Отец умер раньше мамы – в 1967-м.
Мама пережила отца на девять лет и ушла из жизни в 1976-ом.
67-й – год пятидесятилетия советской страны. Тот праздничный шабаш, который был устроен новым Ильичом по этому случаю, был поистине беспределен. Вовсю запахло сталинским Ренессансом, - суд на Синявским и Даниэлем предварял танковую расправу с Чехословакией.
В тот роковой для себя день отец из Тулы решил ехать по делам в Москву.
Утром он принял горячую анну, в которой пролежал не меньше часа. Видно, сказалась «зэковская» тяга к удовольствию, выпадающему на свободе как подарок судьбы. Но когда он вылез из воды, почувствовал себя плохо. Крайне плохо.
Тем не менее, он сел в машину и двинулся в путь.
По дороге его физическое состояние ухудшилось, он дважды терял сознание на короткое время.
По приезде в Москву шофер сразу отвез его в 52-ю больницу, где у него работал знакомый врач.
Отец не имел сил даже сказать своему водителю два слова: «Вези к Паше» или «Вези к Розе». Ведь обе его родные сестры были великолепными действующими докторами.
В приемный покой отца внесли на носилках.
Места в палате ему не нашлось.
Не приходя в сознание, он умер на больничной койке в коридоре.
А у себя дома (отдельная крохотная квартира-кооператив на улице Волгина) мама вырастила кактус и произнесла фразу, которую я запомнил.
МАМА. Этот цветок живучее нас.
Я. И добавила уж совершенно меня сразившее.
МАМА. Теперь я вдова.
Она сказала это так просто и так трогательно, что я заплакал.
А она, бесслезная, долго стояла у окна на кухне и смотрела в упор на тьму подступающей ночи. Мы только что вернулись с кладбища. Общих поминок не было. Сестры отдельно, мама и я отдельно.
МАМА. Помой руки.
Я. Зачем?
МАМА. Так надо. Посидим.
Мы присели за кухонным столом.
Я. Мама… мамочка… я тебя очень люблю. Очень-очень.
МАМА. Это ты к чему сказал?.. Хочешь меня поддержать? Или хочешь, чтобы и я заплакала?
Она была из железа. Я забыл, что она из железа.
Я. Я к тому, что жизнь не кончилась. Будем жить.
МАМА. А как?
Я. Я с тобой.
МАМА. Ерунда. Ты вырос эгоистом. Чудовищным эгоистом. У тебя своя жизнь… театр… твоя жена, дочка… А у меня ничего. Ровным счетом. Жить незачем. Теперь и я мертвец. Может, это и к лучшему.
Затемнение.
Через девять лет – разговор продолжился на той же кухне.
Я. Хорошо. Я плохой сын, не уделяю тебе должного внимания, не звоню, не прихожу, но это ведь ничего не значит!.. Не количеством же звонков измеряется мое к тебе отношение!..
МАМА. Почему же?.. Может быть и количеством.
Я. Обещаю тебе звонить чаще.
МАМА. И от тебя – слова, слова… Я свои раны привыкла заживлять сама. Я ни с кем сейчас не общаюсь, нигде не бываю, перестала сама кому-либо звонить, сижу тут на верхотуре, на своем 12-м этаже, - и каждый вечер мне хочется броситься с балкона. Как жаль, что я не пьющая!.. с водкой, наверное, было бы легче. Нахлестаться – и спать. А я в полном одиночестве сижу, одеревенев, перед этим дурацким телевизором и смотрю программу «Время», будь она проклята!.. Единственное развлечение в моей жизни!.. Такое большое советское счастье!
Я. Я тебя сто раз приглашал в театр – ты не ходишь. У меня премьера в БДТ – «История лошади» - все с ума сходят.
МАМА. Я слышала.
Я. Это надо видеть. Давай поедем вместе в Ленинград, я куплю билет…
МАМА. А я что, сама не в силах купить себе билет? (Это она в своем репертуаре).
Я. Ты пенсионерка. И мне в конце концов хочется сделать тебе приятное.
МАМА. Это ты правильно сказал – в конце концов.
Я. Не придирайся к словам. Так поедем?
МАМА. Осенью. Или зимой. Сейчас будет лето и я буду копать на даче.
Я. Копать! (в зал). Дачный участок в Купавне в поселке Госстроя, где мама проработала старшим инженером – 8 соток, домик, собранный из дощечек от обувных ящиков (целый грузовик я пригнал в подарок от папы моей жены), огород из четырех грядок и трех плодоносящих яблонь – вот тот итоговый предел совслужащего, к которому он шел всю свою жизнь. Бедная моя мама!
МАМА. Ничуть не бедная. Знаешь, какой у меня крыжовник. С одного куста – целый таз.
Я. Ну, это уже почти Чехов.
МАМА. Приедешь – я тебе насыплю.
Я. Приеду. Вскопаю.
МАМА. Переночую и уеду на месяц опять. Да?
Я. Мама, ты же знаешь, у меня дела.
МАМА. У меня тоже. Вот, выбрали председателем дачного кооператива.
Я. На кой тебе?.. У тебя же сердце больное.
