Приз за режиссуру Каннского фестиваля получила режиссер София Коппола за фильм The Beguiled (в российском прокате "Роковое искушение").
Если дословно переводить название приза — Prix de la Mise en Scene,— буквально это означает "за лучшую мизансцену", то есть композицию кадра. На фоне фестивальных дискуссий о том, как цифра вытесняет пленку, а интернет — кинотеатры, картина Копполы, снятая на классический целлулоид, действительно казалась усладой для глаз. Но при этом поражала своей "старомодностью". Кстати, до этого на Каннском кинофестивале всего однажды присудили приз за лучшую режиссуру женщине: ею была наша соотечественница, советский режиссер Юлия Солнцева с картиной "Повесть пламенных лет" (1961).
София Коппола еще до победы считалась одной из фавориток конкурса. Она здесь уже в третий раз: в 2005 году показала "розово-конфетную" "Марию-Антуанетту" — ленту про австрийскую принцессу при французском дворе. В 2013-м Коппола привезла картину о гламурно-криминальной жизни в Лос-Анджелесе "Элитное общество". Ныне София Коппола обратилась к жанру триллера: ее "Роковое искушение" снято по мотивам готического романа Томаса Куллинана, а также по мотивам его экранизации "Обманутый" Дона Сигела с Клинтом Иствудом (1971). Во время Гражданской войны в США раненый янки находит убежище в женской школе-интернате в Луизиане. Вскоре в истосковавшемся по мужскому обществу заведении женщины начинают коварную междоусобную войну, и главному герою не удастся избежать участия в ней (в главной роли Колин Фаррелл, его партнерши — Кирстен Данст, Эль Фэннинг и Николь Кидман).
— На Каннском кинофестивале вас можно назвать завсегдатаем. Вы уже показали здесь три свои картины, часто приезжали на фестиваль с отцом. Это, наверное, придает вам уверенности, вы чувствуете себя здесь как дома?
— Действительно, впервые я приехала в Канн в 1979 году, когда мне было восемь лет. Отец (режиссер Фрэнсис Форд Коппола.— "О") привез тогда свою картину "Апокалипсис сегодня", а я его сопровождала. А теперь показываю здесь свои картины. Каннский фестиваль на самом деле пугает меня страшным хаосом, панику у меня вызывает также общение с прессой. Я не большой поклонник "красной ковровой дорожки", но у нее есть свои преимущества: пройти как можно быстрее и ни с кем не разговаривать. По натуре я скорее замкнутый и стеснительный человек. Но несмотря на это, я всегда ожидаю фестиваль с радостным возбуждением. Неважно, как примут мою картину и получу ли я приз. Важно, что я нахожусь в среде, где говорят о том, что меня интересует,— о кино. Незадолго до фестиваля (а иногда и во время) я отмечаю свой день рождения, поэтому Канн связан для меня также с приятными ожиданиями и сюрпризами.
— Как возникла идея картины?
— Мой художник-постановщик Анна Росс посоветовала посмотреть картину с Клинтом Иствудом ("Обманутый", 1971). Она сказала, что я могла бы сделать ремейк. Но мне не нравится идея ремейка. Зачем снова снимать фильм, если один уже есть?.. Мне пришла в голову оригинальная, как мне показалось, идея — рассказать эту же самую историю с точки зрения женщины. Мне захотелось изобразить интернат для девочек — с его душной, почти тюремной атмосферой и его обитательниц, героинь разного возраста и темперамента, объединенных общими событиями — Гражданской войной и прибытием в их убежище раненого военного. Меня всегда удивляло, какой эффект оказывает присутствие единственного мужчины на женский коллектив. И мой фильм также об этом. Как и в оригинальной картине 1971 года, мне хотелось поместить действие в контекст Гражданской войны в США. Я мало знаю об этом периоде. Помню, что в юности читала несколько книг. Но мне навсегда запомнилось, что в то время женщины редко называли друг друга по имени, а говорили "мадам" или "мисс". В те времена еще были приняты особые отношения между женщиной и мужчиной. Например, считалось неприличным, если мужчина делал женщине комплимент. Во время поиска материала для картины я снова начала открывать для себя ту эпоху. Меня поразило, что помимо традиционных женских занятий — типа танцев, музицирования, языков и вышиваний — во время войны женщина была в состоянии изготовить бандаж, промыть и зашить рану. Женщины имели оружие и умели им пользоваться. В картине 1971 года была еще женщина-афроамериканка. Но мне не хотелось показывать рабыню и вообще упоминать о рабстве, тем более что именно это явление стало одной из причин войны. Тема рабства мне показалась слишком сложной и важной, чтобы упоминать о ней вскользь. Считаю, что у моей картины другой фокус и другая аудитория.
— Знаете, есть много специальных техник, которые позволяют актерам вживаться в ситуацию времени. Но там вас все равно ждет развилка: если вы притворяетесь людьми позапрошлого века, это выглядит искусственно. А если пытаетесь делать намеки на современность, это также выглядит фальшиво: понятно, что сейчас так люди себя не вели бы. Как вы решаете этот конфликт? По каким критериям вы подбирали актеров?
