Под конец 1997 года по Москве прошелестел слух о кончине актрисы Ирины Печерниковой... Без паники. Она жива. Хотя телевидение повторяет и повторяет фильмы с ее участием, особенно часто "Доживем до понедельника", уже выросло поколение, которому ни о чем не говорит это имя. Потому что двадцать лет назад она оборвала связь с кино и почти восемь лет как оставила театр.
Рожденная в день окончания Второй мировой войны - 2 сентября 1945 года. Получившая в честь этого события имя, переводимое с греческого как "мир". Выпускница школы-студии МХАТ 1966 года. Прошедшая "огонь и воду" четырех театров: МХАТ, Ленком, им.Маяковского, Малый академический. Только недавно узнавшая, что "медные трубы" - это, оказывается, слава, которую она благополучно прозевала в больнице - с серьезным переломом ног на очередных киносъемках. Впрочем, слава попыталась своего не упустить. После 1968, когда вышел на экраны "Доживем до понедельника", и мешки писем от поклонников были, и журнальные обложки, даже на Западе, и моряки, полгода смотревшие в плавании эту картину справа-налево и слева-направо, а потом склеившие сцены с ее участием в отдельный любимый фильм. Слава только набрала разбег, а героиня, едва выйдя из больницы, сбежала от "медных труб" в Польшу - влюбившись в польского эстрадного музыканта, вышла за него замуж. Год там, потом еще на два в Швецию - за мужем на заработки в страну сытости и покоя, от которых в конце концов взвыла и ринулась на Родину в первом попавшемся фильме балерину играть. В театр им.Маяковского вернулась, откуда и уехала. Потом в Малый перешла. Потом - в тихую жизнь: деревенскую избу купила, чтобы ремонтировать и ремонтировать, зато на холме, где всего четыре дома, из них лишь два обитаемы, а до ближайшей деревни два километра пешком по лесам и лугам.
В конце 1996 года вышла замуж за актера и кинорежиссера Александра Соловьева. Много лет любили друг друга, прежде чем получилось соединиться в семью. В конце 1997, помолясь перед сном, она спросила Высшие силы: что меня ждет? Ей приснился театр, кулисы, почему-то Маяковки, где персонал был с ней ласков, а она взяла веник и стала подметать - грязновато показалось. Проснулась в недоумении: так что же ее ждет?..
- Ирина Викторовна, как вышло, что вас раньше срока похоронили?
- Это мы с Сашей потеряли связь с людьми. Когда закончили наши блуждания-переезды с квартиры на квартиру и наконец осели, наш телефон знало несколько самых близких людей. А так как мы сами почти никому не звонили, то нас потеряли. Потеряли и как актеров: ни он, ни я не появлялись в общественных местах, на сцене. Сначала прозвучало два тревожных звоночка, мол, про тебя так спрашивают, с такими глазами! Почему? Да так, все расплывчато... А потом Саша позвонил нашему любимому другу и актеру Володе Ильину поздравить с пятидесятилетием и только начал говорить: "Мы с Ирой тебя..." Вдруг в ответ вскрик: "А где она? Она к телефону может подойти?" Саша говорит: "Да, мы тебе желаем..." А Вовка: "Дай мне ее!" Я взяла трубку: алле... И слышу душераздирающий рев: "Ты моя хорошая!" Оказалось, похоронили.
- О вас ведь и прежде много всякого выдумывали: и самоубийством вы кончали, и в Америку эмигрировали, и наркоманкой были, и алкоголичкой, и какие только любовные связи вам не приписывали...
- Но тогда я еще хоть на виду была. Ну ничего, долго жить буду.
- Как вы считаете, действительно ли самая значительная ваша работа в кино - роль в "Доживем до понедельника"?
