Глава 7. Привет, Наташа!

Ася Боярская, проживая то в Германии, то на Кипре, регулярно получала новые страницы моих воспоминаний о Рошале и о Благодатном Огне. Она каждый день ждала от меня продолжения книги. Я, как мог, старался. У меня появился заинтересованный читатель! Меня это стимулировало.

В памяти возникали и четко фокусировались, казалось, забытые фрагменты учебы в мастерской Рошаля. Довольно подробно вспоминались уроки Мастера, разговоры с ним.

Адресность и посыл! Этими инструментами режиссер добивается результата. Эти инструменты снова пришли мне на помощь.меня появился важный адресат – Ася. Она ждет от меня спасительные строчки! Я должен постараться, чтобы мой посыл был интересным и необходимым именно для нее. Между нами был Рошаль! Добрая память о нем!

Удивительна геохронология: Ася в Германии (или на Кипре) ждет из Сибири письма о человеке, который давным-давно похоронен в Москве! Для кого ты будешь снимать свой фильм? Ты думал над этим? Как можно точнее определи адрес,  наставлял меня Григорий Львович, когда я приезжал к нему домой на Большую Полянку. Мы обсуждали с ним режиссерскую экспликацию фильма.

Я хочу, чтобы этот фильм был интересен всем моим сверстникам.

Интересен всем он не будет. Это сложно сделать. Выбери того, кто поймет. У тебя есть такие?

Надо подумать.

Смотри ему в глаза и следи за тем, насколько ты ему интересен. Посыл фильма должен быть именно ему.

А как же другие?

Всем другим будет казаться, что это ты к ним обратился. В этом-то и секрет!  Григорий Львович ободряюще улыбался.

На следующем занятии мы подробно выясняли с ним, что такое «посыл». Он попросил нас провести самостоятельно опыты с нез должны были поэкспериментировать «в живой среде» и отчитаться о результатах.

Мы с Игорем Тимашковым экспериментировали в метро. Поднимаясь вверх на эскалаторе, Игорь указывал мне на какуюнибудь девушку, которая двигалась на параллельной лестнице эскалатора вниз навстречу нам, в окружении толпы людей. Я сосредотачивался, фокусировал свой взгляд на ней и направлял свой посыл. Надо было крикнуть так, чтобы кроме нее никто другой не отреагировал.

Наташааа, привееет! – Если у меня получалось крикнуть точно, она отзывалась в ответ. Мой посыл дошел до адресата! Девушка либо крутила пальцем у виска, либо приветливо улыбалась.

Эти простенькие и веселые упражнения давали нам первоначальный опыт. На самом деле, понятия «адресность» и «посыл» это интереснейшие и очень важные разделы той режиссуры, которую преподавал Рошаль. Чуть позже мы вернемся к этим понятиям.

Ася подбадривала меня всякий раз, когда получала новую написанную часть моих воспоминаний. Я чувствовал, что она меня хвалит так же, как это делал Григорий Львович. Похвалы позитивно мотивировали мой процесс.

Когда мы въезжали в Иерусалим, комфортабельный автобус несколько раз слегка качнуло на ухабах. Экскурсоводка Лариса извинилась от имени иерусалимских властей и объяснила, что в городе ведется строительство первых трамвайных путей (прежде чем продолжить повествование, поясню: слово «экскурсоводка» я выдумал и стал пользоваться им не случайно. Может быть, чуть позже вы поймете мою милую иронию к этой профессии).

Итак, в моей голове промелькнула глупейшая мысль: если бы трамвай пустили две тысячи лет назад, Иисус все равно приехал бы сюда на ослике… «Однако, почему Рошаль говаривал: если падать, то с большого верблюда?»…

Лучшие профессора Европы и прочего мира читают лекции здесь, – экскурсоводка показывала нам красивое здание Иерусалимского университета, мимо которого проплывал наш автобус. – Наш великий Эйнштейн прочитал именно здесь свою лекцию по теории относительности. Этот университет считается лучшим в мире… Сейчас мы поднимаемся по дороге, которая вознесет нас из этих арабских кварталов на вершину Елеонской горы, – продолжала милая Лариса.

Про Эйнштейна я знал не очень много. Его теория лично мне почемуто ни разу реально не понадобилась. Все его почитают, почитаю и я, не вдаваясь в суть. Другое дело – Московский государственный институт культуры! Лучший институт именно этот, потому что там преподавал Рошаль. почитаю своего Мастера. Всю свою жизнь с душевным удовольствием вникаю в суть его режиссерскопедагогических теорий. Вникаю и обретаю жизненную пользу от них в те моменты, когда без благословения наставника было бы не обойтись. Его теории не сформулированы математически точным языком. В его теориях вообще нет формул. Однако, удивительны они тем, что соответствии с этими теориями можно безгранично широко и неописуемо глубоко созерцать мироздания. Придумываешь желанное здание мира для себя и близких тебе людей, и живешь нем по своим законам, как душа желает. И гостей с любовью принимаешь: пусть им тоже хорошо будет. Так дети, забравшись под стол, дают волю своему театральному чувству и наслаждаются своими иллюзионами. Созерцай мироздание и получай материал для сценариев своих кинолент.

