и организовала свой фонд по защите слонов в Танзании. Мы патрулируем территории обитания слонов, охраняем их от браконьеров, разрушаем их стоянки и лагеря. Были случаи, когда в нас стреляли, но мы продолжаем наше дело. Я также попыталась обратиться к охотникам других стран за помощью, но встретила непонимание того, что трагедия слонов — это трагедия человечества. Почему люди не понимают, что нужно сохранить баланс между природой, животными и человеком?..
Есть большая группа ученых, которые занимаются исследованиями проблем окружающей среды, но, к сожалению, их работы практически не публикуются, и 99% людей вообще не знают, что на самом деле происходит в мире с экологией. Мы постоянно слышим разрозненные данные относительно ухудшения экологии, будь то загрязнение атмосферы, ухудшение качества подземных вод, засоление почв, вырубка лесов, опустынивание, таяние ледников, парниковый эффект, использование пластика… Но общей картины, насколько все плохо в мире, просто не существует. Я поняла, что нет связи между учеными и остальным миром. И я решила стать посредником между учеными, знающими, на каком краю стоит человечество, и обществом. Сейчас совместно с ООН мы готовим 20 основных тезисов, на которые в первую очередь нужно обратить внимание миллионов людей, чтобы не произошла необратимая экологическая катастрофа, и проблема дикой природы — одна из них.
Светлана Самоделова