- Я не знаю, что для меня значительно в кино. Вот в театре знаю. Театр - это более творческий мир для меня. В кино на все есть время, кроме актерской работы: фонари, пленка... Играешь, страдаешь, мучаешься, умираешь, а потом тебя тут отрезали, тут вставили, переозвучили, да еще другая актриса. А в театре ежедневный серьезный труд: сколько отдашь, столько и вернется, если по-честному. Нет, я невероятно благодарна кино: столько ездила, стольких людей узнала, было много чудесных временных коллективов, ниточки из которых до сих пор звенят телефонными звонками. Кино мне нравится, но люблю театр. А зрители любят "Доживем до понедельника" и еще "Первую любовь". Мне же дорога маленькая роль в "Двух капитанах".
- Чем же она вам дорога?
- Неожиданностью. Идя к режиссеру на разговор, я только знала, что "Два капитана" - любимая с детства книжка. Думала: может, Катю предложит, сначала она девочка, потом взрослая... И вдруг он говорит: Ира, познакомьтесь, это Лена Прудникова, она будет играть Катю, а вас я хотел бы пригласить на роль мамы. А Лена выше меня, крупнее, и разница в возрасте у нас совсем небольшая. Я так удивилась. Но режиссер объяснил: Мария Васильевна Татаринова мне важна как символ, женщина, которую трое мужчин любили всю свою жизнь, поэтому не имеет значения, сколько вам лет. И он так хорошо это сказал, с таким ОТНОШЕНИЕМ, что я раз - и окунулась в ту атмосферу. На съемочной площадке царила тишина, какая-то нереальность. Такое ощущение и осталось от работы и от фильма.
- С Еленой Прудниковой вы и в "Варианте "Омега" снимались?
- Она играла там, но на съемках мы не пересекались. Мне сказали, что надо сыграть в маленьком эпизоде жену главного героя. Партнер - Олег Даль. А мне очень хотелось с ним познакомиться и тем более поработать. Роли для меня сначала даже не было. Смысл в том, что герой, наш разведчик в оккупированном Таллине, видит фотографию жены с сыном в витрине фотоателье, и это для него знак от связного. В общем, я нужна была как фотография. Потом мне еще сцены дописали. Так мы с Олегом встретились и подружились. "Вариант "Омега" сработал. После этого была совместная работа в "Записках из журнала Печорина" Анатолия Эфроса, затем съемки в каком-то плохом телевизионном кино, где мы имели много свободного времени и сидели, общались. Хотя мне-то особо нечего было ему сказать. Я понимала, что он взрослее меня по нутру, наполненнее, поэтому больше ждала от него, чувствовала себя ведомой. Впрочем, он был довольно закрытый человек, так что в основном мы очень хорошо молчали вместе. Он тогда, перед своей смертью, практически сделал вечер по стихам Лермонтова, все уже расписал, подобрал музыку, оставалось только смонтировать, собирался делать со мной "Маскарад"...
- А с кем еще из партнеров у вас продолжались отношения и в жизни?
- Со Смоктуновским Иннокентием Михайловичем. Мы играли вместе в "Первой любви". Большой дружбы не было - редко виделись. Когда он жил еще в Ленинграде и в то же время часто приезжал в Москву, он звонил нам и спрашивал: есть ли у папы селедка? Это как-то после съемок мы поехали к нам домой, и мой папа приготовил очень вкусную селедку. И не успели мы к ней притронуться, а Смоктуновский почти всю съел, голодный был очень. Сидит и приговаривает: мне так стыдно, так стыдно... И к каждому его приезду папа всегда делал селедку. А в грустном настроении Иннокентий Михайлович звонил и просил меня поставить маленькую пластинку с французской песней, я не помню кто ее исполнял. Я ставила, он слушал, благодарил, просил еще раз поставить, потом говорил: спасибо, я успокоился, все в порядке. Когда с ним вели переговоры о его переходе из Малого театра во МХАТ и пригласили на сбор труппы, он попросил меня составить ему компанию, сказав: ты мхатовка, пойдем со мной... Не помню, как он меня уговорил, короче, пошла. Он явился в шерстяном тренировочном костюме и все время держал меня за руку. Почему в тренировочном?.. Или это что-то для него значило, или он весь из себя такой СТРАННЫЙ... Как-то он вальс со мной танцевал на улице перед театром Маяковского. Я шла на спектакль "Два товарища", а навстречу Иннокентий Михайлович в шляпе, похожей на поганку. Вокликнул: О,какое счастье!- подхватил меня и стал вальсировать. А уже мои зрители шли на спектакль. А мы танцевали. Я была соучастницей его странностей.
