Глава 8. Про блик и Сергея Овчарова.

В мастерской Рошаля с нами работали выдающиеся преподаватели и специалисты: Александр Симонов, Герман Шатров, Рубен Вартапетов, Михаил Маршак, Виктор Бабушкин.

Николай Васильевич Крючечников, старейший педагог ВГИКа, учил нас основам кинодраматургии. Во ВГИКе, начиная с 1946 года , «через его руки» прошли все будущие советские киноведы, сценаристы, режиссеры, ставшие впоследствии знаменитыми. Николай Васильевич гордился тем, что работает рядом с Рошалем.

Мы придумывали на занятиях у Крючечникова и простые, замысловатые литературные этюды. Учились конструировать «правильный киносюжет», а потом «обострять» его, «переиначивать», делать неправильным. Учились «делать выразительность детали в сюжете», учились многому другому. Мы учились придумывать изящную литературную основу фильма для того, чтобы потом эту литературу превращать в одно из выразительных средств для режиссера фильма. Крючечников однажды сказал, что лучше Рошаля никто не сумеет экранизировать серьезное литературное произведение.

Если солнечный блик на воде заставил тебя вспомнить былое или представить будущее, значит ты режиссер! – Так сказал мне Григорий Львович, когда принимал мой курсовой фильм «Обыкновенная пуля».

Это была моя студенческая попытка экранизировать простенький рассказ о том, как мальчик случайно нашел пулю. Показал отцу. Отец многозначительно выбросил находку в речку. В брызгах и кругах на воде возникли кадры о войне. Вартан Саакян был оператором. Он блистательно снял против солнца на контровом освещении блики на воде. А Сергей Овчаров сыграл роль отца-инвалида. Он придумал драматическую деталь: надел на руку ортопедическую перчатку. Таким образом отпала необходимость объяснять зрителю словами, что отец – инвалид.

Моя режиссерская работа была всего лишь «пробой пера», не стоила серьезных обсуждений. Но слова Рошаля про солнечный блик запомнились на всю жизнь.

Купол мечети Омара блистал золотом и отражал солнце. Над Иерусалимом неслись распевные звуки намаза.

Так же бывало и у нас в Средней Азии. Я вспомнил тайное пение муллы в моем Джетысае во время Навруза. Протяжным пением невидимый мулла одухотворенно звал народ на молитву в мечеть. А мечети не было. И муллы не было, он был запрещен советской властью.тюркских народов искусство пения и сложения песен считается даром Всевышнего.

Много раз Рошаль просил меня рассказать чтонибудь о Средней Азии. Он проникновенно слушал мои рассказы и, казалось, наслаждался ароматом и колоритом Востока. Глядя на него, было видно, что он понимает эпизоды моей киноленты жизни глубже, чем понимаю их я. Сказочником в такие моменты был он  слушатель, а не я  рассказчик.

Здесь надо прервать повествование, потому что вспоминается фрагмент разговора с одним из наших педагогов по классической кинодраматургии Михаилом Исаевичем Маршаком.

Сценарий надо писать теми глаголами и существительными, которые можно снять. Как ты снимешь «душа ушла в пятки» или «мороз по коже»? – наставлял нас Маршак.

«Было голодно». Нарисуйте мне это в одном кадре,  требовал от нас Рошаль на другой день после Маршака.  В кино ничего невозможного для режиссера нет!

Маршак Михаил Исаевич был широко известным автором книги по основам сценарного мастерства. Эта книга была настоящей энциклопедией для кинолюбителей. Маршак был предан тому делу, которое возглавлял Рошаль.

Начиная с собеседования на вступительных экзаменах и во все годы учебы, Григорий Львович просил нас что-нибудь рассказать или написать зримо: «…и что же там было?». Рассказать надо было глаголами и существительными, то есть просто и фабульно. Фабтургии и сценарного мастерства у Михаила Маршака и Николая Крючечникова.

