Новый год, за ним каникулы, причем у всех — не только у школьников — десять дней отдыха!
Мы, взрослые, к этому явно не готовы. Мы отвыкли от каникул. Опыт последних лет показывает, что новогодние выходные взрослый народ осиливает с трудом — мается, не знает, чем себя занять.
Слишком много праздных дней. Притом еще эти дни разнородны, пестры, не выдержаны в одной тональности. Новый год никак не «срастется» с Рождеством. К тому же их два, Рождества, одно католическое, с несносным (обязательным) Санта-Клаусом, что с ноября месяца смотрит из каждой витрины, другое православное, степенное и серьезное, отстающее от первого на две недели и делающее вид, что Санты не существует.
Праздники смотрят в разные стороны, не сходятся в одно целое. Новогодняя симфония никак не зазвучит.
Нет, есть некоторые подвижки. Одна дама уверяла меня, что новогоднюю елку теперь положено ставить на католическое Рождество и убирать сразу после православного. Нет, после старого Нового года! — возражает ей кто-то совершенно серьезно. В этом что-то есть. Намечается межпраздничная связь, которая когда-нибудь, возможно, разовьется до целостной и полнозвучной церемонии. Наверное, когда-нибудь. Праздники — сложное, хрупкое дело, с их обустройством нужно запастись терпением.
Пока нужно составлять оркестр, больший по размеру, подыскивать новые инструменты, среди которых такие, что издают молчание.
К примеру, что за инструмент рождественская елка? Нет, елка не молчит, ее отлично слышно. Я имею в виду настоящую елку — синтетические не в счет, они не участвуют в новогоднем оркестре. Это слушатели на концерте. На сцене — только живые, говорящие и поющие вещи, те, что живут во времени, поедают или производят время, жертвуют временем, жертвуют собой. Такова настоящая елка: она остро и слышно — именно так, слышно — пахнет.
Соло елки во времени протяженно, протяжно. Нет, не протяжно — мгновенно.
Когда-то Новый год отмечался весной (у римлян — в марте, у древних германцев и язычников-славян — в мае), на природе, в лесу и в поле. Новогодним деревом была яблоня или вишня, украшаемая лентами и цветами. Но затем, в христианские времена, волшебное дерево стало елкой, вместо листьев покрылось хвоей и, главное, было срублено под самый корешок, оттого, наверное, и запело так звонко и печально.
Стук топора стал предварением рождественской симфонии. Вообще ударные инструменты слышно хорошо. Бой курантов, звон бокалов. И далее — хлопки, стрельба, перестуки и грохоты. Коробки с подарками, еще не распечатанные, ставятся, шлепаются, падают на стол. Наступают дни подарков. Не только в Европе — там их дарят, мы пока только покупаем. Но покупки — разве отчасти не дарения? Это увертюра дарений.
Англичане называют первые дни после Рождества boxing days — не от слова «боксировать», но от «box» — коробка. Можно и побоксировать — упс! — с отчетливым спортивным звуком коробка припечатывается к животу, а то и к носу счастливого обладателя. Он получил новогодний нокаут, он отключился, он без сознания от счастья.
Новый год есть праздник-бубен. У него два лица. Одно обернуто в прошлый год, другое в будущий. Мы бьем в день-бубен с обеих сторон — он звенит, отвечает боем курантов.
Еще одно двоение Нового года: на старый и новый. И еще: 1 января мы отмечаем по-разному — в России и в Европе.
На самом деле сторон у новогоднего бубна много больше. Есть восточная сторона — раскосое, широкое, тайно улыбающееся китайское лицо. Мы пристрастились отмечать перемену года с обязательным китайским атрибутом. Нам подавай на новогодний стол петуха и собаку или, как в этот раз, тигра. Это говорит о нашей музыкальной неразборчивости. Сей гонг, обещающий Год Тигра, трезвонит слишком звонко. И слишком рано. Год Тигра в Китае наступит только в феврале.
Поэтому всерьез можно говорить о двух новогодних лицах праздника, европейском и нашем. Поэтому этот день — бубен. Очень тихий — очень громкий.
В Европе это второй большой праздник после католического Рождества. «Второй раз входящий», по-французски — reveillon.