— Кирстен Данст — моя давняя и хорошая приятельница. Она дала согласие на съемки еще до того, как я закончила писать сценарий. У нее очень деликатная внешность и ей необычайно подходят роли героинь из других эпох. Конечно, я не хочу сказать, что она не может сыграть современных женщин. Но мне она видится "женщиной из прошлого". В свою очередь, Кирстен хорошо знакома с сестрами Фэннинг (Дакота Фэннинг, родилась в 1994 году, американская актриса и модель, самая молодая номинантка на Премию Гильдии киноактеров США; Эль Фэннинг, родилась в 1998-м, запомнилась по картинам "Фиби в Стране чудес", "Где-то", "Бомба".— "О"), она привела на съемки Эль Фэннинг. Я попросила ее сыграть "злую обольстительницу, что вообще-то является полной противоположностью Эль в жизни. Мне также давно хотелось поработать с Николь Кидман. Ее образ окружен каким-то ореолом загадочности; в ней всегда проглядывает внутренняя сила, даже когда ее героини немногословны и бездейственны. Ей предложила роль директора интерната, той самой женщины, которая отвечает за здоровье и безопасность всех остальных. На роль мужчины я искала мускулистого мужественного героя, по внешности немного экзотичного, чтобы его типаж — южный, знойный — стал полной противоположностью женщинам — блондинкам с нежными чертами лица и пастельного цвета одеждами. Я никогда не думала о Колине Фаррелле и не очень хорошо знакома с его творчеством. Но потом один из менеджеров обратил на него мое внимание. Меня поразила его внешность. А когда услышала его ирландский акцент, то решила создать образ капрала-ирландца. На мой взгляд, это хорошо вписалось в сюжет: в северных штатах проживало много иммигрантов ирландского происхождения.
— Вернемся все же к героиням: они ведут себя так... свободно и раскованно, как будто идеи феминизма уже прочно укрепились в обществе. Однако едва ли это было так в те времена.
— Не уверена, что у меня есть точное представление о феминизме. Возможно, феминизмом называют просто стремление женщины высказывать свою точку зрения, никого не боясь. На мой взгляд, в картине речь о том, что за свои поступки надо отвечать — это и придется сделать капралу. Но моя картина мне не кажется радикальной. Женщины вообще редко прибегают к радикализму. Физическую силу вряд ли можно назвать женским достоинством. Женщины вынуждены по-иному выражать свое несогласие, потому и прибегают к более хитроумным методам. Там, где мужчина просто выстрелит, женщина найдет десяток других способов истребить врага без прямого насилия. Если зритель видит в этом феминизм, пусть будет так (смеется). Ведь я снимаю картины для зрителя, ему и решать.
— Почему у вас в картинах почти не бывает сцен насилия? Ведь в реальности того времени, например в ситуации войны, это было, увы, нормой. А у вас получилось кино в лучших традициях классического Голливуда — с его запретами на секс и насилие. Насилие в вашем фильме происходит за закрытыми дверями. Даже для фильма "Мария-Антуанетта" вы избрали не трагические моменты ее биографии, а тему светской жизни при дворе.
— Вы правы, мне претят сцены с откровенным насилием. Наверное, в этом я слишком консервативна и старомодна. Признаюсь, я не очень комфортно чувствую себя в новом жанре. Я предпочитаю, когда о насилии говорят, но не показывают его. Меня всегда пугала мысль о том, что, если вдруг мою картину случайно увидит ребенок, каким ударом подобные сцены могут для него стать. Ведь дети воспринимают мир прежде всего визуально, в отличие от взрослых, которые уже научились отстраняться. Это первый мой опыт в таком жанре. До этого я никогда не снимала про войну или убийство. Но если моя картина об этом, то не обязательно показывать военные действия. Меня больше интересуют военные будни, жизнь тех, кто в тылу.
— Вашу новую работу можно в прямом смысле назвать "лентой", вы ведь снимали на 35-мм пленке?
— Наверное, по той же причине — в силу моей консервативности. С детства я привыкла относиться к кино как к событию. У меня романтическое отношение к широкому экрану и темному залу, где непроизвольно делишь свои переживания с другими людьми. Мне нравится, что кино — это возможность забыть будни и погрузиться в жизнь других. Не думаю, что интернет-платформы могут когда-нибудь заменить уникальный эффект широкого экрана, а цифра полностью вытеснит целлулоид. У последнего совершенно уникальное качество фотографии. Мне хотелось вернуть зрителя в кинотеатр, подарить ему тот опыт, который сопровождал меня в детстве, когда восхищенно смотрела работы своего отца. По своей старомодности я также не люблю большие многобюджетные картины. Мне по душе небольшие артхаусные проекты. Чем меньше бюджет картины, тем увереннее ощущаю себя на съемках. Кроме того, я не большая поклонница дискуссий о финансах и калькуляции возможной прибыли.
— В отличие от вашего отца, который известен своей страстью к музыкальному оформлению фильмов, мастерством в подборке саундтреков, у вас в фильме почти отсутствует музыка. Почему?
— Когда речь идет о живущих на отшибе женщинах, вокруг которых идет война, музыка кажется неуместным сопровождением их изоляции и одиночества. Мой саундтрек — звуки окружающей природы или их собственное пение, которое прерывается взрывами снарядов и эхом военных действий.
Беседовала Татьяна Розенштайн, Канн
