Чтобы не забывать о том, что Сталинизм - это не только Сталин, но и миллионы тех, кто были его проводниками и мучили и приводили к смерти своих соседей, и миллионы тех, кто стали жертвами террора и низости тех, кто был его руками и устами. Об одном из мучеников Сталинизма мы и начнём говорить в этой публикации. Георгий Демидов был человек потрясающей силы и выдержки. Осуждённый на 5 лет, он, будучи молодым, талантливым учёным, смог наладить на Колыме производство по восстановлению старых электролампочек. Его сделали главным инженером, и он даже был награжден вместе со всеми работниками завода. Демидов даже ждал досрочного освобождения, но, когда на церемонии вручения подарков, а именно товаров, поставляемых США по ленд-лизу - курток, ботинок и т.д. - он гордо отказался, сказав, что отказывается брать американские обноски, он был осуждён ещё на 8 лет.
Удар был столь силён, что в тяжелейшем состоянии он был отправлен в лагерную больницу, после чего работал там же рентгенотехником. В этой больнице он познакомился с Варламом Шаламовым. Ему тот посвятил позже пьесу "Анна Ивановна".
Сам же Демидов начал писать свои рассказы о лагерном быте и Колыме только в конце 50-х. И стоит отдать ему должное - он всегда высказывался категорически против публикации своих рассказов на Западе.
Черновики Демидова ждала непростая судьба. В 1980-м они были изъяты из его квартиры и всех квартир его родственников и друзей. После этого Демидов больше никогда не писал, вплоть до своей смерти в 1987-м.
Десять лет спустя его дочь, с трудом добившаяся возвращения отцовских рукописей, прислала два рассказа в "Новый Мир". Они вышли с предисловием писателя Виталия Шенталинского, которое мы и приводим здесь, в преддверии публикации самих рассказов.
Георгий Георгиевич Демидов, 1908–1987. Раздвинем две эти неизбежные даты, заглянем в судьбу...
Родился в Петербурге, в рабочей семье. Рано проявил способности к технике, изобретательству, стремительно прошел путь от рабочего до инженера и доцента электротехнического института. Друзья сулили ему, ученику Ландау, блестящее будущее ученого-физика.
В 1938 году он был арестован в Харькове, где тогда работал, – вызвали якобы для проверки паспорта, эта "проверка" затянулась на восемнадцать лет. Следователь пригрозил арестом жены с пятимесячной дочкой, и Демидов подписал показания на себя как троцкиста, участника контрреволюционной, террористической организации, наотрез отказавшись назвать еще кого-нибудь. Итог – исправительно-трудовые лагеря.
Четырнадцать лет на Колыме, из них десять – на общих, самых тяжелых работах. Человек с твердым характером и многосторонним интеллектом, он и выжил-то благодаря своему высокому духу. Не имей он в себе этой "подъемной силы", остался бы колышком с номером на устланных костями сопках Колымы.
Демидов писал: "Даже совершенно неспособный к наблюдению и сопоставлению человек не может не постигнуть трагедийности этого "Освенцима без печей", – выражение, за которое, среди прочего, я получил в 1946-м второй срок".
Вскоре после того, как там, в лагере, он был вторично осужден, жене Демидова пришла телеграмма о том, что ее муж... умер. Телеграмму отправил он сам и причину этого открыл позднее, в письме дочери: "Бедная моя дочурка! Я был тогда в страшной дали, в огромной мрачной стране – тюрьме. Я не надеялся когда-нибудь выйти из этой тюрьмы. Был уверен, что погибну в ней. Мне показалось, что я только немного опережаю события, прикидываясь мертвым. Делал это я для того, чтобы избавить тебя и маму от своего существования, которое я считал для вас вредным... Ее мне обмануть не удалось".
В центральной больнице УСВИТЛа Демидов встретился и подружился с фельдшером из хирургического – Варламом Шаламовым, который называл своего друга одним из самых "умных людей, встреченных на Колыме". Демидов – прототип героя шаламовского рассказа "Житие инженера Кипреева", ему посвящена пьеса Шаламова "Анна Ивановна". Потом дороги их разошлись, чтобы спустя много лет снова пересечься, когда оба, после освобождения, обнаружились – Шаламов в Москве, а Демидов – в Ухте. Завязалась переписка, возобновилось общение.
