Николя Люччи-Гутников мечтает пополнить коллекцию Центра Помпиду работами советских художников 1930–1950-х годов, считает, что Москва может стать арт-столицей мира, и уверен: советское искусство никогда не находилось в изоляции. Об этом хранитель Центра Помпиду рассказал «Известиям» в процессе подготовки к изданию антологии о русском конструктивизме и сборника эссе, написанных Ильей Кабаковым.
— В последние годы парижский Центр Помпиду получил в дар от российских меценатов, коллекционеров и художников около 500 работ современных российских мастеров. Проект получил название «Коллекция!». Не собираетесь держать его в запасниках?
— «Коллекция!» целиком демонстрировалась в наших стенах на протяжении полугода — это уже само по себе исключительное событие, ибо раньше в Центре Помпиду не было таких масштабных выставок советского или российского искусства. Мы сумели показать его развитие в историческом контексте. Сейчас хотим вписать «Коллекцию!» в более широкую панораму искусства мирового.
Например, у нас есть зал, посвященный концептуализму, в котором бельгиец Марсель Бротарс соседствует с Ильей Кабаковым, Дмитрием Приговым, Виктором Пивоваровым. Становится понятно, что концептуализм — это не англо-американское изобретение, как многие считали, а движение, которое возникло в 1970-е годы более или менее одновременно в разных частях мира, в том числе и в Москве.
В Музее идет ротация экспозиций художников разных стран, которая свидетельствует о диалоге русского и западного искусства. Вопреки широко распространенному мнению, русское искусство не находилось в изоляции. Ваши художники, особенно молодые, вписались в интернациональный контекст. Так было еще во времена авангарда, когда они оказывали друг на друга сильное влияние.
— Правда ли, что «Коллекция!» оказалась откровением даже для экспертов?
— Действительно, западные профессионалы, которые находились в плену предрассудков, были чрезвычайно удивлены. Не могли представить себе, что некоторые мастера в 1960–1970 годы, например Лидия Мастеркова или Лев Кропивницкий, могли взять на вооружение язык абстрактного экспрессионизма.
Они не знали, что происходило в те годы в Советском Союзе, и полагали, что это искусство не представляет интереса, поскольку с большим опозданием повторяет то, что раньше было открыто на Западе. Значение «Коллекции!» в том, что она показала ваше неофициальное искусство как нечто целое, продемонстрировала его уникальность и истоки. В результате отношение к нему меняется.
— Этот проект ставит и просветительские цели, в частности популяризацию русского искусства?
— Да, мы не только выставляем художников, но и знакомим публику и профессионалов с современной российской культурой. Образовательная программа рассчитана как на широкую публику, так и на специалистов. В Центре Помпиду эксперты читают курс лекций «Российская хроника» о литературе, философии, театре, кино, живописи, скульптуре, архитектуре.
Издаются неизвестные тексты — например, книга Ильи Эренбурга «И все-таки она вертится», которая впервые увидела свет в Берлине в 1922 году. Она посвящена связям между русскими и европейскими мастерами после Первой мировой войны. Там, в частности, отмечается, что советский авангард оказался гораздо динамичнее, чем «буржуазный» западноевропейский. Готовим также антологию, посвященную конструктивизму. Планируем опубликовать сборник эссе, написанных Ильей Кабаковым.
— Еще до «Коллекции!» Центр Помпиду располагал огромным фондом русского искусства — Шагал, Кандинский, Гончарова, Ларионов и те же Кабаков, Булатов, Янкилевский. Чем еще вы хотели бы пополнить свое собрание?
— Из государственных музеев мира — вне России — у нас крупнейшая коллекция русского современного искусства. Напомню, что такие хранители, как Доминик Бозо и Жан-Юбер Мартен, в 1970–1980 годы пополнили наши фонды знаковыми произведениями из России. Однако до сих пор у нас почти нет работ 1930–1950-х. Поэтому мы хотим ликвидировать эти пробелы и представить в Центре Помпиду весь русский ХХ век.
— Вы были куратором выставки «Красный. Искусство и утопия в Стране Советов. 1917–1953», которая минувшей весной прошла в парижском Гран-пале. У части арт-критиков вызвали возражения портреты Сталина и других советских вождей, которые были на ней представлены.
— Некоторые выступили против экспозиции по той причине, что это искусство представляет тоталитарный режим. Я совершенно не согласен с таким подходом. Всё намного сложнее. К примеру, портрет Сталина авторства Георгия Рублева (1935) абсолютно модернистский. В последнем зале мы вывесили несколько соцреалистических портретов Сталина, Ворошилова, Молотова. Надо было показать французской публике, чем стало искусство в ту эпоху.
— На выставке «Красный» французы открыли для себя и других соцреалистов, в частности Дейнеку. Ваше мнение об этом мастере?
— Дейнека — очень большой художник, который заслуживает того, чтобы его ретроспектива прошла в Париже (18 декабря в Центре Помпиду историк искусства Сесиль Пишон-Бонен прочитает посвященную Дейнеке лекцию. — «Известия»). Интересен он и как пример взаимоотношения искусства и политики, художника и власти. Он вписывался в сталинскую идеологию, но это не основание для того, чтобы исключить его из музеев. Мы были бы рады пополнить наше собрание его полотнами.