Рошаль никогда не читал нам лекции. Он не сочинял, не придумывал и не навязывал нам никаких теорий. Они не могли быть опубликованы. Для постороннего уха и глаза их вовсе и не было. Эти никакие теории, лично у меня, возникали как мои собственные открытия. Удивительно, что возникали они в сознании четко сформулированными в те моменты, когда были мне остро необходимы! Я знаю, что нужные для меня профессиональные открытия никогда бы не состоялись, если бы в моей жизни не было такого педагога, как Рошаль! Может и состоялись бы, не знаю!

…Вдруг улочки стали совсем узкими и кривыми. Автобус совсем замедлил свой ход. Мы выехали на вершину Елеонской горы. некоторых пор, всякая гора ассоциируется у меня с верблюжьим горбом. «Если падать, то с большого верблюда!», – эта простая восточная фраза Рошаля запала мне на всю жизнь.

Ключевой смысл фразы, на самом деле, вовсе не прост. В течение десятков лет я вспоминаю о ней. Пробовал ее произносить громко, очень громко, тихо, шепотом, беззвучно. Пробовал читать ее как мантру, как притчу, как строчку из песни. Закрыв глаза, читал по слогам. Читал и делал паузу. Снова читал и в паузах представлял себе содержание в картинках. Читал с юмором, грустью, с восторгом. Каждый раз содержание приобретало оттенки и нюансы. Толкований этой фразы у меня накопилось миллион! Каждый из учеников Григория Львовича, очевидно, толкует ее посвоему. Хорошо бы провести научную конференцию на эту тему в среде искусствоведов или философов!

Пригласите самых известных художников, дайте им самые лучшие краски и они не напишут картину, которую реально представляет собой Иерусалим!

Соберите всех лучших музыкантов и они не смогут написать музыку, подобную той, которая рождается в сердце смотрящего на живой Иерусалим!

Ни один рассказчик в мире не сможет словами описать настоящий Иерусалим!

Для того, чтобы хоть както передать увиденное, приходится рассказывать о своих чувствах. Те, кто был рядом со мной, наверное, расскажут иначе.

На киностудии «Узбекфильм» работает Камил Ярматов. Он когдато учился у нас в Москве. Лучше, чем он, никто не снял колорит среднеазиатских пустынь!  Рошаль с удовольствием потирал руки и качал головой из стороны в сторону.

Дааа! Прелесть! Барханы, песок… Все у Ярматова так ярко, так колоритно!  в тон учителю поддакивал я из глубины аудитории.

А ты откуда знаешь?

Григорий Львович, я смотрел все его фильмы. Как мне не знать! Я же из Узбекистана,  я так уверенно соврал про «все» фильмы и про барханы, что поверил самому себе.

Рошаль строго посмотрел на меня. Обычно он источал из своих больших глаз любовь и отцовскую нежность. Но на этот раз взгляд почемуто обдал меня холодом. В ответ я елейно улыбался,под рубашкой становилось потно и прохладно. И наша Тридцать пятая аудитория в этот момент показалась мне неуютной.

Всю ночь я пролежал в общежитии на кровати с открытыми глазами. Передо мной мелькали взадвперед кадры из фильмов Камила Ярматова. Вспомнил лишь два его фильма. Остальные мне не довелось посмотреть. Прокручивая в своем воображении кинопленку от начала в конец и обратно, я не нашел на ней ярко выраженного колорита пустынь. Мне было ужасно стыдно за себя.

тех пор, когда я увлеченно что-нибудь рассказываю, передо мной возникает тот строгий взгляд учителя. И невидимый добрый цензор принуждает меня редактировать фантазии.

…Солнце стояло почти в зените. Вслед за Ларисой мы вышли из автобуса и ступили на каменную площадку. Моим ступням сквозь подошвы ботинок передался какой то магматический жар, восходящий из мистических глубин. В этом месте сфокусировались все лучи солнца! Было както торжественно стоять на этих сакральных камнях.

Как будто росту прибавилось и собственной значимости.не заметил, как отстал от группы, и в этот недолгий момент одиночества ощутил себя участником какихто вселенских процессов, ранее мне неведомых. Как же хорошо мне было!