МАМА. Дорога вся в колдобинах. Хочу асфальт положить, деньги собираю – никак собрать не могу. Колодец тоже надо вырыть – без воды питьевой наши участки. Бегонии – три куста – у забора посадила. Они красивые, когда цветут.
Я. Поздравляю.
МАМА. Надо же хоть чем-то себя занять. Думаю вот в Анапу на экскурсию съездить. На автобусе.
Я. Может, тебе денег дать?
МАМА. На что мне деньги?
Я. На экскурсию по родным местам.
МАМА. Сама справлюсь. Накоплю.
Я (неуверенно). Так что… тебе, выходит, ничего не нужно?
МАМА. Мне – нет. Я кактус.
Все вроде как-то ничего у нее было. Только грустно почему-то. И вроде не старушка еще. И общественной работой занимается. Асфальт, колодец… крыжовник, грядки… Бегонии у забора… Анапа в перспективе… Какая чертовски наполненная жизнь однако!
27 августа мама неожиданно умерла.
Она схватилась за сердце, стоя с лопатой на грядке, «скорая» приехала через два часа, отвезла ее в одноэтажную больничку на станцию «Электроугли» и там мамы не стало.
Белая стена вдруг начала осыпаться.
Экран рухнул на пол.
Я (кричу). Мама!.. Стихи мне на прощание прочти!.. какие-нибудь.
МАМА (застыв в луче света).
Когда бегонии цветут
Быть постарайся тут как тут,
Чтоб избежать агонии,
Когда цветут бегонии.
Я поморщился, ибо стихи мне, честно говоря, не понравились. Но на всякий случай я задал вопрос, неприличный для человека с филологическим образованием.
Я. Это Ахматова?
МАМА. Нет. Это я сама написала.
Сама!.. У меня отлегло, но при этом я восхитился: в конце жизни мама моя стала писать стихи!..
Ну, точно, как я. Значит, это у меня – мамино.
Похоронили маму на Хованском кладбище.
Папа лежит на Востряково.
Даже по смерти своей они, так любившие друг друга всю жизнь, оказались разлучены.
Теперь - самый последний разговор.
Место действия – нигде.
Время действия – после смерти.
Я. Папа!
ОТЕЦ. Я здесь.
Я. Мама!
МАМА. Меня нет.
ОТЕЦ. Видишь, она не хочет со мной разговаривать.
Я. Мама, это так?
МАМА. О чем мне с ним говорить?
Я. Если вам не о чем между собой, спросите меня о чем-нибудь. Например, что я делал все эти годы, кем был и кем стал, и чего мне все это стоило. Конечно, у вас была своя жизнь… трагическая и чудовищная… но все-таки в ней был… если и был смысл, то прежде всего в том, что вы родили меня и моя жизнь – это уже моя, другая, жизнь со своими потерями и победами, крушениями и возвышениями. Иногда мне кажется, что вы смотрите на меня и знаете обо мне все. Но это мистика, чепуха – вы ничего не знаете, ни-че-го.
ОТЕЦ. Мне нечего на это возразить.
МАМА. И все-таки мы живем в тебе, продолжаем жить в тебе.
Я. Хотя бы сейчас соединитесь. Это моя самая большая мечта.
ОТЕЦ. Мы сошлись в тебе.
МАМА. Согласна с Семой, но… пусть он не думает, что я его простила.
ОТЕЦ. Сейчас это уже не имеет большого значения.
МАМА. Бессовестный!.. Ты так ничего и не понял в наших отношениях!
ОТЕЦ. Это ты не поняла. И сейчас не понимаешь!
МАМА. Что же я не понимаю?.. что ты сделал меня одинокой?.. Что ты обманул меня, растоптав наши чувства, нашу любовь, наконец?.. Что ты обрек свою семью на разрыв, испортив все – жизнь свою, мою и жизнь Марика, оставив его без отца?..
ОТЕЦ. Зачем ты обвиняешь меня в том, что я не делал. Все, что произошло, – не моя вина, а ты оказалась глухая к моей беде… к нашему общему несчастью…
МАМА. Я глухая?.. Вот благодарность за то, что я вырастила тебе сына – ты и представить не можешь, чего мне это стоило!
ОТЕЦ. Зато ты хорошо представляешь, что мне пришлось пережить.
МАМА. Будь проклята эта жизнь!.. Будь проклято все, что нам выпало в этой жизни. И ты тоже будь проклят…
Я. Ох, мама! Мама, остынь!.. То есть, прости, я не в том смысле!
ОТЕЦ. Лика, но я же люблю тебя!
МАМА. Даже здесь, на том свете, я слышу этот твой голос!.. Но я не верю тебе!.. Не ве-рю! Вот оно, главное. Разбито все. Искорежено и сожжено.
ОТЕЦ. Я хочу застрелиться! Даже сейчас я…
МАМА. Мне от этого будет не легче. Я умерла еще там, в той жизни, которая называется нежизнью и которая никак не может кончиться даже здесь, на том свете.
ОТЕЦ. Сын попросил нас об этой встрече. Я не мог не явиться.
МАМА. Меня нет. Но складывается впечатление, что меня никогда и не было. И вообще нас не было никого.
Я. Было.
ОТЕЦ. И прошло.
Я. Помнится.
МАМА. И забыто.