Так у Толстого в «Войне и мире»; кстати, сам он в сноске переводит это слово как «ночной ужин». Второе, малое Рождество, семейный, тихий день. Так положено встречать его, в тишине и только в кругу своих. Толстой, однако, отмечает его в своем романе очень шумно. В Новый год, 1810-й, в его романе совершается важнейшее событие: в Петербурге на «ночном ужине» в доме екатерининского вельможи (здесь все акценты важны), который ужин по ходу действия обращается в шумный бал, князь Андрей Болконский встречает Наташу Ростову и решает в праздничном головокружении, что она станет его женой. Это ошибка, и на этой «музыкальной» ошибке настаивает церемониймейстер Толстой — большой знаток праздников, внимательный наблюдатель календаря. Ничего путного не выйдет из этой встречи, из этого (под звуки вальса) поспешно принятого решения. Знакомство и вслед за ним как будто широко развернувшийся роман князя Андрея и Наташи закончатся размолвкой, трагедией. Все у них пойдет не в такт. Вот что значит (по Толстому) ступить не с той ноги, отпраздновать не по правилам тихий вечер reveillon.
Москва — другое дело. Москва живет по другую сторону дня-бубна, празднует его по своему календарю. То есть — очень шумно. Особенно теперь, когда половина города после полночного боя курантов выходит на свежий воздух и принимается палить в небеса шутихами и петардами, всем, что попадется под руку. Треск такой, словно небеса рвутся пополам. Тут, пожалуй, выходит перебор звука, в этом месте стоит уменьшить громкость.
1 января — Илья Муромец, тихий, сонный день. Граждане отсыпаются после ночной канонады. В этот день вспоминают святого Вонифатия, который спасает от пьянства. Вонифатий сам пострадал от этого недуга, хоть был не московит, а римлянин.
2 января новый год понемногу просыпается, время поет петухом. Наступает куриное, птичье Рождество (его отмечают в Сербии), репетиция грядущего праздника. Репетируют птицы: им легче, чем нам, подняться в новом времени, встать на крыло и запеть.
3 января, согласно народному поверью, следует слушать всякие домашние закрома. Допустим, шкаф. Вот кто молчит, кто издает музыкальное молчание — шкаф. То, что он временами скрипит и стонет дверцами, не в счет. Это его будничные звуки. Его праздничная партия — молчание. Январский шкаф молчит увесисто и тяжко, неслышным басом. Если, не приведи господь, за три дня до православного Рождества он вдруг загудит — это знак тревожный. Нас ждут сердитый год, «неуемное» лето, суета, ненужные хлопоты, бесполезное беспокойство. Война сквозняка с пустотой — чья возьмет? Чтобы избежать конфликта, шкаф, тем более праздничный, должен быть заранее полон. Когда он сыт, он спит и не склонен к лишнему, беспокойному звуку.
6 января — Сочельник, его музыкальное сообщение предельно лаконично. Так, перезвоны в отдалении, шепоты волхвов.
7 января — третье, окончательное Рождество. Тут вступает весь оркестр. По счету «три»: Бог любит троицу.
В общем, связывается нечто целое, хоть и разноговорящее, звучащее всяк на свой манер. Полная гамма звуков проигрывается в эти дни; слух года отворен.
О Рождестве — третьем, здешнем — есть следующее поверье: «В этот день земля слышит». В воздухе удерживается только правда. Лгать нельзя, иначе земля, в этот день отверстая «во все ухо», может поглотить обманувшего.
Все это так или иначе слышно и потому обещает собраться симфонией.
Вот еще о Рождестве — партия метлы. В этот день солнце, согласно поверью, загоняет нечистую силу по темным углам и узким щелям. Оттуда ее нужно выметать метлой, ошпаренной в кипятке. От кипятка метла шипит, далее по углам и щелям ширкает. Это шипящий инструмент. Лишние звуки она гонит к концу алфавита (шипящие у нас как раз в конце), после чего новогодняя партитура становится окончательно чиста и звонка.
8 января — «Три радости», домашний, чистый день.
10-го — опять о доме, день домочадцев, положено петь хором.
После того необходимо отправляться в гости и до старого Нового года постараться обойти всех знакомых и родных. Дни визитов, дуэтов, квинтетов, диалогов, хорошо темперированных.
Слышно, слышно музыку. Музыка умнее нас, шире и свободнее. Она справляется со временем, с хаосом, которым оборачивается новое время. Праздники могут составить хор, пусть и в десять дней длиной.
В музыкальном устройстве времени угадывается целое, от которого мы отвыкли. Нужно только вообразить себе большее помещение, в котором праздники могли бы разместиться на широкой новогодней сцене и звучать свободно.
Андрей Балдин