С Юрой Демичем сдружились после фильмов "Первые радости" и "Необыкновенное лето". С Юрой Богатыревым. В основном на спектакли друг к другу ходили. Теперь я на Ваганьковское кладбище хожу, там оба Юры рядом, это двое из пятерых, к кому я туда иду.
- Может быть, сон, в котором вы выметаете закулисную пыль, перекликается с вашими отроческими сновидениями, когда вы видели себя в театре сначала рабочим сцены, а потом играли Офелию? Наверное, такова ваша стезя: подготовить площадку для полета и потом уж летать. Или вас угнетает некий осадок предательства в воспоминаниях о Маяковке?
- Осадка предательства нет. Просто была любовь. Моя - к театру, к моей жизни там. И я знала, что Гончаров меня любит. Уходя в Малый театр, я пришла к нему, как к отцу: отпусти, потому что там меня ждут Шиллер, Шекспир, Тирсо де Молина, Островский. И он сказал: что ж, я сейчас не располагаю такими возможностями, иди, месяца два присмотрись, попробуй. Было действительно отеческое напутствие. Без скандала. Когда же через два месяца я решила остаться в Малом, в Маяковке состоялось собрание, и Андрей Александрович при всем театре, не называя по имени, сказал, что вот, мы начинаем "Чайку", была у меня "Нина Заречная", да вся вышла. И все знали, о ком речь, мне даже долго не рассказывали об этом. Это не осадок предательства, просто, наверно, обидно немного.
- Когда вы учились в средней школе, у вас была отдушина - книги, кино, театр. Поэтому можно было стерпеть то, чему и как вас учили...
- Да, среднюю школу я не воспринимала категорически, поэтому училась на "отлично", чтобы не трогали. Когда проходили любимых писателей, я пропускала эти уроки, чисто интуитивно. Сейчас уже могу объяснить. Как Вертинский хорошо сказал: "Соцреализм? Не понимаю. Артист - это как метеор: сверкнул, блеснул и та-а-йна." Все, что говорили в школе, мне было неинтересно. Домашние задания делала в классе, сидя на задней парте. Домой приходила, кидала портфель и улетала, куда душа хотела. Один раз меня чуть не выгнал за прогулы: я тогда ходила в библиотеку, в кино и забыла, что надо ходить в школу. Месяца два гуляла, никто не мог подумать, что отличница прогуливает. Родители в это время в Индии были, они геофизики. И я сказала: выгоняйте, я экстерном все сдам, мне так лучше. "Нет, тогда мы родителям напишем". А это беда. Нас трое: брат женился, сестра развелась, снова замуж вышла, тут еще меня из школы... Ну, собрали всю школу, велели мне покаяться. Я сказала: извиняюсь. Меня обратно приняли. Я до сих пор себе удивляюсь, что выбрала верный ход: благодаря своим увлечениям я была настолько свободна от школы, что ломала себя только немножко - шесть академических часов в день. Остальное время принадлежало мне, я закрывала дверь школы и уходила в свое.
- А в 1978 году, придя в Малый театр, вы отказались от кино. Не лишили ли вы себя единственной в тот момент отдушины? Наверное, и от театра надо отдыхать.