Оказалось, что Демидов тоже запечатлел свой крестный путь в слове. Это, по его признанию, была попытка начать жизнь во второй раз и с нуля. Писал, урывая редкое свободное от работы на заводе время. Ночами стучал на машинке – сломанные в лагерной шахте пальцы не сгибались и не держали ручку. "Мне мое творчество обходится очень дорого, – говорил он. – Я неизбежно дохожу до болезни, хотя далеко еще не развалина... Все спрашивают: что-нибудь случилось? Я мог бы ответить: да, случилось. Совсем недавно. Нет еще тридцати лет. И случилось не только со мной..."
Сложность задачи, которую он перед собой ставил, сам Демидов прекрасно понимал – понимал со всей беспощадностью к себе. Из письма Шаламову: "..."Писатели – судьи времени" – выражение, требующее уточнения. Не всякий писатель может претендовать на такой титул. Я считал бы свою жизнь прожитой не зря, если бы был уверен, что буду одним из свидетелей на суде будущего над прошедшим. Но здесь, конечно, возникает много вопросов и сомнений. Что такое суд яйца над курицей?.."
Тема большинства произведений Демидова – Колыма, невольничья страна, оказавшаяся географически и природно идеальным местом для каторги. Сталинское воспитание и лагерные порядки гасят добро и выращивают зло в человеке. Развитие комплекса неполноценности и создание кадров убийц – государственная политика. И результат – порабощенное сознание миллионов.
Так уж повелось на Руси, что именно через слово, через литературу оно раскрепощалось. Поэтому литература у нас (разумеется, в лучших образцах) была не только искусством в классическом смысле, но – глотком свободы. Или видом внутренней эмиграции – из мрака реальности в воображаемый, параллельный мир. Или единственной доступной формой протеста, сопротивления. Вот почему у нас так много писателей и так много читателей: читать интересней, чем жить...
И в новой ипостаси – писательской – Демидов оказался неугоден своему времени. Пора "оттепели" уже миновала. Надежды быть напечатанным – никакой. "Мои официальные гонорары, – пишет он Шаламову, – это доносы, окрики, угрозы, прямые и замаскированные. И самое подлое – "товарищеские" обсуждения в узком литературном кругу. Наша здешняя литературная яма имеет, конечно, уездный масштаб. Но источаемая ею вонь качественно та же, что и от ямы всесоюзной". Впрочем, были и обещания – предлагали и писательский билет, и большие тиражи – при одном условии: переменить тему.
Друга в литературе он не нашел. Даже с Шаламовым развела судьба. Бросился к нему навстречу, открыл душу, отдал должное его писательскому опыту и мастерству, но "докторальности, безапелляционности в наставлениях и разносного тона" – этого вынести не смог. "С кем ты меня спутал, Варлам?"
Был и другой, более принципиальный, мотив в их расхождениях. Демидов не принял выстраданный бунт Шаламова против культа красоты в искусстве, казавшегося тому обманным утешением и даже оскорблением перед лицом бесчеловечной, жестокой яви. "Твои нигилистические рассуждения о ненужности всего в литературе, что апеллирует к устаревшим эмоциям, мне были известны и прежде, – отвечает Демидов. – Если не ошибаюсь, ты был поклонником Писарева. А сей последний громил даже Пушкина. Но при всей своей старомодности Пушкин остается Пушкиным..."
В отличие от литературного наследия Шаламова, произведения Демидова еще мало известны читателю. КГБ не выпускал писателя из поля зрения и после освобождения, до самой смерти. В августе 1980 года одновременно в нескольких городах у всех, у кого хранились его рукописи, и у него самого были произведены обыски, и все сочинения арестовали. Три романа, три повести, более двадцати рассказов и самое последнее, любимое детище – автобиографическую книгу "От рассвета до сумерек". Многостраничный протокол обыска – потрясающий документ наших социальных нравов, положения пишущего человека в "самой свободной стране". А незадолго до этого сгорела дача Демидова под Калугой, где хранились все черновики...
В семьдесят два года он остался без единой строки!
Хорошо, что у него есть дочь, по натуре похожая на отца. Рукописи Демидова были возвращены дочери уже после его смерти, в результате длительных и упорных усилий.
"Преступлений социального характера утаить от истории нельзя, – писал Георгий Демидов. – Они даже не шило в мешке. Скорее кусок расплавленной лавы, раскаленное ядро..."
Виталий Шенталинский.(Новый мир, 1997, №5)
