Это неправда (как идиома), что нельзя в одну воду войти дважды. Ещё как можно.
В жизни, по логике вещей, вода – другая, та давно утекла и смешалась с волнами Леты, растворившись в океане Вечности, а моя водичка вон капает с крыш, намерзает на ступенях подъездов и в кристаллизованном виде опускается с небес, наметая скуластые снежные дюны и наваливая пышные сугробы.
Мне это придётся ликвидировать, потому что я – дворник.
Уже не студент с метлой и лопатой среди посольских особняков столицы, как было почти двадцать лет назад, а заурядный, без совмещения ролей, санитар городских дворов, причём в то время и в том месте, где и зарплата оказалась на уровне советских стандартов (то есть минимальная, а не прежние мои не деноминированные московские миллионы), и вместо посольств в поле моего зрения провинциальные очаги культуры.
Один – центральная городская библиотека им. Ленина (как её по старинке называют), второй – дворец культуры «Юбилейный», перепрофилированный из культурных подмостков нефтяников в общегородские (то есть с существенным понижением всех расходных статей, в том числе и моей зарплаты).
В дворниках у нас нужды нет.
Низкая зарплата при трудоустройстве нивелируется безработицей: на безрыбье любой занюханный рак – лангуст!
Увольняются или выбывают из строя те, кто нашёл что получше (это редко), заболевшие коронавирусом или шибко (а то и просто по факту) закладывающие за воротник. С этим нынче строго, потому что на вакантное место полно желающих. От безысходности. В нормальное время в социально обеспеченном государстве такового бы не было: или бы держали выпивох до последнего, беря коллективом на поруки, как в СССР, или заменяли их безропотными гастарбайтерами – как в нынешней заплывшей жиром Москве.
Когда мы в своё время совершили наш послестуденческий рейд по местам боевой славы, то обнаружили в нашей квартире на Остоженке, в доме номер восемь, именно азиатов, пришедших нам на смену, а равно украинских беженцев, просто обитающих по договорённости с руководством РЭУ. Никакими студентами в роли дворников там давно не пахло.
Так стремительно поменялись реалии, и нам даже стало грустно, потому что мы оказались, видимо, уходящей натурой – последними из могикан, кто делал лицо той столицы. Теперь оно скуластое и говорит если не на фарси или урду, то с глубоко южным акцентом. Ну, наверное, как в утонувших в потоке беженцев европейских парижах и берлинах.
Помнится, я делал интервью, ещё будучи корреспондентом «районки» СВАО (это округ Москвы) с победителем профессионального конкурса московских дворников – им оказался молодой таджик.
И уже тогда для меня привычный за столько лет московский колорит пошатнулся.
В силу политкорректности оговорюсь, что ничего не имею против «понаехавших» (сам был таким, да сплыл), да и Москва – современный Вавилон, где кого только нет (пройдитесь по фамилиям наших власть предержащих и всего олигархата), но сердце патриота щемит. Как щемило от вытеснения и вымывания остоженских сквериков и общедоступных магазинов дорогими (и никому не нужными) бутиками, салонами, банками и ресторанами.
Так золотые метры центра зачищали от социально чуждых элементов – говоря проще, от простых работяг и пенсионеров, отнимая доступную им инфраструктуру, делая её отсутствием и дороговизной «заменителей» их жизнь тут невозможной. Коренных москвичей просто «выживали» с насиженных мест, и как раз не коренные, но богатенькие буратины, которые разбогатели на разграблении советского наследства.
Многажды обобранные граждане СССР стерпели и это.
В список выживающих из мест обетованных аборигенов вписалась даже именитая Галина Вишневская, которая в Питере хотя бы расселила за свой счёт дом, где родилась, чтобы его выкупить, а в Москве на территории сквера у «Дойч-банка» на средства оперной примадонны был построен Центр оперного искусства – громоздкая элитная школа имени певицы. А прежде там отдыхали люди и выгуливали собачек. Там ещё за кустами бузины и акаций прятался Зачатьевский монастырь. Цел ли он нынче?
И вот я – дворник своего города. У нас нет таджиков, киргизов и прочих, но есть свои татары и казахи. Татары попадаются и в жэковской среде, а казахи – в полиции, городской администрации, фермерстве, педагогике и медицине. Казахстан рядом, хотя мы – сильно отдалённое от него крыло Оренбуржья.
Со мною в коллективе оказалась моя бывшая соседка по дому, где я жил ещё до армии – теперь та девчонка стала пышногрудой тёткой, а большой стаж на торговом поприще сделал её боевой бабой и жуткой матершинницей. Она татарка, к тому же младшая сестра жены моего школьного товарища. Товарища убили на зоне, его вдова, говорят, сильно стала попивать (я при нескольких встречах с ней этого не заметил), а её сестра, нынешняя моя соратница по уборке территорий, и теперь моя соседка – уже по другому адресу, мимо её дома я хожу на работу. Пешком и потому, что живу чуть дальше.
Наши татары и казахи в совершенстве владеют русским языком, иноплеменное происхождение выдаёт в них лишь внешность. Причём у нас достаточно много татар с европейской внешностью – и русых, и голубоглазых. Таких выдаёт лишь паспорт.
