Публикуем интервью с легендарным лидером группы "АукцЫон", у которой месяц назад вышел новый альбом под названием "На солнце".
Данила Трофимов, редактор 1001.ru
— Леня, поздравляю, тебе удалось записать альбом, который уже окончательно не имеет отношения к реальности, просто из другого мира музыка. Как будто нет ни войн, ни кризиса, ни озлобленных людей на улице и в интернете… Но ты же не живешь в башне из слоновой кости, я знаю, что ты очень эмоционально реагируешь на новости, тебя это трогает. А в песнях никак не отзывается. Или отзывается все-таки?
— Отзывается, конечно, но каким-то другим боком, не в лоб. Я не пытаюсь задокументировать события, просто играю, а жена в очередной раз говорит: «Блин, опять какая-то грустная песня вышла». «На солнце» уже кто-то обозвал меланхоличным и печальным альбомом. Говорят, что это чуть ли не похоронная музыка, хотя я ничего такого не планировал. И это же ты, если не ошибаюсь, писал, что я как будто специально порчу красивые мелодии диссонансом.
— Да, про предыдущий альбом, про «Юлу».
— Ну, разумеется, не специально. Диссонанс буквально в воздухе носится. И когда слышишь сейчас какую-то гладкую завершенную форму, понимаешь, что в этом нет правды. В Древнем Китае считалось, что если появляются диссонансы, не знаю, придумали это или нет, то в государстве большие проблемы, кризис. Это индикатор такой, причем очень точный. В какой-то момент я решил прослушать все симфонии Шостаковича. Сидел, слушал и с каждым днем становился все мрачнее, а потом уже вообще ни с кем не разговаривал. Седьмая симфония — ужасная музыка. Он написал ее, когда пересажали всех друзей, когда он сам, уходя на работу, брал портфель с вещами, потому что не хотел, чтобы сын видел, как его арестуют. Ну вот. А потом поставил Третью симфонию Малера. Тоже не самая веселая музыка, но она спокойная, свободная, дышит жизнью. И написана в соответствующую эпоху. Я не верю, что искусство может как-то влиять на жизнь. А вот наоборот — да. Не могу представить, что буду сочинять сейчас позитивные радостные песни, типа раннего «Битлз», который мне дико нравится. Был, наверное, единственный момент, когда я вдруг почувствовал, что будущее прекрасно. В 1991 году, когда за три дня демократы расфигачили путч, когда весь Ленинград вышел на улицу и Собчак не пустил в город военных. Мне вдруг показалось, что все будет хорошо. Собственно, тогда нами с Гаркушей и была написана песня «Птица».
— Но тоже не сказать, чтоб очень веселая: «Ненужный кто-то за окном / Стоял и требовал любви. Я все оставил на потом, / Я говорил себе: Не за что биться, / Нечем делиться…»
— Это максимум веселости, на который мы способны, наверное. В любом случае реальность отражается. Вопрос, как. Я никогда не пытался закрываться от мира. Меня волнуют и с самого начала волновали несправедливости, войны и вся эта фигня, которая вокруг происходит. У нас во дворе в Питере четыре пацана из Афгана в цинковых гробах вернулись. Чуть постарше меня. Мне удалось поступить в институт, а то бы и я там сдох, в этом Афгане. Были знакомые, которые погибли на Дубровке, а когда случился Беслан, я вообще долго не мог прийти в себя. Уже тогда было понятно, к чему все идет. Когда пуляют прямой наводкой по детишкам — это все, это предел.
Но вот абстрактные идеи демократии или, там, патриотизма, о которых сейчас все кричат, меня очень мало волнуют. Естественно, у меня есть свои взгляды на жизнь, но я не понимаю, почему я должен их навязывать окружающим. Недавно узнал о совершенно мерзкой истории. Оказывается, басист «Пинк Флойд» Роджер Уотерс рассылал письма английским музыкантам, которые собирались на гастроли в Израиль. И дико запугивал их, угрожал испортить карьеру: «Куда вы поедете? Ведь там преследуют палестинцев!» В итоге куча концертов в Израиле была сорвана по вине Уотерса, музыканты отказывались от гастролей, причем уже даже на том этапе, когда были проданы билеты. Хорошо, ты считаешь, что израильтяне неправы. Но твое какое собачье дело? Ты не солдат, не политик, ты вообще из другой страны. Так какого хрена ты лезешь со своими идеями? Твои принципы, ты по ним и живи. Это же совок по большому счету. Точно так же, когда мы начинали, комсюки нам запрещали играть. Бред.
— Притом что у «Аукцыона» даже тогда не было политических песен.
— Не было даже близко. Но ведь все зависит от восприятия. Помню, мы пели «Деньги — это бумага» на фестивале рок-клуба, ко мне подошли и сказали: «Лёнь, лучше не играть эту вещь». Я говорю: «Спасибо за совет». И спокойно ее сыграл.
А сейчас, что, как-то иначе? Знаешь, я хорошо отношусь к либералам. Свобода совести, свобода слова, свобода торговли — я только за это. Но я перестал слушать, например, «Эхо Москвы», когда они мне усиленно навязывали Pussy Riot, говоря, что это прекрасная музыка. Если ты такой либеральный и свободный, зачем ты навязываешь свои взгляды? Вот это и есть несвобода.