— Один из лидеров нонконформизма Оскар Рабин так охарактеризовал нынешнее время: «Сейчас тенденция принять Россию такой, какой она была. Нет больше стремления всё отвергнуть, сказать, что «это не наше». Всё наше — и хорошее, и плохое. Да и Ленин — наш, деваться некуда».
— Он прав. Это часть истории России не только живописной, но и политической, которую было бы абсурдно отрицать. Это искусство надо представлять в рамках эпохи. Хорошо, что Третьяковка показывает и официальное, соцреалистическое, и неофициальное искусство.
Во Франции мы этого не делаем, хотя у нас тоже было очень официальное искусство. Назову хотя бы скульптора Шарля Деспио, который был очень близок к режиму Виши. В те годы его активно покупали музеи, поддерживало государство. Сегодня он полностью исчез из экспозиций, потому что мы ориентированы на модернистский дискурс.
— Кто сегодня в искусстве решает, что такое хорошо и что такое плохо?
— Задача Центра Помпиду как музейной институции в том, чтобы оценивать произведение в исторической перспективе, проследить его генеалогию, понять, что художник сказал нового. Это главный критерий отбора и в отношении русского искусства.
— Помимо московского Мультимедиа Арт Музея, вы сотрудничаете с другими нашими институциями?
— Мы предоставили почти всего Ларионова из Центра Помпиду на его выставку в Третьяковку, картины Виталия Комара и Александра Меламида — для экспозиции в Музее современного искусства. В ГМИИ имени Пушкина на выставке «Восточный джаз/ East West Jazz» тоже экспонировались наши работы.
— Директор столичного музея «Гараж» Антон Белов не так давно объявил, что Москва скоро станет новой музейной столицей мира. Не слишком громкая заявка?
— Антон часто делает смелые заявления. Но именно это мне не кажется большим преувеличением — с учетом того, что в Москве постоянно открываются новые музейные площадки. Сам «Гараж» утвердился как важная точка на столичной культурной карте. Предстоящее открытие Фонда V-A-C (он разместится в здании бывшей ГЭС-2 за кинотеатром «Ударник». — «Известия») с амбициозной программой будет магистральным событием. В полном разгаре работы по созданию музейного городка ГМИИ имени Пушкина. Рем Колхас (голландский архитектор. — «Известия») реконструирует Новую Третьяковку. Всё это превращает Москву в исключительно динамичную выставочную арену. Ей не хватает пока галерейного микрокосма — одной из важнейших составляющих арт-рынка.
— В XIX – первой половине ХХ века Париж играл роль «столицы искусств», но затем его потеснили на второй план. Не ждет ли Москву та же участь?
— Не надо забывать, что в Париже в 1850–1950 годы не существовало ни одного большого музея современного искусства. Напротив, арт-рынок процветал благодаря галереям и коллекционерам, которые бесстрашно поддерживали художников. После расширения музейных институций и возникновения системы, объединяющей вместе с музеями художников, галереи и коллекционеров, Москва сможет реально претендовать на звание мировой арт-столицы.
— Почему же Париж утратил свои позиции?
— В конце Второй мировой войны Соединенные Штаты установили свою гегемонию: влиятельные арт-критики, освободившись от комплекса, который до тех пор испытывали по отношению к Европе, утверждали жизнеспособность нового американского искусства. Оно получило поддержку крупных коллекционеров в Нью-Йорке через влиятельную галерейную сеть. В разоренном Париже также формировались новые чрезвычайно радикальные, авангардистские течения (такие как ситуационизм или новый реализм), однако их аудитория оставалась крайне ограниченной.
— Возрастает ли роль меценатов в музейном деле?
— Поскольку во Франции участие государства сокращается, большие музеи вынуждены всё активнее обращаться к меценатам. В этом плане очень интересен наш опыт работы с благотворителями, без поддержки которых у нас ничего бы не получилось.
— Какова судьба акциониста Петра Павленского, который несколько лет назад получил политическое убежище во Франции, а затем оказался в тюрьме за поджог банка на парижской площади Бастилии?
— Он вышел на свободу, и если захочет, мы можем с ним встретиться. В собрании Центра Помпиду уже есть представители акционизма — например, Олег Кулик и другие, которые дают представление об этом течении. Однако, насколько мне известно, Павленский не считает, что его место в музеях.
— Вы чувствуете свои русские корни?
— Хотел бы вам ответить «да», потому что пылко люблю русскую культуру. Вместе с тем эти семейные корни связаны не столько с сегодняшней Россией, сколько с Советским Союзом 1980-х, в который я ездил, чтобы повидаться с родственниками.
Я возвращался во Францию с астрономическим числом марок, которые собирал, отдавая предпочтение изображениям Ленина, а также с красными афишами, которыми завешивал свою комнату. Россия остается для меня чем-то близким и одновременно бесконечно загадочным
Юрий Коваленко