- Да, по прошествии времени я понимаю, что это было ошибочно. Нельзя делать ставку на одну фишку, хотя то была не фишка, а пьесы великих драматургов, режиссеры, с которыми я работала, партнеры. Такой вот девятый вал. Одновременно три спектакля в работе. Я решила, что не могу это совмещать с киносъемками. Слишком все ново и сильно оказалось в театре. К тому же в то время, начало восьмидесятых, почти не поступало из кино предложений, от которых было больно отказываться. А потом вышел слишком большой перерыв. Наступил переломный момент в возрасте. В театре не так это чувствуешь, долго играешь девушек, потом переходишь к мамам, а затем и к бабушкам. В кино все происходит быстрее. И потом, это производство, в котором надо постоянно присутствовать, а иначе забывают.
- Каков был ваш типаж?
- Наверное, лирико-драматическая героиня.
- У вас не бывало на пробах проблем с внешностью?
- Только к волосам были претензии, что они черные. Всю жизнь меня хотели осветлить. Но я сопротивлялась. А к собственному лицу сама всегда относилась плохо.
- Блондинки на экране более выигрышно смотрятся?
- Мне трудно ответить, потому что все мои любимицы темноволосые. Вивьен Ли, Одри Хепберн... То ли блондинки несколько холоднее, то ли оттого, что они в основном крашеные, такая подтяжка в мечту, в идеал, и я эту краску чувствую... Как-то я спокойна к ним. Это вопрос к мужчинам. Наверное, им грезится какая-то связь с ангельским ликом. Мне нравится единственная блондинка - Мэрилин Монро. Она удивительно искренняя, открытая, беззащитная. Ощущение, что это не имидж, а ее естество.
- Несмотря на темные волосы в вас ведь тоже влюблялись?
- Наверное. Кого-то я даже не замечала. Только по прошествии энного количества лет узнавала, что, оказывается, меня любили. У меня же деньги в другом банке лежали. Это Станиславский однажды дал задание великим актерам - Качалову, Хмелеву, Леонидову - сделать этюд: "Вы открываете газету и читаете, что ваш банк прогорел. Пожалуйста, начали." Один застрелился, второй сошел с ума, а Качалов как читал газету, так и читает. Станиславский сказал: "Стоп." Качалов сложил газету. Тогда Станиславский воскликнул: "Я не понял!" А тот ответил: "У меня деньги в другом банке". Так и у меня.
- Ирина Викторовна, в детском саду вы мальчика за палец укусили, когда он вас обидел: предложил, чтобы вы орех в дверной щели подержали, а сам ногой изо всех сил ее захлопнул, прищемив вам пальцы, и очень веселился. Вас из детского сада тогда выгнали. А став взрослой, вы как отвечали на обиды?
- К сожалению, не так, как в детстве. И я еще не знала, что всех надо прощать, поэтому обиды копились во мне, отношения с людьми разрушались. Вместо того, чтобы: укусить за палец - и все прошло. Я стала якобы воспитанной. Может быть, останавливало то, что меня уже знали, и любой мой поступок превратился бы в снежный ком. Иногда так хотелось врезать, но завтра же пронесется слух, что я кого-то до смерти избила. Привыкла сдерживаться.
- А как вы буйствуете? Или подавляете авантюрную сторону натуры?
- Подавлять - это значит никуда не девается? Копится? Если много накопить, то случается болезнь. Или взрыв. В последнее время я много болела. Желания копить больше нет. Я, как из театра ушла, все время чувствую себя перед всеми виноватой. В каком-то оправдательном состоянии нахожусь. Это, наверное, оттого, что я не на сцене. Нет основы, и все в житейских взаимоотношениях принимает гипертрофированные формы: из какой-то мелочи делаешь трагедию шекспировского масштаба. Такие вот иллюзии, которые ненадолго, но занимают. Как искривление позвоночника. И надо его выправить. Я думаю, что когда снова начну играть, все встанет на свои места.
- Чем манит сцена?
