Мне вспоминается молодой человек из нашего храма, активный член приходского совета. Активность его, между прочим, проявлялась в следующем. На богослужении он следил за порядком: организовывал проход для духовенства с кадилом, для подходящих к помазанию за всенощной и т.п., отдавал распоряжения, гоняя бабушек из угла в угол, наставлял непослушных и зазевавшихся. Про себя я величал его церемониймейстером.
Придя однажды на исповедь, я лицезрел странную картину: исповедники разделились на две колонны, образовав проход посредине, напротив аналоя и царских врат придельного иконостаса. Люди прибывали, теснясь и толкаясь, но в свободное пространство осмеливались встать немногие. Вскоре показался церемониймейстер. Полушепотом он стал что-то выговаривать выскочкам. Те молча жались по краям, но как только он миновал их, невольно возвращались. Наконец он достиг меня, бесстрастным голосом произнеся:
— Постарайтесь не стоять напротив царских врат.
— А в чем дело?
Объяснять он не стал, жестко отрезав:
— Будь смиреннее, ведь ты готовишься к исповеди.
Я пристально посмотрел на него. Быстрая вспышка угасла, опустив глаза, он проплыл мимо, прошелестев мне в спину:
— Неужели тебе не страшно? Ведь поблизости алтарь, даже ступать надо благоговейно.
После причастия я оказался рядом с ним в толпе и, следуя мгновенному порыву, произнес:
— Знаешь, действительно не страшно, наверное, оттого что радостно.
По-прежнему печальные глаза были устремлены на меня:
— Подумай, не в прелести ли ты? Очень похоже.
Следовало промолчать, но боль, смешанная с досадой, взяла верх:
— Пожалуйста, не досаждай людям своими указаниями. Они им мешают.
В ответ прозвучало:
— В армии служил? За порядком тоже следить надо.
— Здесь Церковь, а не армия...
Мы помирились потом. Так же бесстрастно он попросил прощения и, разговорившись, с горечью поведал об иных своих занятиях в приходском совете:
— Сторожевая сука ощенилась. Щенят не удалось пристроить, пришлось топить.
Мое негодование на него сменилось жалостью, и впоследствии я лишь грустно наблюдал, как люди старательно выбирают в храме спокойное местечко, подальше от амвона, от царских врат. А позиции церемониймейстера крепли, теперь он не ограничивался слежкой за порядком, выступая и в роли учителя. Учил он, например, старушек прикладываться к иконам, тяжко вздыхая при этом: «Сколько же вам втолковывать!». Его деятельность закончилась очень грустной историей.
Как известно, на Богоявление православные храмы подвергаются нашествию малоцерковного люда, добывающего крещенскую воду. К сожалению, и в самой Церкви водосвятию придается значение, едва ли не превышающее значение и смысл праздничной литургии. Молебны служат и накануне праздника, и после литургии, следуя весьма распространенной и чрезвычайно порочной практике. На Богоявление частое служение молебнов породило суеверия, различающие, например, богоявленскую и крещенскую водички. Скопление народа в окраинных приходах Москвы приводит к давке и очередям, сопровождающимся криками и руганью. Поэтому неприятным, но неизбежным признаком январского праздника стали усиленные наряды милиции, регулирующие приток желающих получить воду.
Богоявление 2003 года падало на воскресный день. Маловместительный храм был, как обычно, заставлен огромными баками с водой и перегорожен прилавками для разлива. Традиционная ранняя литургия в семь часов утра была отменена, вероятно, из вышеизложенных соображений: главное — одиннадцатичасовой молебен с водосвятием. Оставалась поздняя — в девять часов, которая обещала быть очень многолюдной.
Я имел гадкую привычку — иногда опаздывать к началу службы. В этот раз я задержался минут на десять. Во дворе стояла длинная очередь, начинавшаяся у западных дверей церкви (главный вход). На паперти замерли в сторожевых позах пять милиционеров. Я подошел к крайнему:
— Разрешите пройти на службу.
Он отрицательно покачал головой. Я остолбенел:
— Но... тут, наверное, ошибка. Я не за водой, а на литургию, — и продемонстрировал пустую сумку.
Он пожал плечами:
— Здесь все на службу.
Я обернулся и, к своему удивлению, увидел в первых рядах очереди постоянных прихожан. Не буду описывать свои ощущения, несомненно, хорошо знакомые пожилым верующим, помнящим советскую эпоху. Со стороны я, вероятно, выглядел очень глупо, стоя в растерянности на нижней ступеньке паперти. Что делать в подобных случаях? Прорываться силой? А ведь, пожалуй, удалось бы. На лицах молодых милиционеров читалось смущение, видно было, что они к такому не привыкли. Одно дело дежурить у ограды, следя за обычной очередью, другое — не пускать людей в церковь.
Зато абсолютно уверен был в себе церемониймейстер, появившийся из дверей храма. Его речь к народу я передаю почти дословно:
— Низкий поклон тем, кто пришел на праздник, — он не поклонился, но женщины в очереди стали креститься и кланяться. — Но прошу вас, проявите смирение. Если впустить вас разом, внутри будет нельзя находиться — как сельди в бочке. Поэтому не шумите, соблюдайте порядок, и я буду запускать порциями, по мере возможности.
Народ безмолвствовал. Я был слишком удивлен, чтобы возражать, и, повернувшись, медленно побрел прочь. Праздник был испорчен. А через несколько дней я узнал, что инициатором сего действа явился сам церемониймейстер. Настоятель — тихий и мягкий человек — лишь благоразумно распорядился закрыть двери по окончании литургии, чтобы избежать давки во время долгожданного молебна и выдачи воды.
Ваш Александр Владимирович Волков