Когда я первый раз приехал из Питера в Москву, еще совсем пацаном, меня тут же повели на фильм Сокурова, на концерт Шнитке, туда, где лучшее кино, лучшая музыка. А теперь те же самые люди навязывают мне «Левиафана» и Pussy Riot. У меня есть возможность посмотреть любой фильм мира, послушать любую музыку, а мне навязывают какую-то фигню.
— Но официальная пропаганда, которая ведет себя гораздо жестче оппозиционеров, тебя почему-то не смущает.
— Официальную пропаганду я лет сорок не слушаю, у меня от нее и не было никаких ожиданий, там все понятно. Но какого хрена либералы-то стали такой же пропагандой? Вся эта борьба с потомками краснопузых привела к тому, что они сами заговорили на их языке. Мир огромен, а они взяли и опять сузили его только на том основании, что это против власти. Всё оценивается по принципу «за или против». А по сути, разницы никакой.
Я не понимаю этих разборок. Это ведь как в неблагополучной семье: жена говорит, что муж виноват, муж говорит, что жена. Но понятно же, что виноваты оба, а страдают в итоге дети. Если случится катастрофа, виноваты будут и те, и те. И те, кто кричал «за», и те, кто кричал «против».
Десять лет назад мы с Володей Волковым записали альбом «Красота», который с некоторой натяжкой можно назвать политическим. Песни назывались: «Мао», «Шарон», «Буш», «Полпот А», «Фиделька», «Пин Пут». А кончалось все композицией «Зла нет». Мне было весело делать это, потому что для меня они все равны. Смешна эта манера все делить на плюс и минус, на своих и чужих.
Какая разница, кто за кого? Малевич, скажем, был комиссаром. Он стал от этого лучше или хуже? А Салтыков-Щедрин был губернатором. И ничего это не меняло. Ты или чувствуешь себя свободным — или нет. И не надо перекладывать ответственность за свою несвободу на кого-то другого. На Путина, на страну, на обстоятельства, на эпоху. Хочешь быть свободным — ни одна сволочь не помешает.
Я ведь даже не против этих сидевших девочек, не против фильма «Левиафан». Любая вещь находит своих поклонников. Более того, я считаю, что даже тоталитарное мышление может находить поклонников. Просто навязывать ничего не надо.
— Теперь понятно, почему «Аукцыон» так странно себя ведет. Ощущение, что группа не продвигает себя вообще никак, а при этом популярность огромная. Но нет ни клипов, ни ротации по радио, вы уже много лет не играете на фестивалях, не даете стадионных концертов.
— А я не вижу аргументов за то, чтобы все это делать. Точно известно, что чем больше тусовки и каких-то суетливых действий, тем хуже будет музыка, у меня просто не останется на нее времени. А тогда зачем это все? Тем более что в наше время все упростилось. Если человек выкладывает песню в интернет и если песня хороша, она сработает, он станет известен. Ну не через час, так через год. Вспомни, как появился Игорь Растеряев. Выложил чуть ли не в Facebook трек про васильки и ромашки — и сразу же всем понравился. Этого достаточно, этого всегда достаточно. Так же появился Петя Налич. Кто его раскручивал? Да никто, насколько я знаю. Или группа «Пятница» из Харькова. Хорошая музыка, а что еще нужно? И так в принципе было всегда, задолго до интернета. В 1980-е достаточно было записать свою музыку на кассету и дать друзьям. А дальше все происходило само.
— Но это же самиздат, андерграундная стратегия. Получается, что «Аукцыон» опять, как в 1980-е, умудрился оказаться в андерграунде, в маргиналах.
— Конечно. А что в этом плохого? Я не хочу нравиться большинству. То, что нравится большинству, меня всегда настораживает. Настораживает, когда все говорят об одной и той же новости, одной и той же музыке, одном и том же фильме. Любая реклама — это антиреклама. Потому что 99,9% всего смотреть, слушать и читать не надо. Если б людей действительно интересовала музыка, они бы смеялись над тем, что слышат по радио. Много ли у нас в стране знают Курёхина, Башлачева, Хвоста? А ведь это лучшее, что есть.
— Вернее сказать, было. Все эти люди состоялись до условного 1991 года. А потом уже не появилось ничего сопоставимого по масштабам.
— И в мире, кстати, тоже ничего толком не появилось, так что 1991 год тут, видимо, ни при чем. Ну не появилось. Я не вижу в этом большой беды. Зато появился айфон.
— Это шутка?
— Да какая шутка. Удивительная же вещь. К выходу альбома мы придумали такой фокус: музыка начинает играть, если подставить телефон под яркие лучи солнца. «На солнце» же! Вообще вся история с коммуникаторами — это на уровне изобретения письменности. Просто время должно пройти. Когда появилась звукозапись, что, хорошие записи делали? Но прошло 100 лет, и вот тебе, пожалуйста, «Битлз». А когда кино придумали, такую снимали чушь. Никто не поверил бы, что дело дойдет до Феллини. В цифровой сфере будут вещи такие же глубокие, страстные и великие. Может, даже они уже есть.
Любой жанр, любой вид искусства смертен. Композитор Мартынов сказал как-то: чтобы вернуть себе Бетховена, надо уничтожить весь современный мир с его компьютерами и мобильными телефонами, он не совместим с Бетховеном. Уничтожать ничего не надо, просто я думаю, что людям, которые действительно любят искусство, стоит искать его здесь и сейчас, а не в прошлом.
Беседу вёл Ян Шенкман