Среди моих знакомых тут преобладают именно татары. И ещё немцы.
Мой соавтор по песням и музыкальным спектаклям, музыкант, певец и композитор, хоть не татарин (не считая фамилии, имя и отчество у него – как у меня, Сергей Викторович), но одна половина его родни – татары, а вторая – западные украинцы.
Второй знакомый называл себя «неправильным татарином», потому что курил и не отказывал себе в выпивке, был талантливым художников, оформлял спектакли в Оренбурге и других городах областного масштаба, в нашей мечети служил ночным сторожем. Там его поразил микроинсульт, он начал оправляться, бросил курить и выпивать, но его настиг вирус. Похоронили.
У меня остались мой портрет его работы, пейзаж, гравюра – на память.
А родом он был из Узбекистана, детство провёл среди наших немцев в южной части города – месте их компактного проживания (где и я гостил у материной тётки каждое лето, на улице Авиационной, у речки Контузлы, на другом берегу которой находится поныне наше лётное училище (БЛУГА) имени героя Еромасова. Оно куёт героев поныне, их имена регулярно звучат в федеральных новостях.
Эпизод с посадкой самолёта на заброшенной где-то в тайге взлётно-посадочной полосе вошёл в один из фильмов «Ёлки», там снялись Алексей Петренко – командир экипажа, и Владимир Меньшов – смотритель этой полосы. Дело было так (взял из Википедии).
Аварийная посадка Ту-154 в Ижме — серьёзный авиационный инцидент, произошедший 7 сентября 2010 года. Авиалайнер Ту-154М авиакомпании «Алроса» выполнял внутренний пассажирский рейс ЯМ516 по маршруту Удачный — Москва, но через три с половиной часа после взлёта на его борту произошла полная потеря электропитания. Экипаж произвёл вынужденную посадку самолёта (визуально) в бывшем аэропорту Ижма
(Республика Коми) на давно выведенную из эксплуатации и изначально непригодную для самолётов этого типа взлётную полосу, не имевшую светосигнального оборудования и приводных радиостанций. После посадки при пробеге самолёт выкатился за пределы ВПП на 164 метра и въехал в мелколесье.
Никто из находившихся на его борту 81 человека (72 пассажира и 9 членов экипажа) не погиб и не пострадал. А прототип артиста Алексея Петренко – Евгений Новосёлов окончил Бугурусланское лётное училище гражданской авиации им. Героя Советского Союза П. Ф. Еромасова и Санкт-Петербургскую академию гражданской авиации.
Вторая история – с аварийной посадкой самолёта A321 на кукурузном поле под Жуковским, произошедшая рано утром в четверг 15 августа 2019 года.
Авиалайнер Airbus A321-211 авиакомпании «Уральские авиалинии» выполнял плановый рейс U6 178 по маршруту Москва — Симферополь, но вскоре после вылета из аэропорта Жуковский столкнулся со стаей чаек, и у него отказали оба двигателя. Экипаж сумел благополучно посадить самолёт на кукурузное поле.
Все находившиеся на его борту 233 человека (226 пассажиров и 7 членов экипажа) выжили, 74 человека получили травмы различной степени тяжести. Командир воздушного судна Дамир Юсупов — тоже выпускник нашего училища и Ульяновского института гражданской авиации. И второй пилот Георгий Мурзин — выпускник БЛУГА.
И вот на территории лётного училища в том числе я провёл часть своего детства. И провёл его благодаря Маринке Чернявской – уличной подружке, бывшей дочери начальника училища Ивана Ивановича Чернявского. Было это очень давно, и мы были тогда совсем мелкие, а «кукурузники» на земле – огромные. По их кабинам мы лазили, играя в лётчиков, нам это разрешали.
А немцы, кроме живших в Александровке (это район на станции Бугуруслан, часть городской черты) появились после. Как минимум, три человека: Юрка Сенников (немка – его мать), он дружил с моим братом, теперь брата не стало, а дружба со мной осталась, со всеми дружескими выручками, тут он молодец; Егор Браксмайер – знакомым стал по редакции газеты, редкостный раздолбай, но обаятельный, в своё время соседствовал с тем же моим покойным братом в пригородной Михайловке, не имея знакомства, фамилия уже тогда у меня была на слуху; и Лёшка Шефлер, регулярно «зависающий» у меня поныне, поскольку есть в нём какая-то тоска, от которой я умею его лечить.
Все они моложе, все никак не моего поля ягоды, а жизнь свела нас и пока не развела. Близнец Юрка, дева Егор и овен Лёшка – моя русская немчура. А русских друзей у меня в настоящее время нет. И был ещё в школьные годы чудесные на нашей улице Эдик: мать – мордовка, отец – из оставшихся в СССР военнопленных, Вольдемар Эйхлер. Уличное прозвище Эдика было Шекспир, он универсально играл на всех музыкальных инструментах, не имея музыкального образования. Ну, разве что на скрипке и рояле не играл. И то бы, наверно, смог, просто возможности не было.
У нас на улице детства был ещё свой Гагарин – Юрка Овсянников. Хотя мой неотразимо красивый брат и тёзка космонавта этой чести не удостоился, притом, что родился 12 апреля.
Сергей Парамонов
