Групповыми заявлениями интеллигенции в нашем отечестве никого не удивить. От благообразных писем «двадцати пяти» и «тринадцати» до постыдных, о которых речь пойдет далее, они строятся по одному шаблону: «Страна пытается сделать такой важный шаг, а мрачные силы тащат ее в прошлое».
В 1993-м это был «широкий шаг к демократии и цивилизованности», предпринятый, чтобы поддержать расстрел законно избранного парламента.
Сегодня, читая заявление ассоциации «Свободное слово» о Гасане Гусейнове (сотни подписантов, все отборная либеральная интеллигенция), я знаю, зачем это надо: люди по тому же шаблону «от мрачного прошлого к лучшему будущему» борются за свое право говорить не только что угодно, но именно так, как угодно, не стесняясь в выражениях.
Именно поэтому они, эти несколько сотен человек, пишут о себе: «Нам казалось, что советская традиция вынуждать к покаянию перед партией и народом самых ярких, талантливых, независимых — осталась в далеком прошлом».
Вдумайтесь: они это о себе пишут. В конце, на случай если мы еще чего-то не поняли, называют себя «свободными людьми в несвободной стране». И тут возникает вопрос: почему им так важно это право на неразборчивость в выражениях?
Ведь дело вовсе не в том, ЧТО сказал профессор Высшей школы экономики Гасан Гусейнов о русском языке. Дело в том, КАК он это сказал.
Десятки лет — минимум с развала Союза — вся патриотическая пресса, какая осталась в стране, писала о «порче русского языка». Язык, по мнению патриотов, портился оттого, что не стало на ТВ грамотных дикторов; язык портился оттого, что распространялась «из каждого утюга» самая примитивная поп-культура. Язык портился вместе с переводчиками, работавшими спустя рукава (кстати, литературный украинский язык в XX веке создавали именно переводчики, которым хорошо платили за популярные книжки, — на украинском их было достать легче, чем на русском). Язык портился из-за потока чужих — и просто новых — реалий, которые заимствовались вместе с названиями без малейшего старания подобрать русское. Язык портился потому, что портилась школа. Язык портился оттого, что везде проник Интернет.
Итак, патриоты отечества нашего за много, много лет до профессора ВШЭ Гасана Гусейнова выражали глубокую озабоченность состоянием русского языка.
И что же слышали они в ответ с «либерального фланга»? Они слышали всякий раз, что все идет так, как должно идти. Что это объективные процессы. Что в них нельзя вмешиваться. Что вот Пушкин свободно заимствовал французское, а Шишков — мрачный глупец и неудачник. Еще один чрезвычайный эксперт в русском языке, профессор Максим Кронгауз, написал несколько книжек на тему «успокойтесь, ничего страшного с русским языком не происходит, а что происходит — так тому и быть». И еще: «мы не вмешиваемся, мы только регистрируем».
Патриоты не успокаивались, они хотели вмешиваться. Им отвечали: вот во Франции еще можно что-то такое пытаться отрегулировать, там цивилизованная страна. В Финляндии можно давать новым реалиям свои названия, там маленькая страна и демократия. На Украине можно вмешиваться, потому что украинский язык надо защищать от русского. А в России — отстаньте, не приставайте со своими глупыми великодержавными запросами, не то снова начнется тоталитаризм.
И так оно шло почти тридцать лет. И вот уже одна из подписантов заявления в защиту Гусейнова — Екатерина Асонова — говорит учителям, что детей нынче в России объединяет не «мама мыла раму», а новые реалии — «Макдональдс» и «Икея».
Казалось бы, новые реалии водворились вполне! И эти люди, столько сделавшие для их укоренения, должны были бы первые перечеркнуть грязные слова профессора ВШЭ, сказав ему: «Гасан, побойся бога, мы же это вместе сделали!». Или, если уж не нравится результат коллективных многолетних трудов по «невмешательству в процессы», сказать: «Скверное ты написал, Гасан, оскорбительное, несправедливое. Прямо стыдно за тебя».
Но им — не стыдно. Все, чем они озабочены, — это что от них потребуют выбирать выражения.
Повторю снова: патриоты много лет, десятки лет писали «о порче русского языка» и что с этим надо что-то делать. Иногда их соображения были непродуманными. Иногда — невыполнимыми. Но они не оскорбляли народ, который на нем говорит. Их слова могли вызывать горечь, страх, иногда насмешку — но они не вызывали бурю возмущения и презрения.
Гасан Гусейнов вызвал эти чувства не тем, что он сказал, а тем, как он сказал. И свободолюбивые подписанты встали на защиту именно этого «как». Сделали же они это потому, что иначе им пришлось бы отождествить себя не с «самыми яркими, талантливыми и независимыми», а с теми, кто, по словам профессора ВШЭ, «говорит и пишет на убогом клоачном русском» (а другого-то ему «невозможно днем с огнем найти»). И еще им пришлось бы отождествить себя не с «более умными и человечными людьми», которые «населяют мир», — а с «несвободной страной». Между пугалом несвободы и откровенным бесстыдством значительная часть российской интеллигенции выбрала бесстыдство. Не задумываясь, есть ли что-то третье.
Мы попали в опасную, абсурдную вилку. «Наказать Гусейнова» было бы даже не неправильно, а — бессмысленно. Он — лишь знаковое проявление. Беда ухудшения качества русского языка действительно существует, и это вовсе не «объективный процесс».
Первое: не делается даже малейшего усилия, чтобы труднопереводимые реалии, встречающиеся в англоязычной культуре, все же перевести. Заимствования стали машинальными. Человек, читающий или слушающий английский текст, не владеет родным русским языком настолько, чтобы подобрать нужное русское слово, а если не удается подобрать — так придумать. Я не хочу сказать, что это надо делать всегда, я хочу сказать, что это не делается почти никогда. Получается так, что мы сами не верим в наш родной русский язык (который, заметим, лишь недавно стал считаться родным в российском образовании), в его возможности.
Второе: русский язык преподается в школе как закостеневшая система правил и требований, огромная часть которых не пригодится в жизни никогда, но на экзамене «шаг влево, шаг вправо — расстрел», «так нельзя говорить», «вы завалили ЕГЭ». Какое там словотворчество! И откуда взяться наслаждению родным языком?!
Третье: «цензура» из средств массовой информации исчезла — но широковещательные речевые образцы остались. И они важны. Однако править их речь с точки зрения красоты и богатства русского языка не принято. Сам же Гусейнов, вероятно, считает, что свои книги пишет хорошим языком, но на широкую публику кривляется и ничем себя не утруждает.
Вместо того чтобы обратить самое пристальное внимание на происходящее, российская интеллигенция выбирает привычное невмешательство или сладкое «а мы будем, будем говорить, что хотим, именно как хотим — и нам не стыдно, не стыдно, не стыдно!».