Когда же Рошаль выслушивал от нас «что там было», он очень эмоционально реагировал на всякий глагол и на всякое существительное. Он «видел» и чувствовал отсутствовавшие прилагательные. В своем воображении он «дорисовывал» мелкие детали. Было  огромным  удовольствием  любоваться  «картинкой» реакциями Мастера. Рошаль вскакивал со стула, всплескивал руками, замирал во внимании, громко и добро смеялся, потирал ладони, сжимал кулачки. Все мышцы его лица реагировали на глаголы и существительные. Оказывается, он в это время умозрительно (порежиссерски) представлял себе «как это там было». Его бурные одобрительные эмоции были теми самыми отсутствовавшими прилагательными, которые украшали сухое фабульное изложение. После этого автору глаголов и существительных оставалось раскрасить фабулу деталями и эпитетами в соответствии с возникающими эмоциями. Рождался сюжет и возникали очертания будущего сценария.

Иногда Рошаль просил нас нарисовать сюжет. Для меня это был тупик. Сюжета без слов не бывает, считал я и был в этом уверен. Если бы я умел рисовать, возможно, научился бы снимать кино без литературного сюжета. Кстати, Сергей Овчаров придумывал для Рошаля немое кино. Его сценариями были нарисованные последовательно рисунки. Григорий Львович несказанно радовался этому.

Про Сергея Овчарова надо будет рассказать подробнее, потому что режиссурой он занимался больше всех нас. Дает, например, Рошаль задание и мы лишь через неделю несем ему вымученный этюд или раскадровку. Сергей же в это время успевал принести мастеру тричетыре качественные экспликации. Иногда и больше. У него, кроме режиссуры, не было никаких других увлечений. Рошаль его уважал за это. Казалось, что Сергей Овчаров занимал в мастерской больше всех пространства и времени. Он увлекал нас своей инициативой и фантастической жаждой овладения профессией режиссера. Каждый свой курсовой фильм он придумывал с неуемной фантазией. Балаган, бурлеск, эпатаж, буффонада – жанры, которые он смешивал без тормозов и без рамок приличия.

Помню, как мы очумело снимались у него в «Оригинале», шокируя местное население. В шесть утра мы выносили из студенческого общежития кровать с панцирной сеткой и ставили ее на улице, прямо на перекрестке. На ней укладывали героя и снимали репортажно реакцию проезжающих и проходящих мимо людей.

В одном из эпизодов фильма Сергей напялил на меня ватную телогрейку и шапкуушанку, дал в руки удочку и заставил ловить рыбу в болоте. Была летняя жара. Из болота торчали остовы выброшенных холодильников, стиральных машин, автомобильных шин и прочего хлама. Мне пришлось падать в это болото. Снимали не стало понастоящему смешно и весело, и пока он не воскликнул «теперь верю».

Григорий Львович, почемуто, не смеялся над смешными выдумками. Он подробно разбирал с Сергеем каждый трюк. В эти моменты он был очень серьезным и придирчивым. Например, эпизод с рыбалкой и моим падением в болото его не рассмешил, хотя весь курс хохотал и поздравлял Овчарова с режиссерской удачей. Рошаль был доволен, но бурных эмоций не проявлял. Запомнилась его фраза: смешить – дело серьезное. Потом стало понятно, что Григорий Львович хотел научить нас отличать баловство от умной игры.

Помню, как Овчаров разрабатывал с Рошалем «Барабаниаду». Рисовал каждый кадр, разрабатывал многочисленные варианты смешных и нелепых костюмов для героев. Он и с нами обсуждал варианты. Просил, чтобы мы его ругали и замечали малейшие недостатки. Григорий Львович был очень им доволен.

Через несколько лет Сергей снял профессиональный вариант «Барабаниады» на «Ленфильме». Фильмпритча удостоен многих кинопремий, в том числе и международных.

