Пространство Третьяковской галереи значительно увеличилось после присоединения к ней бывшего ЦДХ. Теперь это Западное крыло Новой Третьяковки. Генеральный директор Третьяковской галереи Зельфира Трегулова рассказала “Ъ” как о будущем нового пространства и филиалов музея от Калининграда до Владивостока, так и о настоящем современного искусства.
— После присоединения бывшего ЦДХ площадь музея расширилась — три этажа, более 3 тыс. квадратных метров. Сейчас там проходит выставка Музея AZ, осенью откроется основной проект Московской биеннале современного искусства. Какие у вас планы по поводу собственных проектов?
— Второй этаж бывшего ЦДХ без выгородок, которые уже снесены,— это невероятное пространство для показа современного искусства, такого нет нигде: там есть опоры и нет стен, точнее, есть одна стена, остальное — окна, которые обычно «зашиваются».
В конце 1980-х — начале 1990-х Таир Салахов в этих стенах организовал ряд знаковых выставок крупнейших западных художников — Бэкона, Раушенберга, Кунеллиса. Я постоянно о них вспоминаю, мы хотим «перекинуть мостик» к тем выставкам.
— Вы имеете в виду формат монографических выставок важных западных художников?
— Пока — нет, потому что сегодня найти подход, скажем, к Джеймсу Тарреллу или Биллу Виоле гораздо сложнее, чем было Таиру Салахову в те времена, когда он обращался к Роберту Раушенбергу, вдохновленному перестройкой. Да и ситуация была другая: на престижные выставки тогда широко тратились государственные деньги. Сейчас мы работаем над двумя большими проектами. К маю следующего года готовим выставку современного индийского искусства, совершенно не известного в России, это настоящее открытие и для моих коллег, работающих над проектом. Индийское искусство я бы назвала очень настоящим, в нем есть подлинность, сила эмоций, серьезная мысль, интересные визуальные решения и совершенно нет спекулятивности. Скажем, серия фотопортретов Сохам Гупты «Страх», с которой на нынешней Венецианской биеннале начинается выставка в Арсенале, или показанная там же звуковая инсталляция Шилпы Гупты, где звучат стихи в разные века осужденных и репрессированных поэтов,— эту работу мы надеемся показать. А осенью следующего года откроем выставку, рабочее название которой — «Diversity United», то есть «Единство в многообразии», это девиз Евросоюза. Ее идея — представить искусство Европы после 1989 года, показать работы порядка 80 художников, включая и ныне живущих мэтров, таких как Ансельм Кифер, и молодых авторов, которым еще нет тридцати. Это масштабный международный проект, который потом поедет в Берлин и Париж. Он обращен к важнейшим проблемам Европы, которые на самом деле близки и нам. Например, проблемам миграции, бедности. Там будет много работ российских художников, даже больше, чем из какой-либо другой страны. Эта выставка, которую мы организуем совместно с боннским Фондом искусства и культуры, поддержана на очень высоком уровне в России, Германии и Франции, у нее будет политический месседж, но без политической ангажированности, спекуляций.
— Большие выставки займут самый просторный зал на втором этаже, они будут временными. А что будет в перерывах между ними? И в остальных пространствах Западного крыла?
— Мы получили не идеальное пространство, в которое можно въезжать и сразу что-то там делать. Сейчас сносим одну за другой все эти клетушки и стенки. На антресоли уже все снесено, теперь это вестибюль перед входом в киноконцертный зал на 600 мест, над программой которого мы сейчас активно работаем. Там, где размещались стеклянные боксы антикварных галерей, будет выставочное пространство пока «бездомного» Московского музея дизайна. Они будут сами формировать выставочную программу и, наверно, работать как в режиме долговременной экспозиции, так и сменных выставок. Еще есть зал на первом этаже слева от входа, его мы надеемся открыть к сентябрю, начнем там серию выставок. На третьем этаже будут проходить выставки Союза художников России, который после ликвидации Международной конфедерации Союза художников стал ее правопреемником. В свое время Союз действительно принимал активное участие в строительстве этой части здания, и нами достигнут компромисс: все здание передано в оперативное управление Третьяковской галереи, а они получают экспозиционные пространства на третьем этаже.