У тебя есть возможность показать событие изнутри. Но ты можешь показать его и со стороны, сверху, снизу. Попробуй показать событие глазами карлика или великана, или например, трехглавого змея! Ты хочешь быть интересным режиссером? Ищи интересные ракурсы,  советовал нам Рошаль при разборе фильма Михаила Ромма «Убийство на улице Данте».

Великий Ромм считал, что у Рошаля есть чему поучиться, особенно при экранизации серьезной литературы. Потом на занятиях по кинодраматургии у Николая Крючечникова мы придумывали рассказы от имени лужи, от имени часов на городской башне.

Вартан Саакян придумал рассказ от имени фонарного столба. Он интересно и очень лирично раскадровал свидание под фонарем в дождливую погоду.

Всегда ищущий «свой ракурс» Сергей Овчаров снял курсовой фильм, где главным героем был надутый красный шарик на оторвавшейся ниточке. Освобожденный, он летал и созерцал городскую жизнь, гонимый и не гонимый ветром. Поэтичный, то есть, образный фильм был посвящен Альберу Ламорису…

Над Елеонской горой нужно парить. Отсюда сверху виден весь мир. Скажите мне, что можно ощущать, когда смотришь на мир сверху?!

Я думаю, что на той горе всякий человек уподобится ангелу. Он взлетит над миром. Что важное он увидит? На кого наведет фокус?

Если вам придется посетить это святое место, наденьте на себя светлые одежды и подготовьтесь к полету!

Я догнал группу. Лариса увела ее не очень далеко. В этом месте перед нами возвысилась гора Сион и на ней расположился вечный город Иерусалим. Елеонскую гору, на которой стояли мы, и гору Сион разделял глубокий Кедронский поток. Всю эту историческую важность едва успевал снимать на фото и на любительское видео.

Света Мельникова сняла авторский документальный фильм

Рошале. Там есть памятный эпизод о маленьком городке Новозыбкове. Некоторое время маленький Гриша Рошаль прожил в семье своего деда по материнской линии. Света нашла и показала старинные домишки того времени, заросшее бурьяном кладбище с захоронениями предков Рошаля. Ей удалось найти старых жителей с улицы, носящей имя Рошаля, и взять у них интервью. Одна пожилая женщина вспомнила добрым словом Григория Львовича, приезжавшего иногда на свою малую Родину.

Этот эпизод снят очень трогательно и нежно. Света вложила него свои светлые душевные качества. В годы учебы она была именно такой светлой девушкой. Рошаль относился к ней с нежностью. Мы все ее любили и оберегали.

Премьера фильма состоялась во МГИКе на одном из юбилеев нашей кафедры. Эпизод фильма, о котором я вспомнил, воссоздал материальное пространство тех утраченных лет, когда Гриша Рошаль впервые в своей жизни встретился с кино – чудом начала двадцатого века.

Раскадровку эпизода Света сделала талантливо и очень пронзительно. Сердце сладостно защемило от воспоминаний об Учителе.

Об этом времени Григорий Львович написал в своей «Киноленте жизни». Покажем небольшой кусочек из его книги. Он, кстати, даст представление о том, как может выглядеть литературная раскадровка, вышедшая из под пера Мастера.

«Зима. Маленький городок Новозыбков. Погруженный в густую тьму ранней зимней ночи, он утопает в снежных сугробах. В городе еще нет электричества. А на воздвигнутой над воротами сада «Вольнопожарного общества» деревянной дуге, поражая воображение обывателя, сияют синие, зеленые, красные электрические лампочки кинематографической вывески. На вершине дуги выпилен петух. Он весь испещрен светлячками разноцветных лампионов. И по дуге пробегает надпись: «Братья Пате. Иллюзион». то время я учился в хедере (школа для совсем маленьких еврейских детей). Учитель, благообразный и строгий, пугавший меня скрипучим голосом и нависшими бровями, в глубине души был нежнейшим человеком и мечтателем.

Однажды после целого дня изучения древних текстов и малопонятных песнопений он оставил меня после занятий. За окном было темно, комнате чутьчуть мигал огонек стоявшей на печурке керосиновой лампочки. И вдруг он сказал: «Я ведь вижу, чего тебе хочется. Тебе хочется пойти к братьям Пате. А почему бы мне и не доставить мальчику удовольствие?»

Получив разрешение от моей бабушки, старик пошел со мной в иллюзион. Иллюзион был в саду летнего театра. Тонким облачком висел пар над каждым из самоотверженных посетителей. Шла картина «Алибаба и сорок разбойников». не мог понять, откуда взялись эти краски. Да, да, фильм был цветной!. Красивые дворцы, огромные горы, разукрашенные верблюды, девушки с кувшинами на головах, разбойники со свирепыми лицами – все ярко, красочно, необыкновенно. Потом я узнал, в иллюзионе умело терпеливо раскрашивали каждый кадрик этого фильма.