Предлагаю прочесть несколько фрагментов из интервью Сергея Овчарова, которое было опубликовано в журнале «Сеанс».

СЕРГЕЙ ОВЧАРОВ

 «Когда я пришел в кино, меня с самого начала испугал тип отношений, принятый между сценаристом и режиссером. Сценарист был безраздельным хозяином, как правило, потому что все права были у него. Я делал все для того, чтобы иметь возможность уже на площадке изменить какойто эпизод, никого ни о чем не спрашивая. И вообще я индивидуалист: мне может понравиться чьято идея, я могу восхищаться ею. Но если она не моя, ничего не получится, одно только отторжение.

Кроме того, сценаристы прозу путали со сценарием, а ведь между ними нет ничего общего, это два разных вида искусства. Рассказ написать – это как выдохнуть. Сценарий – совершенно особая вещь. Драматургия кино с литературой ничего общего не имеет. Потому экранизация буквальная не может получиться в кино.

При слове «сюжет» я вздрагиваю. В моих фильмах это всегда самое не получившееся, самое банальное. В чем и беда моя: говорят, что вот, сюжета нет. А по мне – его можно менять в любую сторону.

Сюжет – это точки, запятые, точки, запятые. Мне же по душе другие знаки препинания. Никогда не вырезал куски и не клеил куски из соображений стройности сюжета. То, где твой мир понастоящему реализуется, – это подробности, которые очень часто мимо сюжета, поверх него, рядом с ним.каждом моем фильме половина материала была снята как бы впустую: я не мог остановиться, я снимал массу как будто ненужных вещей. Вот онито и были бы сейчас интересны, но меня всегда загоняли в жесткий сюжет. Я даже пролежал две недели в парализованном состоянии после первой своей картины. Все исчезло, все самое главное.

Это сюжет? Нет, это кино. Тарковский хорошо говорил, что можно просто показывать лицо человека, странное лицо человека. И до тех пор оно будет притягательным, до тех пор на него будут смотреть, пока не поймут, что он делает. Как только секрет раскрыт, как только догадались – все, уже не интересно.

Это трудно сформулировать: на самом деле драматургия кино – это система образов, которые нельзя изъяснить словами. Когда смотришь и думаешь: «Ах, ты! И что это такое?»

Григорий Львович распределил всех нас по творческим союзам. Кто-то должен был посещать Дом композиторов, кто-то Союз художников. Меня Мастер благословил в Дом литераторов. Мы должны были все свое свободное от занятий время бывать в этих домах на различных мероприятиях, завязывать знакомства, общаться со знаменитостями. Другими словами, нам предстояло адаптироваться к социуму творческой элиты.

Спустя много лет я понял, что для нас это было не простое пребывание в среде, а некое таинство приобщения к соборной художественной святости. Не приобщившись к нужному миру, не приобретешь нужного мировоззрения!

Воспоминания Сергея Овчарова о Григории Львовиче Рошале

«В раннем детстве, листая том детской энциклопедии, посвященной искусству, был потрясен большой чернобелой фотографией. гигантском кинопавильоне, с «высоты птичьего полета», в грандиозной декорации древнего московского Кремля, толпились актеры в исторических костюмах, нависали на тросах балконы с осветителями и циклопическими осветительными приборами, вздымались операторские краны. Именно с этого момента я стал грезить кинематографом, но не как зритель, а как создатель этого чуда. Это был первый «звоночек».

Легендарный фильмоперу «Хованщина» снимала кинорежиссер и удивительный человек Вера Павловна Строева, супруга и соратник Григория Львовича Рошаля.

Чуть позже, в школе, я прочел книгу Рошаля о кинолюбительстве, стал заядлым кинолюбителем. Еще позже узнал, что Григорий Львович – патриарх кинолюбительского движения и уважаемый лидер международного движения кинолюбителей «УНИКА».