— Третьяковская галерея расширяется и в регионы. Откроется филиал в Самаре, на очереди, как я понимаю, Калининград и Владивосток. Для чего вам эта экспансия?
— Это не экспансия. В отличие от Эрмитажа и Русского музея мы не инициировали появление филиалов в регионах. Попробую объяснить, как мы к этому шли. У нас есть, например, договор о долгосрочном сотрудничестве с Республикой Татарстан, в Казани мы сделали два выставочных проекта, «Гений века» и «Передвижники» с произведениями из нашего собрания, в планах — выставка Булата Галеева. Нам было интересно реализовать на площадке регионального музея все те ноу-хау, к которым мы пришли за последние годы. «Гений века» мы сделали в позапрошлом году действительно «по гамбургскому счету» — с использованием очень серьезной программы продвижения выставки, рекламы, PR, не говорю уже о том, что там были первоклассные произведения и превосходный экспозиционный дизайн. Выставку посетили 75 тыс. человек — это рекорд для выставок столичного музея в регионах. Причем 22 работы из 70 представленных были из Музея изобразительных искусств Республики Татарстан, музея плохо посещаемого, обветшавшего, но с фантастической коллекцией авангарда. Например, тогда мы впервые показали рядом ларионовских «Провинциального франта» из нашего музея и «Провинциальную франтиху» из казанского музея. И стало понятно, что если сделать выставку так, как это должно быть сегодня, то на нее придет огромное число людей, она повысит интерес публики к музеям, обратит на это внимание правительства. После выставки — а открывал ее президент Татарстана Рустам Минниханов — Музей изобразительных искусств Татарстана получил новое здание и деньги на ремонт старого.
— Хорошо, а Владивосток?
— К нам обратились с идеей открыть там филиал. Мы там побывали, вернулись с горящими глазами и решили, что будем это делать. Потрясающий город, невероятная природа, фантастическая энергетика, это особое место, поверьте. Во вторую поездку мои впечатления только усилились. Пример Мариинского театра, открывшего там филиал, убеждал, что работать там можно. Однако наши попытки, а до этого — попытки Эрмитажа и Русского музея, приспособить под музейные требования существующие исторические здания показали, что в них не развернуться,— это не те пространства, которые нужны современному музею. И тогда было предложено построить современный комплекс с музеем с концертным залом, с образовательными учреждениями, с музейным магазином. Это будет юридически отдельная организация, которая станет площадкой для выставок и образовательных программ сразу пяти музеев — Третьяковской галереи, Государственного Эрмитажа, Русского музея, Музея Востока и Приморской картинной галереи. Это ответ на вопрос об экспансии и на опасения, не задавим ли мы своим присутствием существующие музеи, не вытесним ли их. В конце 2023 года центр будет сдан в эксплуатацию. Мы уже начали программу с Дальневосточным федеральным университетом по подготовке специалистов, которые там будут работать. Центр станет базой для подготовки реставраторов и вообще для распространения современного музейного ноу-хау в этом огромном регионе. Кроме того, работая над концепцией, мы анализировали и туристические потоки, провели исследование, чтобы понять, кто приезжает во Владивосток, как посещение музейного центра может стать частью туристического пакета — ведь для туристов из Кореи, Китая, Японии туда максимум два часа лета. Также хотелось бы, чтобы в этом музейном комплексе «останавливались» те выставки, которые мы показываем в Китае, Японии, Корее, и чтобы туда привозили выставки из этих стран.
— В Калининграде все это будет работать так же? Там ведь тоже будут присутствовать центральные национальные музеи.
— Нам как музею сейчас интересны и Владивосток, и Калининград, но ситуация в Калининграде другая. После войны город отстраивался по остаточному принципу, и несколько восстановленных исторических зданий общей картины не меняют. Но от Калининграда — 300 км до Варшавы, 600 км до Берлина, и там есть многое, что может привлечь туристов, прежде всего — потрясающее море и пляжи. Как человек, родившийся в Риге, скажу, что инфраструктура под Калининградом лучше, чем в Латвии. Там решено построить большой выставочный комплекс, где будут представлены три музея — мы, Эрмитаж и Русский музей. Помимо него будет еще отдельное здание филиала Большого театра. Все это строится на Октябрьском острове, где в прошлом году к чемпионату мира по футболу открыли стадион, оттуда 15 минут ходьбы до Кафедрального собора. Этот район приводят в порядок, там отремонтируют жилые здания, построят новый жилой комплекс. С губернатором Калининградской области мы обсуждали комплексную историю, потому что просто открыть там музей или филиал Большого театра — это может не сработать. Нужна инфраструктура, которая примет всех тех посетителей, на которых рассчитаны музеи и театрально-концертные пространства.