Тренькало осипшее пианино, и старик, крепко сжимая мою руку, шептал:

Чудо, чудо! Каждому человеку дается один раз сказать: сезам, отворись! Вот и для меня открылся мой сезам. Гора чудес… Разве я мог думать, что доживу до этого, увижу такое?

На глазах учителя блестели слезы. После этого мы зачастили в кино».

Если бы бог не дал человеку театрального чувства, то не было бы никакого искусства. Человек не научился бы творить и создавать. Театральное чувство научило верить и надеяться.

Иерусалиме почемуто очень легко представить себе кадры, как Творец Неба и Земли возвысил среди воды горные твердыни. Выше прочих оказалась Сионгора. Отсюда человек начал свою божественную историю.

Иерусалиме произошло самое важное событие в истории человечества – Воскресение Христа! Теперь это событие и для меня стало самым важным. Я смотрю на это место, и мне не хватает материи для слов, чтобы хоть както приблизительно описать взволнованность своих чувств. Сколько бы об этом я не читал или не слышал от других, мне – материалисту – раньше было трудно верить в эту легенду. Я заставлял себя. Даже както стеснялся говорить вслух, что я в это верю. До сих пор я считал Воскресение Христа легендой. Грешен был. Каюсь. Теперь уже уверен, что все было именно так. Никакая это не легенда! Моим сомнениям пришел конец.

В этот момент я конкретно представил, как мне тоже предстоит когдато воскреснуть. Я осмотрел свои белые кожаные туфли, ощупал ткань полотняного пиджака, перелистал странички своего загранпаспорта, вынул из кармана бумажник и зачемто пересчитал купюры. Вспомнил, что женымироносицы утром не обнаружили во Гробе ничего, что мог оставить после себя Воскресший.

Театральное чувство свойственно всем. Но театр как искусство может привлекать далеко не всех. Это и не обязательно. Театральное чувство может помогать в любом виде деятельности. Очень многие с дипломом актера или режиссера стали успешными руководителями, дипломатами, президентами. И, наоборот, врачи, инженеры, рабочие и крестьяне становились артистами. Театральное чувство дано всем. Оно помогает найти общий язык между людьми разных профессий, разных возрастов, разных национальностей. А что делать, если нет театрального чувства?

Такой вопрос можно задать самому себе, или могут его задать вам. Рошаль бы ответил, что театральное чувство есть у всех!

«В школе в это время я начал ставить ученические спектакли и сам играл в них довольно большие роли. … Я читал монолог Антонио над прахом шекспировского Цезаря, одетый в яркий красный балахон, перевязанный полотенцем, с простыней, перекинутый на плечи. Этот наряд придавал мне мужество и вдохновение.

Наша школа (Тенишевское училище) ставила себе целью не только обучать, но и воспитывать.

Некоторые задания по предметам выходили далеко за пределы школьной программы. Например, на уроках Гиппиуса мы писали так называемые отчеты о его лекциях. Отчеты поднимали порой отвлеченные вопросы и иногда превращались в диспут с самим педагогом В.В. Гиппиусом.

Однажды он рассказал нам о греческих философах Аристотеле и Диогене. Он превозносил Аристотеля и весьма иронически трактовал Диогена. Я же в своем отчете объяснил весьма подробно и запальчиво, почему философ, днем с огнем ищущий человека, живущий в бочке, во сто крат выше страдающего животом отвлеченных истин. ждал грозы, но Гиппиус улыбнулся и поставил мне «отлично». Однако он сказал: «Про Диогена вы уже узнали все, а Аристотеля будете узнавать всю жизнь. Буду рад, если вы его, в конце концов, поймете. Что касается меня, я вообще отвергаю диогеновскую аскетическую благонамеренность. Уж лучше «упоение в бою», помните

Пушкина «Пир во время чумы» А если вы хотите заниматься театром, я слышал, он увлекает вас, то когданибудь посмеетесь над вашим пренебрежением к Аристотелю, разработавшему нормы поэтики и первоосновы гармонии искусства».

Он был прав, этот рыжебородый, неистовый Владимир Васильевич Гиппиус. Я до сих пор высоко ценю этот пример педагогического мастерства, уважения к школьнику и к предмету преподавания». ства. Блюмфельд изо всех сил пытался влюбить нас в искусство фотографии. Он по секрету рассказал нам о своих планах. Нашу мастерскую надо, якобы, разделить на две мастерских. В одной, бог с вами, Рошаль будет преподавать кино, а в другой он будет готовить фотохудожников. Выбирайте. Блюмфельд был добрый человек и очень осведомленный в фотоискусстве. Он работал фотожурналистом в модном в те времена журнале «Огонек».