Закончив школу, приехал поступать в Москву. Во ВГИК, как потом выяснилось, к счастью, не прошел предварительный творческий конкурс. И не мудрено, десятки тысяч папок со всей страны с работами абитуриентов водопадом каждый год падали на ВГИК. Страшно переживал, но мы предполагаем, Бог располагает. О чудо! Впервые

Москве в Институте культуры открывается новая специальность «Режиссер любительских киностудий», и первую в истории мастерскую набирает… бывший завкафедрой режиссуры ВГИКа народный артист СССР, лауреат Государственных премий, доктор искусствоведения, профессор, ученик великого Мейерхольда, классик отечественного и мирового кино, патриарх кинолюбителей Григорий Львович Рошаль. И приводит с собой мастеров, заведующих кафедрами операторского и сценарного факультетов ВГИКа, которые будут нам преподавать.

Первое появление Григория Львовича буквально потрясло всех абитуриентов. Только сейчас понимаю, что не меньше «его явление народу» шокировало и руководство заидеологизированного тогда вуза. Рошаль был в белоснежном индийском национальном костюме: в пилотке, белой рубахе и, если можно так сказать, белых «шароварах». Это был настоящий Гуру. Он только что приехал из Индии с международного кинофестиваля. Восторгу учеников не было предела. Мы получили первый и самый сильный урок творческой свободы, вдохновенности, праздничной оторванности от пошлости жизни, радостной зрелищной медитации. А дальше пошлопоехало…

На первом занятии Рошаль спросил: не поступал ли я во ВГИК в этом году. Потом прочитал мои абитуриентские работы и сказал: «А я б

Параллельно  с  уроками  в  Институте  культуры  на  занятиях Рошалем мы получали еще один урок длиною в четыре года. Таких людей, как Григорий Львович, мы не видели в своей жизни никогда. Имею в виду вечную его заряженность на некую нескончаемую детскую игру, уличный театр, клоунаду, скоморошество, общение с незнакомыми людьми на улицах, как с друзьями. Это был его личный театр комедии дель арте, где сам он вдохновенно исполнял всех его героев: Арлекина, Пьеро, Доктора Пантолоне…

Кино он снимал драматическое, трагическое, эпическое, а в жизни был Чарли Чаплиным, Бастором Китоном, Роско Арбоклем, Карлсоном, Чипполино, Гаргантюа и Пантагрюэлем. Это вносило в нашу жизнь праздничную озорную созидательную атмосферу. Стыдно было кукситься, страдать и занудствовать.

Он сразу опросил нас на предмет сторонних творческих пристрастий. И сказал, что его задача помочь нам развить все свои таланты, будь то поэзия, графика, писательство, актерство и тому подобное. И чтобы не расстроится, если мы не станем режиссерами, обретем другую творческую профессию. Если бы меня спросили, какое «зерно образа» по Станиславскому у Григория Львовича, не задумываясь, скажу: большой, во всем талантливый, душевный, очень образованный ребенок «индиго», который со всеми находит общий язык, сразу очаровывает. Самые угрюмые люди, общаясь с ним, расцветали широкой улыбке. Рошаль даже сердился так, что в этом совсем не было сердитости. Ни у кого никогда не было и не могло быть повода обижаться на него. Все коллеги по кино и ученики его боготворили. Позже я спрашивал Григория Львовича, почему он набрал в мастерскую нас, таких провинциальных и даже дремучих, он сказал, что нами ему интереснее, чем с околокиношными снобами. И из ВГИКа ушел в институт культуры, чтобы создать неснобистский ВГИК, чтобы начать с нуля делать новое независимое кино.