— Совсем недавно в Самаре в рамках фестиваля «Волга-фест» вы открыли проект Ильи и Эмилии Кабаковых «Корабль толерантности», которым символически обозначили начало присутствия Третьяковской галереи в этом городе. Что будет со зданием фабрики-кухни «Серп и молот», где разместится филиал вашего музея?
— В Самаре — отдельная история. Это был филиал ГЦСИ, потом он стал филиалом ГЦСИ — РОСИЗО, там долго шли работы по консервированию здания. В конце концов министерство культуры решило передать это здание нам и реконструировать его уже как филиал Третьяковской галереи. Это удивительная постройка 1932 года в форме серпа и молота, если смотреть сверху,— образец конструктивистской архитектуры. Сейчас идут проектные работы, реконструкция еще не начата, но когда все будет завершено, «Серп и молот» станет одним из самых эффектных конструктивистских зданий. Причем с правильным балансом реставрации и реконструкции — зданием занимаются Центральные научно-реставрационные проектные мастерские. Там есть и масштабные пространства с высокими потолками, и пространства с естественным светом. Конечно, они не для показа классической экспозиции, но подходят для выставок современного искусства — на нем мы будем делать основной акцент — и искусства ХХ века, его хорошая коллекция есть в Самарском художественном музее, с ним мы планируем сотрудничать.
— А есть ли у Третьяковской галереи ноу-хау — оно бы точно пригодилось региональным музеям,— чем и как привлекать партнеров к проектам? Вы ведь всегда отмечаете, открывая выставки, что без партнерского участия было не обойтись.
— Действительно, все наши выставочные проекты делаются на спонсорские средства. И в самой Третьяковской галерее — например, все самые успешные выставки крупнейших русских художников, Серова, Верещагина, Репина, поддержанные банком ВТБ,— и за рубежом. Яркий пример помощи бизнеса международным проектам Третьяковской галереи — поддержка одним из самых щедрых меценатов Алишером Усмановым выставки «Сокровища Пинакотеки Ватикана» в Москве и ответного проекта «Русский путь. От Дионисия до Малевича» в Риме, в Музеях Ватикана. Беспрецедентных, уникальных событий. Один из залогов успешного сотрудничества с бизнесом, на мой взгляд,— предлагать компаниям и меценатам яркие, амбициозные идеи, давать им возможность выбрать тот проект, который им было бы интересно поддержать, вовлекать их в обсуждение и искренне быть признательным за поддержку. Именно искренне. И выстраивать какие-то очень правильные отношения, всем своим поведением и поступками подтверждая, что мы — партнеры, а не просто спонсор и получатель денег.
— Вы анонсировали большие выставки зарубежного современного искусства. А как вам нынешняя Венецианская биеннале?
— Мое самое сильное впечатление — от выставки Янниса Кунеллиса в Фонде Prada, с куратором которой Джермано Челантом я знакома еще со времен моей стажировки в Музее Гуггенхайма. Что касается основного проекта, то, наверно, я несколько консервативна, но искусство на злобу дня меня никогда не воодушевляло. Оно в принципе ничем не отличается от искусства «по заказу партии и правительства», потому что теряет свою функцию и становится иллюстрацией социального или политического послания. Для меня это очень важный момент. Конечно, я посмотрела основной проект в Арсенале и в Джардини. Мне кажется, выбор куратора отражает интересные глобальные тенденции. В предыдущие годы в Арсенале было больше разнообразия, а сейчас — притом что там политкорректно представлены те страны, которые должны быть представлены, и сделана ставка на новое поколение художников,— подбор произведений сложился в несколько печальную для Европы картину.
