— Рому, — кричит второй помощник Лом, — рому команде!
И такие комья можно растопить ромом, особенно горячим
Лом — это я. Ржём. Нам соляру продали, разбавленную водой — иглы в форсунках залипли. Капитан Соло — гений механики, мы продуваем дизель, выставляем метки на валу. Уже не помочь дизелю — фыркает и глохнет. Стартером крутим. Шиш... О-о-о! Идем под парусами домой. А что, раньше так и ходили: ни тебе электричества, ни тебе обогревателей — китовый жир и солонина. Как говорят: раньше были корабли деревянные, а люди — железные, а теперь корабли железные... Идём на циклон.
Я журналист. Но мне не интересно быть в каком-то месте неделю, даже месяц, мне всегда нравилось погружаться, докапываться до сути и истины. Капитан Соло — больной: он найдёт циклон и прямо в сердце ему вклинивается, врубается! Мне повезло, вахты мои приходились на светлое время суток, оттого мне было не так страшно.
Сменился я в тот день и пытался обогреться, но дизель наш встал еще в Никольском: холод собачий и влага были внутри лодки. Я дрожал. На берегу меня прозвали Ломом за ломовитый вид и за то, что я всё время ошибался в знании такелажа и частей дизеля. Я сменился в то время, когда сгущались сумерки, и море начинало чернеть, исчезать из видимости за плотной стеной тумана, поднятой ветром водяной пылью, горизонтальным дождём.
Мрак окутал северо-восточную часть Тихого океана. Циклоны приходят сюда из Юго-Восточной Азии: бьются о Сахалин, Курилы, накатывают баллами на восточное побережье Камчатки и уже от мыса Шипунского вкручиваются винтом в Командоры. Разваленные, обессиленные и обезвоженные азиатские вихри заканчивают свой путь на «кладбище циклонов», где-то севернее Алеутской гряды.
Верхняя вахта — под открытым небом. Вода просачивается даже под непромокаемый «Иглс»: куртка, штаны, термобельё, ж..па — всё мокрое и чешется. Скуриваю в три затяга сигарету. Головой ворочаю на триста шестьдесят градусов. Прошлым штормом у нас сорвало ходовые огни и антенну связи. Пялю глаза, выдёргиваю из тумана силуэты миражей — огромные корабли давят нас, мы тонем и нет спасения тем, у кого сорваны штормом огни...
Тут на самом деле никого на сотни миль.
А вот и нет!
Вдруг в полукабельтове, метрах в ста — кит.
Кашалот!
Я сразу определил.
Наглый.
Гора такая, прёт напролом, попадись мы ему на пути, боднул бы.
Зверь кит!
И я смотрю, он ровненько топает встречным курсом, по ветру идёт. И мы с ним разминулись как в море корабли, ха-ха... А мне тогда не до смеха стало: во-первых, кашалот — мерзавец кит. Во-вторых, он же от циклона уходит, удирает нафиг. А мы, значит, на циклон! Уф.
Тут мне и стало не по себе. Тогда меня и сменил Соло, пришло его время нести вахту за штурвалом.
Я спустился вниз, задвинул брандерщит и стал ёжиться, искать глазами, шарить в поисках сухих сигарет. Фукс, третий наш, перекатывается в корме, я ему посоветовал: ляг поперек, тогда не будешь биться головой о борта; он лёг, и ему на голову свалился бокс для подводной съёмки — это уже когда совсем разгулялось.
Я пока раздевался, менял подштанники мокрые на сухие (получилось просто синие на белые — не просыхает бельё в мокрой каюте), пока грелся контрабандным вискарем, пока хватал с камбуза куски холодной и мокрой говядины, наверху пришёл циклон. Соло скалит вставные зубы — ему циклон будто партнёр на ринге, будто несговорчивая любовница. Будто ты в многокилометровой пробке на МКАДе и нужно сдержаться, чтобы не раздавить чей-нибудь бампер. И весь этот бред проносится в моей голове.
Фукс уже наверху, после того как Соло заорал: наве-е-ерх! Фукс — подвахтенный, ему и страдать, еще он сын капитана Соло, сам Бог велел ему!.. А я трушу в носовой каюте — катаюсь, как скрученный азиатский ковёр, меня колотит бортами. От накатываемой волны я затаиваю дыхание, и вдруг очень сильно чувствую, что хочу пожить еще немного. И думаю, что хорошо мне — я внутри. Фукс и Соло там наверху. И пусть я трус, но зато внутри.
Ох дурак! Ох я дура-ак...
Внутри страшнее, внутри безвыходнее — когда штормит и кладёт лодку на волну, и бьёт ей по брюху с такой силой, что дрожит шеститонный киль, и я молюсь за киль, помпу, аккумуляторные батареи, грот-стаксель и ещё за капитана Соло...
В дневниках я всё описываю сухо и содержательно. Я жил на Камчатке уже год: снимал, писал, запоминал, мне нравилось быть свидетелем событий, самому принимать в них участие — ввязываться в истории. Мы подготовили лодку к морю, и я уже хотел распрощаться с Соло. Устал я от него. Он вечно матерится на меня, что у меня руки растут из жопы. Мне обидно. Но я всё время — месяц, второй — батрачил на Соло.
Ему нужен был друг, который не бросил бы в трудную минуту. Минута была трудная — поджимали сроки, лодка должна была везти туристов на Командоры, и я стал рабом на галерах. Итак, я писал: «Завтра сбрасываем яхту на воду. Море начинается с причала. Или с дока. Лодка — живой организм: она хиреет на берегу, мы её — и вдоль, и поперёк. Вот красил сегодня «необрастайкой» ниже ватерлинии. Весь в краске: нанюхался — хохочу. Камчатка. Туманы ползут по распадкам, ползут змеями и наползают на сопку, где мы с сыном гуляли, а на небе солнце в закате...
Третья часть | Продолжение следует
Вячеслав Немышев