Когда нам через четыре года учебы без предупреждения резко сократили сроки создания дипломных фильмов, мы несколько суток не спали, чтобы успеть их сделать, несколько дней и ночей не выходили из здания института. Но пришла беда  отворяй ворота. Вартан Саакян, наш самый яркий сокурсник, который заполнял наши документы, случайно увидел, что из дипломов втихаря, убрали слово «режиссер», заменив на «руководитель». Это было противозаконно. Мы взбунтовались. Отказались получать дипломы. Устроили забастовку у фасада института. Нас «вызывали», «давили», но мы стояли на своем. И Григорий Львович стоял с нами в пикете. И это в те жесткие идеологические годы! Руководство вуза пообещало вернуть законное слово «режиссер». Но при получении корочек выяснилось, что нас снова надули, ничего не изменив. И опять пикет. И снова с нами на улице Рошаль «бунтует». Мы победили (так мы думали), теперь понимаю, что Рошаль не только стоял с нами плечом к плечу, а боролся и за свое честное имя в самых высоких инстанциях. И мракобесы с самодурами, пытавшиеся совершить беззаконие, отступили. И не странно, что Григорий Львович со своей соратницей Асей Михайловной Боярской, смогли выпустить в институте культуры только две мастерские. Так им отомстили.

Воспоминания о чудесном образе Григория Львовича будут неполными, если не сказать о его удивительной супруге Вере Павловне Строевой. Рядом с мужем, человекомфейерверком, водопадомвулканом, Вера Павловна, любящая жена, эталон высокого духовного аристократизма, интеллигентности, душевности. Уникальная семейная пара! Жаль, тогда у нас еще не было видеокамер. Семья РошаляСтроевой  пример редчайшего хлебосольства. Двери их квартиры на Полянке не закрывались. Бесчисленное количество гостей  с утра до поздней ночи. И всем рады, всех накормят, хотя порой у них не было денег, обогреют своим душевным теплом, обаянием, помогут с проблемами. В тяжелый момент моей жизни они и меня приютили в своей библиотеке. Вся их квартира была библиотекой, даже скорее музеем. Книги и артефакты этого дома говорили о высочайшей культуре и образованности хозяев. В витрине одного из шкафов стояла редчайшая фотография, на которой был крупно снят Василий Шукшин трагическом творческом поиске. На висках вздувшиеся вены, глаза полны драматизма. Для Григория Львовича это был символ творчества, его сокрытая сверх сверхзадача.

Григорий Львович очень любил гулять по Москве, ездить в метро, где обязательно заговаривал с незнакомыми людьми. При этом вел себя как обаятельный городской чудак. Настороженные пассажира в вагоне через несколько секунда начинали широко улыбаться. Многие принимали его озорную игру, вступали в шутливые диалоги. Он называл это театром для самого себя. Мне посчастливилось участвовать в этих путешествиях. Гуляя по старой Москве, он рассказывал о ее великих творческих обитателях, уникальной истории, делился своими смелыми, иногда отчаянными мыслями об искусстве, живописи, театре, кино. Ведь он был учеником Мейерхольда, а его одноклассником по Высшим режиссерским курсам был Сергей Эйзенштейн.

Рошаль ездил инспектировать съемки дипломных фильмов своих учеников. Взял меня с собой. Мы долго ехали на электричке по Московской области. Блуждали по лесам, пока не нашли очень большой старый дом, эдакий русский каравансарай. В нем жили удивительные обитатели – герои дипломного фильма Дины Лысых. Пожилые муж и жена, педагогиэкспериментаторы и их многочисленные усыновленные дети. Режиссер диплома не приехала. Родителипедагоги были на работе, но в дом нас впустили их дети. С ними мы провели целый день, разговаривали об их жизни, играли с ними, не хотели уходить, потому что буквально купались в атмосфере добра и душевности. Поздно вечером пришли родители, устроили незамысловатый пир. Ночью мы с Рошалем еле успели на последнюю электричку. Это был один из самых главных уроков режиссуры, который мне дал Григорий Львович. Сверхзадача режиссера, по его мнению, сеять добро в своем творчестве, размягчать нравы, заскорузлую душу зрителей.