- Сейчас? Она не манит. Это просто выход из странной ситуации, в которой я несколько лет существую. Обессмыслилось мое пребывание на планете. Если бы мы с Сашей не объединились, может, меня уже и на свете бы не было. Мы с ним одинаково на все реагируем, одним и тем же словом, не сговариваясь, обозначаем свои эмоции. Я иногда не выдерживаю и начинаю хохотать: "Саш, мы с тобой из одного яйца, что ли?" То ли потому, что мы уже год неразлучны, можно сосчитать, сколько часов провели не вместе. То ли наоборот: мы наконец вместе, потому что всю жизнь так одинаково мыслили и реагировали. Раньше я знала, что главное для меня - сцена, остальное приложится. Потом поняла, что это не так. И поскольку мы оба актеры, и оба сейчас не у дела, то в нашем красивом узоре есть одна незаконченность, которая, как заноза, - невостребованность. Даже любовь от этого не защищает. И потому я хочу на сцену.
Когда-то я говорила, что мне на сцене интереснее, чем в жизни. Со временем поняла, что мне вообще нравятся иллюзии. В жизни о свои мечтания и надежды часто расшибаешь башку. А в театре каждый вечер есть возможность отрыва. Наверное, для некоторых людей мечта - это то, что расхолаживает, рассредотачивает. А у некоторых отними какой-то идеал - и гибель. У кого-то не случается личной жизни, тогда как на сцене он царит в любви, приключениях - своеобразная подмена. Мне же нужно кому-то отдавать... Наверное, потому, что нет ребенка. Потребность отдачи сохраняется, и невостребованность болезненна. И я знаю, что есть зрители, которые хотели бы придти на мой спектакль. Только я не очень монтируюсь с той рулеткой, что сейчас крутится, не вписываюсь в атмосферу шоу-бизнеса.
- В 1990 году ваша любовь к театру спасовала перед неприятными закулисными взаимоотношениями? Вы сбежали от того, что не захотели принять?
- Было б что отстаивать - я без боя не сдалась бы. То новое, что образовалось тогда в театре, я оставила совершенно спокойно.
- А у Александра с кино не выходит или он не пытается?
- У него есть замечательный сценарий. Но зависимость от материального энергетически подавляет. И он сейчас, как Лев перед прыжком - Саша по гороскопу Лев, - нуждается в каком-то импульсе извне, чтобы начать искать деньги на постановку.
- Вы, кажется, вывели закономерность, что мужчины, бывшие на разных этапах вашими спутниками, перестав ими быть, вдруг начинали материально процветать, хотя в совместной жизни такого не случалось. И вы решили, что это ваше нежелание больших денег отпугивало финансовую удачу от семьи. А может, спутники боялись упасть в ваших глазах, потому что рядом с ТАКОЙ женщиной нельзя быть приземленным материалистом?!
- О таком повороте я не думала. Но в наше время, куда ни относи мое восприятие материальных ценностей - к плюсам или минусам - все равно я поставлена в такие условия, что, если не приму деньги как необходимость, я так и буду сидеть дома. Разве что появится рыцарь на белом коне и бросит к моим ногам театр, пьесу, деньги: только играй! Новый закон жизни вступил в силу, и я должна его принять. Пока, видимо, плохо получается, потому что денег нет. Значит, протест во мне существует. Но идет практическая работа над собой.
За последние годы я только утвердилась в своей вере: театр - и зрелищный, и развлекательный, и авангардный, любой - должен быть духовным. Мы возвращаемся к этой истине после всевозможных метаний. И мой перерыв в работе был связан с нежеланием участвовать в том, что чуждо моему театру. Но теперь ничегонеделание уже не будет протестом, это уже прятки. И я знаю, что буду делать, что хочу делать и зачем. Сейчас мы с Сашей ищем пьесу, от которой бы душа радовалась, а не мускулы на лице уставали. Сама не хочу печального на сцене. Пусть зритель уйдет с ощущением, что все не зря, есть и смысл, и надежда.
А здесь можно прочитать и скачать книгу, которую я помогла написать Ирине Викторовне.
И посмотреть документальный фильм 2015 года, показанный на Первом канале.
