Спешу предупредить читателя о своей мизантропии, наложившей довольно мрачный отпечаток на эти записки. Возможно, кое-кто примет их автора за человека с ущемленным самолюбием и рядом нездоровых комплексов, вызванных недостатком любви к ближнему. Он будет недалек от истины и правильно поступит, обойдя вниманием сей не слишком выдающийся труд.
В пору своего пребывания в православии я не был набалован интересом со стороны других людей. Крестившись в 1995 году, я окунулся с головой в приходскую жизнь и почти сразу же начал искать себе почитателей. Сам я не обольщался на предмет ценности своих познаний, но делился ими с пылом и жаром новообращенного. Два года спустя мне доверили полуофициальное чтение лекций в местной школе для взрослых. Темы моих докладов были разнообразны: тысячелетнее царство, русский перевод Библии, первые церковные Соборы, старообрядцы, даже «Братья Карамазовы». Что-то увлекало слушателей, что-то — нет. Но комплименты отпускали почти все.
Кем были эти слушатели? Женщины средних лет и пожилые, три-четыре мужичка в возрасте — всего десять-пятнадцать человек, не больше. Впрочем, такой же аудиторией довольствовался и официальный докладчик, иногда уступавший мне место. Отношения у нас были хорошими, хотя все деньги за лекции получал он. Деньги, конечно, мизерные, да мне и не нужны они были: я желал тешить свое тщеславие, переживая и радуясь, когда удавалось собрать рекордную аудиторию — двадцать пять человек! Настоятель нашего храма, похоже, знал о моих докладах, но относился к ним наплевательски: подумаешь, какой-то энтузиаст, таких много.
Потом настоятель сменился, убрали и докладчика, а на его место пригласили некоего семинариста, которому было дано указание — не поднимать острых вопросов на лекциях. По иронии судьбы именно эти вопросы стали увлекать меня тогда, поскольку я продолжал углубляться в богословие. Пару раз я попытался коснуться их, но получил отпор, а затем и приватно-дружеский совет поберечь простую веру мирян. Естественно, ни о каких самодеятельных докладах речи не шло — этого только не хватало! Я сунулся, было, к новому настоятелю, но, скажем так, своей личностью не заинтересовал его. Я стал постепенно привыкать к подобной незаинтересованности, даже прежние слушатели косились на меня во время занятий, когда я встревал со своими проблемами. Короче, мне пришлось уйти. Сделал я это с облегчением — опытные лекторы, знают, что задавать наводящие вопросы с места труднее, чем читать лекцию самому, особенно когда этих вопросов не хотят слышать.
Признаться, я был рад своему уходу, поскольку в тот момент отключился от массового обмена мнениями — занятий, бесед, радио- и телепередач, чтобы целиком сосредоточиться на книгах. Я узнал из них много и очень много передумал, частично воплотив на бумаге собственные мысли.
Параллельно богословию развивалось и другое мое увлечение — православное зодчество. Отдаваясь ему, я объездил всю Москву и треть Подмосковья, фотографируя храмы и собирая о них материал. Результатами этих титанических усилий стали набор снимков и два справочника, составленных на основе добытых мною данных. Одновременно я записывал свои впечатления от поездок и встреч на местах, которым будет посвящена большая часть этих заметок.
В 2003 году я поменял приход, и почти сразу же начал посещать немноголюдные собрания прихожан на дому у одной пожилой дамы. Однако мои познания не нашли отклик в сердцах этих людей, так как их заботили лишь собственные переживания, за редким исключением, касающиеся личной жизни и жизни близких. Да собственно, чтобы делиться ими, и проводились эти собрания, завершавшиеся общей молитвой. Сама хозяйка, чуть более других разбирающаяся в учении Церкви, обещала рекомендовать мои статьи настоятелю того прихода, которым были организованы собрания. Но обещаниями все и ограничилось. Настоятелю же до меня тоже не было дела. Вскоре период моей активной жизни в православии подошел к концу.
Оглядываясь на него теперь, я признаю, что для душевной гармонии мне недоставало не только терпения и опыта, но и элементарного интереса к личности того, с кем мне приходилось общаться. И тогда, и сейчас центр тяжести, согласно формулировке Шопенгауэра, лежал внутри меня — я копался в себе, а других людей «сочинял» и жил с ними.
Священники с легкостью ставили мне диагноз: во-первых, нехватка смирения; во-вторых, преобладание разума над чувствами. С последним я охотно соглашался, поскольку не доверял «детской» вере, которой современное православие обязано множеством суеверий и нелепостей. Образцом подлинной церковности у нас обычно выступает или старичок-монах, слабо разбирающийся в догматике, или что хуже — стойкая и непоколебимая мирянка, болезненно реагирующая на попытки докопаться до истины с помощью книжной премудрости. Когда при мне воспевали женщин, благодаря которым православная Церковь уцелела в тяжкие годы гонений, я обычно возражал: «Да, женщины сохранили православие, но, Бог мой, что же они с ним сделали!». Вот и митрополит Антоний Сурожский любовно характеризовал прихожанок, строго следящих за порядком в храме: «Наши православные ведьмы».
О смирении мне приходилось слышать каждодневно, и я перестал воспринимать всерьез эту самую популярную у нас добродетель. Приведу пример из богослужебной практики. В моем храме один или два священника, принимавших исповедь, вынуждены были постоянно поторапливать прихожан. Бывало, ты не выговорил всего необходимого, а тебе уже мягко наклоняют голову и накрывают ее епитрахилью. Остатки грехов ты, задыхаясь, лепечешь снизу, и они мешаются со словами отпускной молитвы. Так вот, чтобы оправдать эту спешку, обычно взывали к смирению исповедников и сетовали на тяжкие условия, в которых приходится работать батюшкам: храмов мало, причастников много.
В нашем приходе не допускались сомнения в необходимости исповеди, предшествующей причастию, и многих из тех, кто подходил к чаше, священники огорошивали вопросом: «Вы исповедовались?». Их беспокойство было вызвано незнанием большинства причастников, среди которых могли оказаться и «овцы не того стада». Между тем, в самой литургии принимало участие от пяти до восьми батюшек. Порой я недоумевал — почему они не исповедуют вместо того, чтобы прислуживать настоятелю, ведущему службу? Но нет — церемонии с участием священнослужителей считались важнее духовной близости с мирянами! И чем выше сан предстоящего на литургии, тем больше духовенства толпится в алтаре во время службы.
Сакрализация этих церемоний находила поддержку у самих же прихожан. Люди, не склонные вникать в смысл происходящего, обычно следят за выполнением всякого рода ритуальных предписаний. Это относится, например, к сосредоточению мирян в центре храма во время окружного каждения священником или дьяконом и поклонов в сторону кадила. Зазевавшихся прихожан бдительные старушки оттаскивают за рукава одежды. Сие важнейшее действо исполняется в любых случаях. Что бы в этот момент не совершалось в алтаре и перед ним, внимание присутствующих сосредоточено на кадиле. Двигаясь, несущий его захватывает и тех, кто ожидает очереди на исповедь, которые вынуждены при этом потесниться. На моих глазах исповедующий священник останавливал чересчур ревнивую старушку, рванувшую в «священный» круг чуть ли не из-под епитрахили: «Мать, ты куда?!».
Ваш Александр Владимирович Волков