Рошаль ходил с нами на живописные выставки. Когда ставил «Грозу» Островского в Театре киноактера, мы были у него стажерами. Но смотрели не столько на сцену, а на то, как переживает игру своих актеров сам Рошаль. Каждый раз это был целый моноспектакль. Григорий Львович обожал театр, досконально знал его, исповедовал его в своей повседневной жизни. В момент режиссирования он был очень похож, как ни странно, на Луи де Фюнеса. Это вызывало добрую улыбку у всех смотрящих на него.

Григорий Львович написал свои воспоминания. И многое из них мне рассказывал. Особенно потрясло то, как назвавшись айсором, чтобы не погибнуть от рук бандитов разных мастей, он проехал с юга России до Москвы в разгар гражданской войны. Поэтому его кинотрилогия «Хождение по мукам» для меня стала эталоном киноэкранизаций. Все герои трех фильмов существуют почти документально. Это редкий киношедевр режиссера, который сам пережил то, о чем снимал свой фильм.

Благодаря Рошалю, я стал рисовать, увлекся книжной иллюстрацией, сценографией, стал работать художником и артистом в театральной студии. Часто не спал по ночам, спешил сделать и принести ему новые рисунки, которые он с неподдельным восторгом бурно «принимал». У Григория Львовича, как он втайне мне поведал, был один главный принцип в педагогике: в любой «кучке мусора» попытаться раскопать жемчужинку таланта. Не критиковать, а с восторгом говорить о крупицах получившегося, чтобы не спугнуть проблеск позитивного начала в студенте. Поддавшись на его восторги по поводу моих «грандиозных» успехов, я каждую ночь создавал небольшие теоретические работы о киноязыке, то есть «изобретал форточки и велосипеды». Вручая их Рошалю, я чувствовал себя первопроходцем в кино. Так я «изобрел» коечто из того, что открыл Сергей Эйзенштейн. Рошаль долго меня не разочаровывал, приговаривая: «Как вы похожи на Эйзенштейна, да еще и имя отчество то же!» Все же, рано или поздно, ему пришлось открыть мне глаза на правду. Рошаль признался, что дал мне возможность многое «изобрести» в кино самому. Я страшно страдал, но потом был ему очень благодарен. Когда после окончания мастерской я начал работу над «Небывальщиной» на Ленфильме, долго «ходил по мукам» в Госкино, Григорий Львович сказал , что познакомит меня с удивительным человеком, близким мне по духу. И привел в соседний подъезд и передал с рук на руки легендарному Александру Ивановичу Медведкину. Человеку, именем которого было названо течение французского кино  «МедведКино». Человек трагической киносудьбы. Наше киноначальство на дало осуществиться большей части его гениальных проектов.

Григорий Львович познакомил меня со многими творцами живой истории советского кино, помог поступить на высшие режиссерские курсы к Глебу Панфилову, следующему моему учителю. Если бы не Рошаль, возможно я бы не попал в Большое кино. Не стал бы кинорежиссером, кинопедагогом. После окончания института культуры Григорий Львович очень хотел меня определить в аспирантуру, сделать своим ассистентом по преподаванию, но у меня была тройка по клубоведению (пошел на экзамен с тяжелым осложнением после гриппа). Несмотря на высокие оценки по остальным предметам, учеба в аспирантуре для меня была закрыта. И тем не менее по происшествии времени, с легкой руки Рошаля я пошел по его стопам – стал профессором СанктПетербургского Государственного института кино и телевидения. Выпустил мастерские режиссеров игрового кино, а также анимации и компьютерной графики.

Смерть Григория Львовича потрясла меня до глубины души. До сих пор перед глазами стоит замедленный кадр: гроб с телом Рошаля погружается в жерло крематория Донского монастыря, где его прах захоронен в ряду тех, кто составил историю нашей страны. Но его образ живет в воспоминаниях тех, кто был его учеником, соратником поддерживает в них стремление подражать его душевности, милости к падшим, как писал Пушкин.