Есть произведения, которые особенно отчётливо звучат в нужное время и в нужном месте. Чрезвычайно пошло, конечно, такой банальностью начинать статью, но тут уж ничего не поделаешь: лучших слов для обозреваемого события нет. Почему? Да просто: народная музыкальная драма прозвучала драмой народной жизни не где-то, а в городе, в котором была в своё время поставлена точка в конце очередного акта русской Смуты, который, по извечной иронии нашей жизни, стал прологом следующих сцен Смутного времени.
Вообще о постановке «Бориса Годунова» в Екатеринбургской опере говорить трудно. Дело не в том, что в ней задействованы какие-то режиссёрские инновации, которыми любит попотчевать зрителя иной неглубокий автор, скрывающий своё верхоглядство. Вовсе нет! Дело в том, что постановка Тителя с неизбежностью выводит зрителя за пределы сцены. За пределы всего игрового пространства музыкальной трагедии Мусоргского. Ибо часть русской истории восстанавливается здесь под покровительством гения места, которым для Екатеринбурга являются, без всякого сомнения, Николай II и его семья. Нет нужды упоминать о том, что произошло в этом городе в 1918 году: мы лишились царя, Европа – самой красивой семьи. Зато у города появился genius loci.
Гений места настойчиво напоминает и о времени. Напомним: драма «Борис Годунов» повествует об агонии. Оптимистично и парадоксально – не об агонии народа, а о его выздоровлении, изживании Смуты, агонии самой Смуты – и убийстве её. Минуют Лжедмитрии, умрёт Борис – и совсем скоро Россия станет иной под скипетром Романовых. Триста лет мы будем мужать и крепнуть, пока не наступит новая междоусобица. Что же, опера Мусоргского, как и драма Пушкина, вселяет надежду: в год 400-летия дома Романовых вовсе не исключена реставрация – у нас удивляться ничему не приходится.
Так где же драма и где трагедия, раз скоро всё, возможно, разрешится к лучшему?
Для этого нужно вернуться в театр и посмотреть на сцену. Исторические параллели – подпорка, стены, крыша, но жизнь – она внутри декораций.
Начнём с видимого. Для оформления спектакля художественный руководитель оперной труппы Театра Станиславского и Немировича-Данченко пригласил своего главного художника – Владимира Арефьева. Творческий союз испытан временем, мы имели право ожидать чего-то необычного. Удивили обыденность решения и его обманчивая простота. На сцене – фрагмент Вавилонской башни с винтовой лестницей, по которой всё больше спускаются, а поднимается лишь юродивый. Башня, как и подобает времени упадка, железному веку, самому его концу, ржавая не только снаружи, но и внутри. И всё. Больше декораций нет.
Позвольте мне не обижать вас толкованием – здесь символика прозрачна. Царь Борис не был плохим правителем, но он вознамерился осчастливить народ в тот момент, когда русские не хотели быть счастливыми. Мы хотели драться. Борис строил свою Вавилонскую башню, чтобы соединить Русь с Небом. Увы! – все подобные попытки завершаются одинаково. Россия ещё сильнее запуталась и перемешалась, и уже совсем вскоре после смерти Годунова мы перестали понимать: то ли Борис убил царевича Дмитрия, то ли наоборот.
Суровое было время. Данную суровость подчеркнул ещё более режиссёр. Он взял первую редакцию оперы, в которой отсутствует «польский акт», то есть ту версию, из которой сам Мусоргский изгнал всякую галантность и игривость. На сцене Титель превратил это в полное отсутствие культуры. И мы увидели, как тяжело дышит империя в момент гибели и как по-глупому серьёзны её разрушители. Не нужно себя обманывать – нет России непрерывной. Та Россия, которую мы знаем из книг, наша Россия, началась в 1613 году. Завершилась в 1917-м. Но вся наша Русь от самого Рюрика – это именно та функция, которая имеет разрывы в каждой точке. Видимо, это не свойство, а атрибут нашей народной жизни.
Впрочем, я отвлёкся, однако и предупреждал, что будет трудно.
Титель, как показалось, и вовсе не сделал ничего для «режиссуры». Ну, одел князей и бояр в современные костюмы, подумаешь! И нет, не будет прав тот, кто скажет: «И что?», ибо современный костюм для Тителя – вовсе не попытка актуализировать текст, перенести его в наши реалии, насытить современными аллюзиями. Тут серьёзнее.
Может князь носить пиджачную пару? Да, и мы это видим сегодня: европейские монархи, принцы, аристократы вообще никуда не делись, живут рядом с нами, ничем специально не выделяются. Разве что умением носить костюм.
Как носят одежду персонажи Тителя? Естественно – только Борис. Так и бывает в периоды упадка: прежде всякого другого деградирует тот слой, который ещё по инерции считается элитой. Разложению государства предшествует разложение правящего класса – и умение носить костюм приобретает метафорическое значение. Воля ваша, но я считаю, что устойчивость Британской империи определяется тем, с каким шиком и с какой естественностью принц Гарри носит любую одежду – от регбийной формы до военного мундира. Да один ли Гарри! И наоборот – нынешняя Россия обречена именно в силу того, что никто в нашей верхушке не может носить костюм. Всё взаимосвязано – не умеешь гармонизировать себя со своим обликом, к какой гармонии приведёшь страну?
Смешны и жалки бояре, окружающие Бориса. И это понятно: позади – опричнина, жестокое взаимное уничтожение лучшими людьми нации друг друга ради создания социальных лифтов. Пройдёт совсем немного времени, и новый правящий класс – дворянство – будет складываться на обломках старого, и далеко не каждый боярин будет «приглашён к столу». Будет не только новая элита – придут новые костюмы, и наверху окажется тот, кто сумеет их лучше носить.
Впрочем, Титель не был бы собой, оставив без внимания вечное даже в одежде: духовенство в его спектакле – заметьте, чисто визуально даже! – противопоставлено мiру. Так элегантно режиссёр отделяет основное от наносного – и кто скажет, что монах носит свою рясу без органичности?
Драма народа – в чём же она, когда речь идёт о трагедии Бориса?
Годунов появился не вовремя. Он в народных глазах стал причиной бед, он же единственный мог от бед люд избавить. Его выбрала жертвой не толпа – природа вещей требует «козла отпущения». Прекратить бедствия можно лишь принесением в жертву того, кто стал причиной горестей. А там, где совершается жертвоприношение ради восстановления целостности, там и трагедия. Которая придаёт смысл народной драме – нашей драме извечного отказа себе в субъектности, хотя и Рюрик нас не завоёвывал, и Романовых мы сами пригласили, и комиссаров тоже.
Несомненно, мы со временем превратимся в объект – вот тогда и заживём тихо, сытно, спокойно. Тогда же, кстати, и сложится нация – не раньше.
А пока – спектакль Тителя о нас не вчера и не сегодня, а о нас – всегда.
И только попробуйте упрекнуть меня в профанации жанра оперной рецензии: мой трагический текст рождён духом музыки. Музыки Модеста Мусоргского для народной драмы Пушкина «Борис Годунов».
Евгений МАЛИКОВ,
