По случаю недавнего 80-летия Давида Тухманова фирма «Мелодия» презентовала впервые оцифрованные и отреставрированные альбомы композитора — «По волне моей памяти» (1976), «Сама любовь» (1985), «Электроклуб» (1987). Борис Барабанов расспросил Давида Тухманова о том, как записывался легендарный альбом «По волне моей памяти» и как сложились судьбы тогдашних исполнителей.
— Скажите, вы как-то участвовали в процессе переиздания?
— Нет, не участвовал. Я не очень представляю себе, как регулируются такие переиздания, честное слово. На сегодняшний день весь этот цифровой мир для меня какое-то неуправляемое пространство. Я же могу только зайти в YouTube, набрать свое имя, посмотреть, что выкладывают люди, и составить впечатление о том, что из моих старых вещей по-прежнему популярно и живет своей жизнью, от меня не зависящей. Половина исполнений — это, конечно, самодеятельность, но встречаются и очень интересные исполнения. По-видимому, по какой-то причине люди испытывают потребность возвращаться к этим моим произведениям.
— Несколько лет назад я был в гостях у одного нашего бывшего соотечественника в Лондоне, и он демонстрировал мне свою аудиосистему, которую по винтику собирал, чтобы добиться идеального звучания. Он подвел меня к огромному стеллажу, уставленному виниловыми пластинками, и из всего многообразия своей коллекции выбрал диск «По волне моей памяти», чтобы на его примере показать свой идеальный домашний саунд. Скажите, во время записи этого альбома вы уделяли какое-то особое внимание звучанию? Это отличалось от обычной работы в советских студиях?
— Начнем с того, что задачей номер один для меня тогда была именно реализация этого сочинения в форме виниловой пластинки. А других вариантов-то, собственно, и не было. Мне нужно было собрать музыкантов, работавших в разных местах, и записать с ними именно сюиту, последовательность произведений, объединенных общим замыслом. Как вы понимаете, мы работали на аналоговой аппаратуре. Я принимал участие в этой работе на равных со звукорежиссером. Огромный старый пульт, многодорожечные магнитофоны, сложный микс, иногда многоступенчатый, когда нужно было сначала свести отдельные элементы записи, а эти элементы потом собирались в следующую, более сложную цепочку. Мы выверяли баланс и следили за тем, чтобы наши произведения хорошо звучали именно на высококачественных динамиках. Так что я был бы вполне удовлетворен, если бы наш альбом остался навсегда в том виде, в котором мы его создали, и подтверждение тому — ваш рассказ об этом лондонском аудиофиле.
— А были у вас какие-либо зарубежные ориентиры? У нас ведь такую музыку тогда никто не играл.
— Конечно. И King Crimson, и Jethro Tull, и Led Zeppelin, и Фрэнк Заппа — мы всё внимательно слушали. В целом я охарактеризовал бы эту музыку как «арт-рок». И я ставлю себе в заслугу то, что тексты на русском языке удалось совместить с такой музыкой. Вся масса популярной западной музыки звучала, естественно, на английском, и я боялся, что особенности русского языка будут препятствием для работы в более жестких ритмических формах. Здесь требуется несколько иная расстановка слов и акцентов. Тем не менее удалось сохранить естественную природу русского языка, не искажая произношение. Я сам до сих пор удивляюсь, что у меня это получилось.
— Насколько то, что получилось, соответствовало замыслу, который был у вас в голове?
— Единственное, что не удалось сделать, это включить в наш цикл произведение на старинные стихи китайского поэта Ду Фу. «В лодке с высокою мачтой тихою ночью плыву я…» Эта композиция существует только в моей памяти, даже ноты не записаны. Эта вещь не выдержала бы никакой худсовет. Отношения с Китаем в 1976 году были очень сложные. Классические поэтические тексты — это фактически то, что помогло мне протащить через худсоветы достаточно новаторскую музыкальную форму. Я много работал в общепринятом песенном жанре и отлично понимал, что «По волне моей памяти» создается в принципиально ином русле. В худсоветах сидели люди старшего поколения, мыслившие категориями массовой песни, а я на их фоне был «молодым композитором». Мне кое-что позволяли, у меня к тому времени уже было имя. Но если бы я включил эту песню в альбом, то он мог вообще не увидеть свет. К слову, я и не рассчитывал на широкий резонанс этого проекта. Мне казалось, что аудитория нашего альбома — это меломаны, любители такой вот музыки. Там ведь все было новое. И певцы неизвестные, и пели они не так, как тогдашние звезды.
— Как вышло, что такие яркие участники проекта, как Александр Лерман («Сердце мое, сердце»), Мехрдад Бади («Я мысленно вхожу в ваш кабинет», «Доброй ночи») и Наталья Капустина («Из Сафо») вскоре после записи и даже во время подготовки альбома к выходу эмигрировали из СССР?
— Наверное, они действительно очень были увлечены этой западной музыкой и не находили в тогдашнем СССР применения своим музыкальным пристрастиям. Я впоследствии с ними не контактировал, был только один или два телефонных разговора с Наташей Капустиной, которая вместе с мужем уехала в США и строила там артистическую карьеру. Честно говоря, вскоре для меня самого альбом «По волне моей памяти» перестал быть интересным, к этому периоду своей жизни я не возвращался. И только спустя несколько лет я обнаружил, что эта музыка продолжает жить и вызывает интерес у людей разного возраста и вкусов. Но сам я в последние два десятилетия от песенного жанра совсем отошел. Меня интересует оперный жанр, и, наверное, в этом смысле ничего меняться больше не будет. Я сочинил две оперы — «Царица» (это эпизоды из жизни Екатерины Великой) и «Иосиф и братья» по знаменитой библейской легенде. «Царице» несказанно повезло. Несмотря на все трудности постановки нового оперного произведения, она попала в репертуар театра «Геликон-опера». Это большая редкость в наше время. Что касается «Иосифа и братьев», то с этим произведением полная неизвестность. Но я не теряю надежды на то, что когда-нибудь зритель ее услышит.
Борис Барабанов
