В рамках культурной программы Петербургского международного экономического форума в кинотеатре «Аврора» прошел закрытый показ рабочей версии фильма Алексея Германа-младшего «Довлатов»..
В широкий прокат «Довлатов» выйдет не раньше осени — еще нужно доработать звук, убрать последние шероховатости, навести лоск. Теперь в кинотеатре «Аврора» фильм показывали даже без вступительных и заключительных титров, только с английскими субтитрами. На помпезную светскую премьеру это было похоже мало. В зале были редкие гости ПМЭФ, досидевшие в Питере до субботы, и несколько близких Герману деятелей искусств, например режиссер Николай Хомерики и земляк Довлатова уфимец Юрий Шевчук с супругой.
Фильм излагает события одной ноябрьской недели в Ленинграде 1971 года. Эта неделя состоит из безнадежных попыток Сергея Довлатова написать репортаж для газеты, в которой он работает, попыток пристроить свою прозу в литературный журнал, а также не дать окончательно разорваться связям в распадающейся на глазах семье. Действительность предлагает только один способ выжить, в том числе и физически,— компромисс, разворачивающийся в череду своего рода бартеров. Чтобы остаться в штате газеты, нужно в правильном свете изобразить труд портовых рабочих, чтобы напечатать рассказ, нужно взять интервью у поэта-метростроевца и написать стихи про нефть. Чтобы сохранить любовь дочери, нужно достать дорогую немецкую куклу, а денег нет.
Чувство сгущающейся моральной тяжести Алексей Герман передает приемом, который никогда не подводил ни его самого, ни его отца. Он строит многолюдный тесный кадр, наделяет правом голоса всех многочисленных персонажей, населяющих ленинградские коммуналки, редакционные коридоры, мастерские богемных художников. Сидя в зале, хочется инстинктивно повернуться плечом к экрану: Герман и оператор Лукаш Жал заставляют зрителя вместе с героем буквально протискиваться между людьми. Эта телесно ощущаемая в фильме «Довлатов» теснота говорит о брежневском времени больше, чем любая историческая справка.
Единственный, кто в фильме словно окружен невидимым силовым полем, к кому вроде как не пристает вся эта липкая беспросветная повседневность,— это Иосиф Бродский, единственный настоящий друг и союзник экранного Довлатова. Впрочем, в отличие от своего товарища, поэт в фильме хоть как-то, но при деле: редактирует перевод стихов, звучащих в польском фильме «Романтики», и в итоге вкладывает в уста героев свои собственные строчки. Артур Бесчастный, выбранный на роль Бродского, не только обладает портретным сходством с поэтом, но и с пугающим правдоподобием воспроизводит его речь. Вообще, кастинг в фильме заслуживает отдельных аплодисментов. Еврейская интеллигенция, армянский ресторан, финские туристы, актеры-неудачники, кафе, похожее на «Сайгон»,— все группы персонажей вычерчены с максимальной достоверностью. И даже артисты-знаменитости Данила Козловский и Светлана Ходченкова, на первый взгляд, взятые в артхаусный проект для привлечения массовой аудитории, сыграли в «Довлатове», возможно, лучшие свои роли за долгое время. Оба персонажа, художник, пробавляющийся фарцовкой, и актриса без надежды на роли со словами, говоря о себе, проговаривают самое важное, что хотят авторы фильма рассказать об СССР.
С большим или меньшим успехом научившись выживать, жители страны с плановой экономикой просто не в состоянии планировать свое собственное приватное будущее. В тот показанный в фильме исторический момент для Довлатова и Бродского даже эмиграция не более чем смутная перспектива; они говорят о ней мало и без воодушевления (и тем не менее начинают понимать ее неизбежность: как мы знаем, Довлатов вскоре уедет работать в Таллин, Бродский через полгода эмигрирует в США).
Все будет так, исхода нет. И это ощущение словно ответ эпохи на еще свежую в памяти оттепель. (А фильм, выходит, ответ на сериалы, выставки и песни, эту оттепель живописующие.) Маятник качнулся в противоположную сторону. Жить не стало легче, но пропала яркость красок, пропало содержание. СССР в «Довлатове» — страна с ампутированной надеждой.
Важно не упустить из виду, что Алексей Герман не делает из Сергея Довлатова борца с режимом. Это писатель, который видит ценное в малом, он не хочет никого свергать и никому ничего доказывать, он знает себе цену и мечтает только о том, чтобы своей частной малокалиберной прозой заработать дочке на куклу. Писателя играет серб Милан Марич: режиссер не смог найти в России ни одного актера, достаточно похожего на Довлатова и притом достаточно притягательного, а главное, способного сыграть его без оглядки на «великую русскую школу», одной губой, одним хитрым глазом.
Возможно, самое большое достижение Алексея Германа в этой ленте — отказ от забронзовевших иерархий, от официального пантеона мастеров культуры, взгляд на героев как на частных людей. В эпоху обильно спонсируемых государством байопиков это — неформат. Да, Довлатову в кадре часто делают комплименты. Но сами авторы нигде не позволяют себе говорить с позиции «мы-то знаем, что он велик». Более того, в короткой справке о Бродском, которая возникает на экране ближе к финалу, сказано: «Считается одним из величайших русских поэтов». Не «был», а «считается». Алексей Герман уверял корреспондента “Ъ”, что это непринципиально и строчку можно поменять. Но, кажется, прелесть фильма именно в том, что никто в нем на самом деле не знает, что такое «хороший поэт» или «плохой поэт». Зато сама показанная в нем литературная среда — это (воспользуюсь определением Юрия Шевчука) талант, растворенный в воздухе.
Борис Барабанов