Конечно, жаль, что в основном проекте не было ни одного произведения русского художника. Хотя на последних биеннале были прекрасные работы наших авторов — Ирины Кориной, например, просто блистательные. А до этого был замечательный, может, не так бросающийся в глаза, но невероятно сильный, глубокий проект с рисунками Ольги Чернышовой. Каждый раз русские художники занимали очень правильное место в основном проекте и демонстрировали то, что это — искусство, а не высказывание на злобу дня.
— Но если оглянуться на историю искусства и на коллекцию Третьяковской галереи, то там немало произведений, которые были вполне себе на злобу дня — взять тех же передвижников или русский авангард. Чем же современные художники хуже?
— Тут ведь вопрос, на мой взгляд, вот в чем. Да, действительно, искусство выражает суть своего времени, своей эпохи и не может быть вне этого. Но есть большая разница между искусством конъюнктурным и искусством, которое глубоко вскрывает проблематику времени — и именно поэтому поднимается над сиюминутными рекомендациями политкорректности или господствующих вполне себе временных точек зрения. Вот эти попытки в конкретном сегодняшнем выразить нечто существенное и глобальное, выявить логику времени, дать сильную эмоцию и потрясти собственно художественной идеей — то, что импонирует мне в современном искусстве. И то, что отличает искусство от иллюстрации модных и чисто злободневных концепций, иногда весьма далеких от истины.
— Что касается присутствия русских художников в основном проекте биеннале, так ведь и Третьяковская галерея открыла в Венеции выставку не современного художника, а советского классика — Гелия Коржева. Да и Пушкинский музей в проекте в церкви Сан-Фантин, и Эрмитаж в Российском павильоне обратились к классикам — соответственно Тинторетто и Рембрандту, а работы современных художников показали как бы опосредованно. Почему так?
— В проекте ГМИИ на меня сильнейшее впечатление произвело видео Дмитрия Крымова. Хотя, конечно, в отношении современного искусства у каждого своя оптика, свой фокус восприятия, и у меня, наверно, предпочтения человека более классического вкуса или тяготеющего к классическому модернизму. В работе с современным искусством все-таки страшно важна талантливость куратора. Мы все знаем, кто такой Кунеллис, но я в полной мере его поняла как художника только на этой выставке в Фонде Prada. Сейчас мне не хватает такой маэстрии в работе с современным искусством, вытягивания из него смыслов, высочайших художественных качеств, как того добивались великие кураторы, такие как Харальд Зееман, Каспер Кёниг, Жан-Юбер Мартен. Их цель — не демонстрировать себя, а создать образ великого художника, открыть его заново. Если же говорить о нашей выставке в Университете Ка-Фоскари, то она продолжает программу, начатую нами в 2014 году выставкой Виктора Попкова, потом фонд In Artibus показывал там Михаила Рогинского, и мы тоже давали на нее работы, сейчас показали Гелия Коржева. В этом цикле нас увлекает возможность исследования фигуративности в современной художественной ситуации. Нам интересно, что роднит фигуративное искусство, которое в последние двадцать лет выпало у нас из поля зрения, с аналогичными явлениями на Западе. В связи с Коржевым первый, кто приходит на ум, это Люсьен Фрейд с его акцентом на телесности. Коржев сознательно или бессознательно проговаривал очень многие вопросы, волнующие современное искусство. Кроме того, этими выставками мы пытаемся устранить два клише. Что советское официальное и неофициальное искусство — это два разных мира и что официальное искусство — отстой, а неофициальное — то самое настоящее искусство. Сейчас мы видим, что это не так, что среди официальных художников были крупные имена, а среди неофициальных многие не стали фигурами, определившими ход развития искусства, зафиксировавшими что-то важное в духе времени, тот самый цайтгайст. К тому же музей, который вкладывает огромные усилия в создание таких выставочных проектов, должен их делать, опираясь на свою коллекцию. У нас же в собрании — считаные работы неофициальных художников, почти нет искусства 1990-х, 2000-х. Выставка современного художника, организованная Третьяковской галереей без работ из коллекции музея,— это было бы странным предприятием. Мы с удовольствием сделали бы в Венеции выставку серьезного современного художника, если бы у нас в распоряжении был этот материал. Сейчас мы стараемся пополнять коллекцию современного искусства: спасибо, что есть люди и фонды, которые нам его дарят.
Игорь Гребельников
