Дом в Большом Гнездниковском переулке, спроектированный Асиной группой, предложили выдвинуть на Государственную премию.
Я отправилась в залы Третьяковки, чтобы посмотреть стенд с проектом, о котором столько слышала.
Сильный ветер развевал мой длинный вязаный шарф, когда я шла по мосту, приближаясь к ЦДХ. На мне — пуховик из непродуваемой белой ткани. Ощущение блаженства и лёгкого сожаления от возникших воспоминаний.
Сколько было таких вёсен, когда снималось пальто и приходилось сдерживать дрожь в промёрзших пальцах, в груди, насквозь продутой холодом через тонкий жакет. Современные ткани дали ощущение комфорта. Это победа над тем давним состоянием жалости к себе. Сколько было ненужных, зряшных страданий…
Интересно, какие из сегодняшних горестей я когда-нибудь назову зряшными?..
Билет на выставку стоит 120 рублей. Ожидаемая пенсия — 425. Снимаю куртку и у гардеробщицы спрашиваю, есть ли льготы для… пенсионеров. Есть. Восемь рублей. Жить можно! В этот момент у кассы возникает женщина и говорит, раскрыв предо мной ладонь с крошечными крокодильчиками из бисера:
— Купите, всего 10 рублей штука. Вот девочка делает.
Рядом, действительно, стоит девчоночка. Смотрит с надеждой? Страхом?
Достаю монеты и всыпаю их в раскрытую ладонь женщины:
— Берите, так.
Зачем мне крокодильчик? Почему эта малышка делает именно крокодильчиков?
* * *
Вхожу в зал с работами, представленными на премию. Архитектура, живопись, скульптура, театр.
Часть зала занимают рекламные стенды с сейфами и костюмами Кливина.
Наверное — «спонсоры». Возможно, ради этого спонсорства и выставку затеяли. Очень характерно для зарождающихся традиций: выставка — не ради явлений культуры, а для заработка…
Стенд Аси — очень изящен: в серебряной раме, на серебряной бумаге — эскизы и фотографии конструкций «офисного» чуда. Как они умудрились вписать его в современную застройку, да ещё — рядом с Новым МХАТом?
Смотрительница зала шепчет мне: «У нас тридцать один зал, и в полвосьмого пойдёт комиссия охраны. Все двери закроются. Что вы столько времени стоите в этом зале? Идите в другие. И — поторопитесь».
Иду. И, вдруг, открываю, что попала на новую выставку живописи двадцатого века.
Гончарова?
Малевич? Вот он — чёрный квадрат!
Пименов? Сколько света! Благородства! Сталин — в плетёном кресле, и перед ним бесцеремонно распласталась очаровательно-наглая псина. Политбюро. Вручение наград.
Конёнков.
Сквозь ошеломившие меня впечатления слышу резкий, недовольный голос:
— Это всё женское кокетство. Бум-бум-бум. Прямо по мозгам. Вы, Инна Валерьяновна, думаете, что к нам двигается командор? Нет — это женщина. Вырядилась в сапожищи.
Оказывается, я, в восторге перемещаясь по залу, ритмично шагаю; а мои шпильки разносят по пустынным экспозициям гулкий стук. Я его и не слышала, а бедные служительницы, наверное, из «бывших» начальниц от культуры — вылили на мои каблучки свою обиду на неудавшуюся жизнь.
Нет, я не сникну. Ко мне это не имеет никакого отношения.
«Расслаблены веки, лоб и губы. Для меня — лишь воздух звонкий и чудо живописи. Пониже опускаю плечи, а дух взбирается всё выше».
После выставки забрела в «Шоколадницу». Здесь ничто не изменилось. Горячий шоколад, блинчики с маком, клюквенный морс. И советская официантка. Ворчит моему соседу по столику — на просьбу принести меню:
— … Молодой человек, имейте совесть, я одна, а вас много; в меню надо было смотреть, когда делали заказ …
Вспомнился советский сюр — картинка из прошлой жизни: уборочная машина щедро поливает асфальт под дождём…
